Федор Кнорре - Жена полковника Страница 9

Ее голос по временам начинал сонно замирать, потом снова разгорался, и она беспокойно приподымалась на руках у мужа, волнуясь, и вдруг замечала, что он на нее смотрит, и по лицу ее мелькала, устало и коротко, виноватая тень прежней Шуриной улыбки, смешливой и озорной...

В густой темноте ночной комнаты стали обозначаться бесцветные силуэты знакомых дневных предметов.

Медленно разливался ровный, белый свет, еще не согретый теплым красным отсветом солнца.

- Рассвет... - вдруг произнесла Шура с горестным удивлением. - Вот уже рассвет. Почему мы не замечаем, как утром хорошо на рассвете? За всю жизнь видела только семь или восемь рассветов. За всю жизнь! Почему? Все какие-то дела были, - очень важные дела, которые необходимо было скорее сделать. И вот дела эти давно уже ушли, и я даже позабыла и не могу вспомнить, что это были за дела, а рассветы я помню. И на Алтай, помнишь, мы все собирались ранней весной, когда на горах цветут маленькие тюльпаны и шиповник, - там очень хорошо... Я не сержусь на тебя, что очень скоро будет так, что ты все это будешь видеть, а я уже нет, право, не сержусь. Я хочу, чтоб тебе было хорошо, хотя совсем хорошо тебе уже не будет, да?

Полковник мог сказать, что им будет хорошо вместе. Или другую любую ложь. Но он просто сказал:

- Нет, совсем хорошо мне не будет больше никогда.

Шура печально и сонно улыбнулась.

- Ты помни только, что я тебя очень любила.

Она сонно потерлась щекой о его плечо, устраиваясь поудобнее, и он заметил, что она засыпает.

Некоторое время он сидел не шевелясь, прислушиваясь к ее ровному дыханию. За окном еще посветлело, и полковник, напрягая руку, чтоб не сдвинуть локтя, осторожно нагнулся и увидел совсем близко чуть порозовевшее от первого солнечного блеска ее милое лицо, заплаканное, постаревшее, любимое.

Было очень раннее утро, когда Шура, проснувшись в незнакомой комнате, приоткрыла глаза. Рядом было слышно чье-то сонное дыхание.

Во всем доме было совершенно тихо, только откуда-то издалека, вероятно из другого этажа, доносилось тихое, неравномерное постукиванье.

Был еще какой-то слабый, незнакомый запах. "Это от одеяла", догадалась Шура. Пахло не то дезинфекцией, не то паленой шерстью.

Она высвободила из-под одеяла руку и отогнула одеяло от подбородка. Простыня была жесткая, тоже незнакомая.

Шура увидела свою руку. В коротковатом рукаве казенной ночной рубашки она выглядела очень жалкой и несчастной. Только тут Шура вспомнила, что сегодня - операция, которую после вчерашнего приступа решили делать с утра, не откладывая.

Было очень тихо. Только раз кто-то мягко прошел по коридору, и неясная тень проплыла за матовым стеклом.

Прежнее легкое постукиванье слышалось теперь гораздо ближе, и к нему присоединилось шарканье. Шура догадалась, что это подметали лестницу, и стала следить, прислушиваясь, как щетка, постукивая по ступеням, спускается все ближе и ближе.

Потом она незаметно задремала опять, и, когда очнулась, уже не было слышно никакого постукиванья, а вокруг было множество новых звуков: скрипели пружины соседней кровати, стакан звякнул о край блюдца, из коридора доносился негромкий разговор и шаги.

Шура вспомнила про стакан и сразу поняла, что ей давно уже хочется пить. Она осторожно повернулась на бок и, опершись на локоть, взяла со столика кружку с питьем.

С соседней койки на нее молча, пристально смотрела женщина с желтым лицом. Шура тоже посмотрела на пев молча и попробовала пить, но после первого же глотка почувствовала, что не может, и обернулась, заметив, что около ее постели остановился доктор. Дружески поздоровавшись, он послушал у нее сердце через наушники и, засовывая часы обратно в боковой карман, предложил Шуре начать операцию теперь же, не откладывая.

- Постойте, - сказала Шура, - разве уже десять?

- Десяти еще нет. Да ведь разве не лучше от всех неприятностей отделаться с утра пораньше? По-моему, так: отделаться - и с плеч долой. Вот, значит, каким образом.

- Вы, наверное, нового приступа опасаетесь? Да? Поэтому и торопитесь?

- Разве ж мы торопимся? Пожалуйста, давайте подождем. Но и профессор советует не откладывать.

- Нет, зачем же ждать, тем более если и профессор... - сказала Шура. Мне неловко тут у вас капризничать... Только я хочу знать все-таки, который сейчас час?

