Александр Попов - Мама Белла Страница 9

Пишется легко, а в жизни куда все сложнее! Выговскому, когда он затевал байкальскую площадку, хотелось построить образцовую модель обучения и воспитания ребенка в условиях малого города. Да, он построил ее, и я прекрасно знаю, сколько сил, нервов ушло. Но еще труднее приходится сейчас: для поддержания в норме сложного образовательного механизма нужна прозаическая, но всесильная вещь -- деньги: деньги для переподготовки педагогов, для открытия новых ставок, для организации консультаций со стороны ученых. Но денег пока нет ни у города, ни у института. Под угрозой срыва важнейший для Иркутской области эксперимент.

Я вижу, Выговский переживает. Завожу разговор о Байкальске -- вздохнет, иногда отмолчится. Но я уверен, предчувствую: чуть блеснет хотя бы маленькая звездочка надежды -- Выговский в бой.

Говорят, что Леонид Аполлоныч пошел в своего деда. Однажды, в гражданскую войну, белые взяли его деда в плен. Пытали, издевались, но ночью он убежал, обманув усиленный наряд стражи. Январь, а он -- босиком. В жигаловской тайге стояли лютые морозы, а между селами -- немерянные версты. Намотал на ноги каких-то истлевших тряпок и -- бегом, бегом, по сугробам, в сопку, под сопку. Несколько дней бежал, шел, полз в родное село. Обморозился, отощал, но выжил.

Так получилось в жизни Выговского, что пришлось ему как старшему брату воспитывать и обеспечивать своих младших братьев и сестер. Не тогда ли закалился его характер? Они жили бедно, но доброй, дружной семьей. Все вышли в люди. Нужда не разрушила их души: рядом всегда был сильный старший брат. Потом они разбрелись по Сибири. Леонида Аполлоныча хорошо знают в Братске, Иркутске, на БАМе. В Звездном он работал директором школы, организовывал летние молодежные лагеря, вместе со своей женой Верой Федоровной играл в народном театре. Театром, искусством была увлечена и школа, которую он возглавлял. Рассказывают, что очень он был неугомонный человек: то походы всей школой затеет, то возьмется внедрять новые методики, то -- в те застойнейшие времена -- примется за реформирование ячеек, дружин общественных детских организаций. Ему -- хлоп по носу:

-- Что опять за самодеятельность? Какая еще демократия для детей? Какие там выдумал коллективные творческие дела? Куда девал учкомы?

Но Выговский все же делал и поступал так, как было выгоднее детям и школе.

Строгость и требовательность без доброты больше похожи на жестокость, а его строгость, чувствовали ученики и коллеги, как игра, актерство, с помощью которого он отвлекал своих подопечных от неверных, скверных поступков... Однажды летом он директорствовал в детском военно-патриотическом лагере. Сезон закончился. Выговский выстроил своих питомцев, произнес прощальное, напутственное слово и хотел было уже подать команду -- в автобусы. Но завхоз шепнул ему, что пропало с десяток банок тушенки. А воспитанники, кстати, были хулиганистые, все состояли на учете в милиции. Что делать, как поступить? Объявить о пропаже и всех обыскать? Но столько было радостных, добрых дней за сезон, так они, Выговский и дети, друг в друга поверили, что просто непозволительно было разрушить веру и надежду.

-- Вот что, ребята, -- сказал Выговский. -- Мы друг другу доверяем, но в жизни, сами знаете, всякое случается. Чтобы не было никаких неприятностей -- вот вам мой чемодан: смотрите, а я мельком загляну в ваши котомки. Добро?

Не были против, весело согласились. Только один худенький паренек, всегда голодный, неспособный насытиться, потому что с малолетства плохо питался в своей неблагополучной семье, неожиданно побледнел, опустил голову и покорно ожидал своей очереди для проверки. Выговский заглянул в его рюкзак, увидел эти десять банок и вдруг сказал:

-- Эх, ребята, какой же я скверный педагог: я сегодня утром наградил Васю десятью банками тушенки за отличное дежурство на кухне, а вам-то забыл сообщить. Уж вы меня простите, и ты, Вася, прости.

Парни ушли к автобусу, а Вася -- не может идти. Поплелся в другую сторону, присел за забором и -- заревел. Это были нужные, очищающие душу слезы.

Через много лет Вася, уже отслуживший в армии, встретил Выговского на улице Братска.

-- Вот, командир, -- обратился он к Выговскому так, как было когда-то принято в лагере, -- это моя жена, -- кивнул он на девушку. Постояли, поговорили. А прощаясь, он шепнул Выговскому: -- Спасибо тебе, командир: я никогда не забуду той тушенки. Ты меня тогда спас... на всю жизнь.

