Афанасий Фет - Соловей и роза Страница 9

«Последний звук умолк в лесу глухом…»

Последний звук умолк в лесу глухом,Последний луч погаснул за горою…О, скоро ли в безмолвии ночном,Прекрасный друг, увижусь я с тобою?

О, скоро ли младенческая речьВ испуг мое изменит ожиданье?О, скоро ли к груди моей прилечьТы поспешишь, вся трепет, вся желанье?

Скользит туман прозрачный над рекой,Как твой покров, свиваясь и белея…Час фей настал! Увижусь ли с тобойЯ в царстве фей, мечтательная фея?

Иль заодно с тобой и ночь, и мглаМеня томят и нежат в заблужденьи?Иль это страсть больная солгалаИ жар ночной потухнет в песнопеньи?

Ива

Сядем здесь, у этой ивы.Что за чудные извивыНа коре вокруг дупла!А под ивой как красивыЗолотые переливыСтруй дрожащего стекла!

Ветви сочные дугоюПерегнулись над водою,Как зеленый водопад;Как живые, как иглою,Будто споря меж собою,Листья воду бороздят.

В этом зеркале под ивойУловил мой глаз ревнивыйСердцу милые черты…Мягче взор твой горделивый…Я дрожу, глядя, счастливый,Как в воде дрожишь и ты.

«Какие-то носятся звуки…»

Какие-то носятся звукиИ льнут к моему изголовью.Полны они томной разлуки,Дрожат небывалой любовью.

Казалось бы, что ж? ОтзвучалаПоследняя нежная ласка,По улице пыль пробежала,Почтовая скрылась коляска…

И только… Но песня разлукиНесбыточной дразнит любовью,И носятся светлые звукиИ льнут к моему изголовью.

«В темноте, на треножнике ярком…»

В темноте, на треножнике яркомМать варила черешни вдали…Мы с тобой отворили калиткуИ по темной аллее пошли.

Шли мы розно. Прохлада ночнаяШироко между нами плыла.Я боялся, чтоб в помысле смеломТы меня упрекнуть не могла.

Как-то странно мы оба молчалиИ странней сторонилися прочь…Говорила за нас и дышалаНам в лицо благовонная ночь.

Ивы и березы

Березы севера мне милы, —Их грустный, опущенный вид,Как речь безмолвная могилы,Горячку сердца холодит.

Но ива, длинными листамиУпав на лоно ясных вод,Дружней с мучительными снамиИ дольше в памяти живет.

Лия таинственные слезыПо рощам и лугам родным,Про горе шепчутся березыЛишь с ветром севера одним.

Всю землю, грустно-сиротлива,Считая родиной скорбей,Плакучая склоняет иваВезде концы своих ветвей.

Музе

Надолго ли опять мой угол посетила,Заставила еще томиться и любить?Кого на этот раз собою воплотила?Чьей речью ласковой сумела подкупить?

Дай руку. Сядь. Зажги свой факелвдохновенный.Пой, добрая! В тиши признаю голос твойИ стану, трепетный, коленопреклоненный,Запоминать стихи, пропетые тобой.

Как сладко, позабыв житейское волненье,От чистых помыслов пылать и потухать,Могучее твое учуя дуновенье,И вечно девственным словам твоим внимать.

Пошли, небесная, ночам моим бессоннымЕще блаженных снов и славы и любви,И нежным именем, едва произнесенным,Мой труд задумчивый опять благослови.

«Был чудный майский день в Москве…»

Был чудный майский день в Москве;Кресты церквей сверкали,Вились касатки под окномИ звонко щебетали.

Я под окном сидел, влюблен,Душой и юн и болен.Как пчелы, звуки вдалекеЖужжали с колоколен.

Вдруг звуки стройно, как орган,Запели в отдаленьи;Невольно дрогнула душаПри этом стройном пеньи.

И шел и рос поющий хор, —И непонятной силойВ душе сливался лик небесС безмолвною могилой.

И шел и рос поющий хор, —И черною грядоюТянулся набожно народС открытой головою.

И миновал поющий хор,Его я минул взором,И гробик розовый прошелЗа громогласным хором.

Струился теплый ветерок,Покровы колыхая,И мне казалось, что душаПарила молодая.

Весенний блеск, весенний шум,Молитвы стройной звуки —Всё тихим веяло крыломНад грустию разлуки.

За гробом шла, шатаясь, мать.Надгробное рыданье! —Но мне казалось, что легкоИ самое страданье.