Она торопливо приподнялась и достала со столика тяжелые мужские часы. Это были часы мужа. Когда он был у нее в последний раз в больнице и наступил момент, что пора было уходить, а Шура все еще держала его за руку и повторяла: "Ну, уходи, уходи скорей, видишь, все уже ушли... уходи" - и все-таки никак не могла отпустить его руку, она попросила его оставить ей перед уходом что-нибудь, и он с готовностью, обрадованно, торопливо отстегнул ремешок. И долго после его ухода она держала теплые, тяжелые часы обеими руками под подушкой, а ночью, когда погасили свет, плакала, прижимая их к щеке, и вскоре начался приступ, так что она едва успела их положить.

Теперь часы показывали десять минут девятого.

- А какая вам разница? - спросил доктор, кивнув на часы, которые Шура держала в руках.

- Н-нет, конечно, какая тут разница, - ответила Шура, чувствуя, что у нее начинает пересыхать во рту, - но вчера говорили в десять... а около десяти ко мне муж может зайти на минутку... А так что же выйдет? Выйдет, что я его не увижу.

- Вот и славно, что не увидите. Будете меньше волноваться.

- Это пустяки, не буду я волноваться. Я не капризничаю, доктор, но как же будет? Он придет и уже не застанет меня здесь.

- Ну, что ж такого? Полковник придет, а мы ему сейчас отрапортуем: "Разрешите доложить, все готово и в полном порядке".

Он засмеялся, похлопывая Шуру ладонью по колену и в то же время озабоченно оглядываясь по сторонам.

- Правда? - с сомнением переспросила Шура, стараясь поймать его взгляд. - Он приедет, а вы ему скажете, что все готово? Вы сами выйдете, чтоб он не беспокоился?

- Ну, голубушка, ну, конечно же я выйду и отрапортую все как следует быть. Так как же? Давайте? Прямо вот таким образом, а?

- Хорошо, доктор, - сказала Шура, - давайте.

- Вот и отлично! - обрадованно воскликнул доктор и, тотчас же позабыв про Шуру и перестав обращать на нее внимание, с озабоченным видом пересел на другую кровать.

Шуру переложили на носилки, и санитарка в белом халате и белой повязке повезла ее в коридор. Соседка с желтым лицом, вся подавшись вперед, жадно, молча смотрела ей вслед. В последнюю минуту Шура успела со стороны увидеть свою оставленную постель и ночной столик, и у нее сжалось сердце от расставанья с этим получужим углом, к которому она, оказывается, успела привыкнуть за эти несколько дней и который ей было страшно и жалко покидать. Ей казалось, что все-таки это тоже немножко ее "дом". Тут стояли ее цветы в стакане, в тумбочке был одеколон, вышитая домашняя салфетка, гребенка и две книжки. Тут она спала и просыпалась, сюда приходил к ней муж, улыбался и беспомощно держал ее руки, такой нелепый в белом халате, из рукавов которого далеко вылезали его большие руки. Теперь здесь было пусто, даже одеяла не было. Осталась только пролежанная ямка на тюфяке и смятая простыня.

Операционная была полна белого света. Окна, - или, точнее, стеклянная стена, - были только снизу до половины из матового стекла, а дальше стекла были обыкновенные, и Шуре были видны ветки деревьев и недостроенная стена из белого кирпича. Хотя было совсем светло, горело электричество. Шура лежала на чем-то жестком и, не поворачивая головы, ожидала, когда с ней начнут что-нибудь делать.

Из угла доносилось бульканье и легкое металлическое звяканье, как будто выкладывали ножи или ложки после мытья на медный поднос.

- Что это у вас? - спросил Шуру профессор.

Шура виновато разжала наполовину руку и все-таки не выпустила того, что держала.

- Зачем вам часы? Вы их положите, они не пропадут...

- Я знаю, профессор, это совсем не потому... Пожалуйста... возьмите...

Она разжала нехотя и протянула ему руку, ладонью вверх.

- Соня, возьмите, - сказал профессор, не прикасаясь к часам.

Часы унесли.

- Теперь мы займемся починкой, - сказал профессор. - Не страшно?

- Нет, не страшно. Я верю, что будет лучше.

- Молодец. Так и надо.

- А если вдруг все будет хорошо, шрам останется?

- Шрам?.. Ах, вот вы о чем? Шрам останется. Пустяковый шрам! Как от большой царапины.

В это время к ней подошли с чем-то белым.

- Это маска? Постойте одну минуточку, профессор, - торопливо заговорила Шура, - я хотела бы передать... Вы подождите одну минутку, товарищ... Вы знаете, ведь операцию собирались делать в десять, а не сейчас, я хотела поэтому передать мужу...

- А после операции вы ему все сами передадите, - сказал профессор простодушным тоном.

Шура бросила на него быстрый взгляд, готовая улыбнуться, и увидела, что профессор смотрит уже совсем не на нее, а, вероятно, на то место ее живота, которое он собирается оперировать.