Сколько было у Выговского таких историй, когда он спасал своих подопечных... "на всю жизнь"!

Лет десять назад подметил Выговского, бойкого, зубастого и лобастого директора школы, заведующий ОблОНО и пригласил в свои заместители. Чиновничья работа портит живую, деятельную натуру. Так, по крайней мере, нередко происходит у нас в России. Впрочем, не хочу обобщать, но мои наблюдения такие. Однако деятельность Выговского как крупного чиновника областного масштаба опровергает мое мнение о чиновниках вообще.

С Выговским я столкнулся впервые, когда работал директором школы-интерната. Однажды он приехал ко мне и стал, извините за выражение, прикапываться: то бумажки не так оформлены, то где-то обои отклеились, то вилки в столовой не такие. "Ну, -- думаю, -- зануда!" Но я был очень молодым директором и не совсем ясно понимал, что воспитательная работа в сиротской обители, как нигде в другом месте, строится на мелочах быта, житейского уклада. Интернат для сироты -- дом, родной дом, а любой дом стоит на фундаменте, в котором много-много маленьких камушков -- мелочей жизни. Теперь я благодарен Выговскому, что он учил меня, но тогда сердился. Леонид Аполлоныч нас, директоров, не столько учил, сколько заражал своими идеями. Чем-чем, а мыслями его голова полна! Если он понял, что его идея подхвачена, -- все, измотает себя и не отступит от людей, пока проект не станет жизнью образовательного учреждения.

Помню, как драматично создавались сиротские интернаты семейного типа. Но сама идея очень проста: нужно объединить детей-родственников в рамках разновозрастной группы в одну семью, влить в нее по три-четыре ребенка-неродственника, упразднить нянь, воспитателей и заменить их тщательно по конкурсу отобранной "мамой", открыть для "семьи" банковский счет -- пусть сами распоряжаются деньгами, которые выделяет государство на содержание сироты. Для "семьи" организуется подсобное хозяйство, общая --казарменная! -- столовая ликвидируется, вещевые склады -- тоже, а все бытовые хлопоты, дела переносятся в "семью". Много в этом проекте и других нюансов, но важно то, что ребенок, волею судьбы лишенный семьи, отныне воспитывается именно в семье, в которой есть и старшие, и младшие дети, в которой шире, богаче речевая, духовная, интеллектуальная среда. Опыт Чехии, Словакии, Германии, некоторых регионов России доказал, что такое объединение сирот -- благо. Однако директорам, особенно тем, кто в возрасте, и тем, кто интеллектуально, духовно дряблый, не очень хотелось изменять жизнь интернатов: с разновозрастной группой хлопотно работать, общаться, жить, чем с классом одногодок. К тому же большая доля властных полномочий автоматически переходит к "маме"; да и нужно провести гигантскую подготовительную работу: например, ликвидировать общежитьевские спальни, на новый манер оборудовать кухни, бытовки, туалеты. Помнится, один мой коллега-директор сказал мне: "Все это фантазии. Никаких семей не надо нашим балбесам: чуть волю почувствуют -- разнесут весь интернат".

Действительно, дети-сироты -- нелегкий народ, порой изломанный с пеленок, но ко всему человеческому, справедливому, благому они тянутся, как и все мы. Выговский тонко это чувствовал и не мог, не имел права отступить от задуманного: в области будут сиротские дома семейного типа! Но он не спешил, не порол горячку: потихоньку готовил директоров к такому важному переходу. Устраивал семинары, проблемные игры. Приглашал к себе неподатливых директоров и убеждал. Приезжал в интернаты, выступал перед коллективами. Создал научную проблемную лабораторию, к работе в которой привлекал как особо несговорчивых директоров, старших воспитателей, так и тех, кто загорелся "семейным" проектом. И интернаты семейного типа появились в области, не один, не два -- с десяток.

Выговский исподволь, но уверенно превращает ИПКРО в центр научно-методической, внедренческой, исследовательской работы. Он убежден, что институт может и должен деятельно и целенаправленно влиять на развитие образования в регионе, выдавать научные идеи, проекты. Сложилась кафедральная, многоукладная, по вузовскому типу, система, позволяющая отслеживать, исследовать процессы развития образования и на основе диагностики повышать квалификацию педагогов. Что интересно: Иркутский институт за последние два-три года стал самым крупным, полностью укомплектованным научными кадрами институтов среди себе подобных за Уралом.

Но критиков у Выговского, кстати, хватает. За что критикуют? Вот за что... впрочем, нет, я хотел рассказать о стоящем человеке хорошее, а кому хочется в бочку меда добавить ложечку дегтя -- приглашаем к беседе. Тем более, разговор о Выговском не может, думаем, строиться иначе, как серьезный, заинтересованный диспут о развитии народного образования.