«Только станет смеркаться немножко…»

Только станет смеркаться немножко,Буду ждать, не дрогнёт ли звонок,Приходи, моя милая крошка,Приходи посидеть вечерок.

Потушу перед зеркалом свечи, —От камина светло и тепло;Стану слушать веселые речи,Чтобы вновь на душе отлегло.

Стану слушать те детские грезы,Для которых – всё блеск впереди;Каждый раз благодатные слезыУ меня закипают в груди.

До зари осторожной рукоюВновь платок твой узлом завяжу,И вдоль стен, озаренных луною,Я тебя до ворот провожу.

«Молчали листья, звезды рдели…»

Молчали листья, звезды рделиИ в этот часС тобой на звезды мы глядели,Они – на нас.

Когда всё небо так глядитсяВ живую грудь,Как в этой груди затаитсяХоть что-нибудь?

Всё, что хранит и будит силуВо всем живом,Всё, что уносится в могилуОт всех тайком,

Что чище звезд, пугливей ночи,Страшнее тьмы,Тогда, взглянув друг другу в очи,Сказали мы.

Георгины

Вчера – уж солнце рдело низко —Средь георгин я шел твоих,И как живая одалискаСтояла каждая из них.

Как много пылких или томных,С наклоном бархатных ресниц,Веселых, грустных и нескромныхОтвсюду улыбалось лиц!

Казалось, нет конца их грезамНа мягком лоне тишины, —А нынче утренним морозомОни стоят опалены.

Но прежним тайным обаяньемОт них повеяло опять,И над безмолвным увяданьемМне как-то совестно роптать.

«Если ты любишь, как я, бесконечно…»

Если ты любишь, как я, бесконечно,Если живешь ты любовью и дышишь, —Руку на грудь положи мне беспечно:Сердца биенья под нею услышишь.

О, не считай их! в них, силой волшебной,Каждый порыв переполнен тобою;Так в роднике за струею целебнойПрядает влага горячей струею.

Пей, отдавайся минутам счастливым, —Трепет блаженства всю душу обнимет;Пей – и не спрашивай взором пытливым,Скоро ли сердце иссякнет, остынет.

«Чем тоске, и не знаю, помочь…»

Чем тоске, и не знаю, помочь;Грудь прохлады свежительной ищет,Окна настежь, уснуть мне невмочь,А в саду над ручьем во всю ночьСоловей разливается-свищет.

Стройный тополь стоит под окном,Листья в воздухе все онемели.Точно думы всё те же и в нем,Точно судит меня он с певцом, —Не проронит ни вздоха, ни трели.

На заре только клонит ко сну,Но лишь яркий багрянец замечу —Разгорюсь – и опять не усну.Знать, в последний встречаю веснуИ тебя на земле уж не встречу.

«В душе, измученной годами…»

В душе, измученной годами,Есть неприступный чистый храм,Где всё нетленно, что судьбамиВ отраду посылалось нам.

Для мира путь к нему заглохнет, —Но в этот девственный тайник,Хотя б и мог, скорей иссохнет,Чем путь укажет мой язык.

Скажи же – как, при первой встрече,Успокоительно светла,Вчера – о, как оно далече! —Живая ты в него вошла?

И вот отныне поневолеВ блаженной памяти моейОдной улыбкой нежной боле,Одной звездой любви светлей.

Сонет

Когда от хмелю преступленийТолпа развратная буйнаИ рад влачить в грязи злой генийМужей великих имена, —

Мои сгибаются колениИ голова преклонена;Зову властительные тениИ их читаю письмена.

В тени таинственного храмаУчусь сквозь волны фимиамаСловам наставников внимать

И, забывая гул народный,Вверяясь думе благородной,Могучим вздохом их дышать.

«Толпа теснилася. Рука твоя дрожала…»

Толпа теснилася. Рука твоя дрожала,Сдвигая складками бегущий с плеч атлас.Я знаю: «завтра» ты невнятно прошептала;Потом ты вспыхнула и скрылася из глаз.

А он? С усилием сложил он накрест руки,Стараясь подавить восторг в груди своей,И часа позднего пророческие звукиСмешались с топотом помчавшихся коней.

Казались без конца тебе часы ночные;Ты не смежила вежд горячих на покой,И сильфы резвые и феи молодыеВсё «завтра» до зари шептали над тобой.

«Как нежишь ты, серебряная ночь…»