Виталий Сырокомский - Загадка патриарха Страница 9

- Вот пусть белорусские газеты и печатают ваш материал, - заявил Устинов.

Да, до плюрализма было еще далеко...

Лишь спустя много лет, во времена перестройки и гласности, "Литературная газета" все же опубликовала статью А. Борина, изложив ее предысторию.

И еще об одной статье Рубинова. Называлась она "Телефон доверия". Анатолий Захарович побывал в командировке в Польше. В Варшаве и Кракове его ознакомили с работой "телефона доверия", по которому звонили люди, доведенные до отчаяния, до грани самоубийства, а в ответ слышали успокаивающие, добрые слова. В Советском Союзе не публиковалась официальная статистика самоубийств, хотя число людей, решивших покончить с жизнью, всегда было немалым. Изучив польский опыт, Рубинов предложил ввести "телефон доверия" и у нас.

Бдительная цензура обратилась за указаниями в ЦК. Там ответили, что все это выдумки католической церкви, а у нас нет нужды в таком телефоне. Два года бился Рубинов вместе с редакцией, доказывая нашу правоту, два года! И "телефон доверия" был установлен, причем в нескольких городах. Сейчас это кажется нормальным и естественным, а тогда...

Тот же Рубинов первым попытался ввести "службу знакомств" и публиковать брачные объявления. Это была весьма острая проблема, учитывая неблагоприятную демографическую обстановку в ряде регионов. Но публикация в "Литгазете" тут же вызвала грозный окрик "Правды" под рубрикой "Из последней почты", где утверждалось, что советскому народу с его высокой моралью электронные свахи не нужны. Надо ли говорить, что брачные объявления теперь вошли в наш быт. А в те годы сколько было издевок по поводу этой публикации Рубинова!

Литература в "Литературке"

Конечно, наиболее сложным и опасным "субъектом" новой "ЛГ" была художественная литература. Курировал первую тетрадку, где печатались статьи критиков, рецензии на новые книги и на публикации в "толстых" журналах, на спектакли и кинофильмы, заместитель главного редактора Евгений Алексеевич Кривицкий. Безгранично преданный литературе, он был искренне убежден, что все остальные, особенно я, спят и видят, как бы отобрать у нее газетную площадь и отдать внутренним отделам. Он был своеобразным человеком. Честный, порядочный, бескорыстный, но мнительный, подозрительный, Кривицкий не терпел газетных новаций. "Сверхзадачей" его было никого не подпускать к первой тетрадке, где он хотел царить единолично, отстаивая, как он их понимал, интересы многонациональной советской литературы. С ним у меня вечно возникали споры, и Чаковский, как правило, поддерживал мою точку зрения.

В те годы в разгаре была "война алой и белой розы" - журнала "Октябрь" во главе с прозаиком Всеволодом Кочетовым и журнала "Новый мир", возглавляемого выдающимся поэтом Александром Твардовским. К "Октябрю" примыкали журналы "Москва" (Михаил Алексеев), "Наш современник" (Сергей Викулов), "Огонек" (Анатолий Софронов). Тогда они считались "правыми" и без разбора печатали произведения, часто второсортные, своих сторонников, с пеной у рта нападая на публикации "Нового мира".

"Новомирцы" держали марку: вокруг них объединились самые талантливые, по терминологии тех лет "левые либералы". Полемика между двумя лагерями велась постоянно, и "Литературная газета" тоже встревала в бой. Наши симпатии были скорее на стороне "Нового мира", но Чаковский с Кривицким - тут они объединялись - стремились во что бы то ни стало соблюдать так называемый "баланс".

Принцип "свой - чужой" определял литературную политику журналов. Считалось, что "правые" с их почвенническими идеями защищают социализм, "нетленные ценности русского духа", а "левые" - наоборот, подрывают устои социализма, ориентируются на Запад, на западную культуру.

Понятно, что симпатии ЦК и его Отдела культуры были "прооктябристскими", но люди, управлявшие литературой, - уже упоминавшийся Ю.С. Мелентьев, А.А. Беляев - все-таки вынуждены были считаться с властителями дум - "новомирцами", с талантами, не объявленными еще, как в наше время, национальным достоянием, но уже тогда во многом определявшими взгляды значительной части интеллигенции, особенно молодежи.

Не желая прослыть ретроградом, Чаковский время от времени предоставлял им место на страницах газеты, но тут же вступал в действие принцип "баланса": если в этом номере печатались "левые", то в следующем непременно надо было дать "правых". И наоборот. Особенно остро шла борьба вокруг седьмой полосы прозы и поэзии. Здесь постоянно сталкивались интересы двух лагерей. Побеждали обычно "левые", они были просто талантливее. Но пролезали на 7-ю и А. Софронов, С. Бабаевский, С. Куняев...

В ЦК внимательно читали наши материалы. Никогда не забуду, как рано утром позвонил мне домой П.Н. Демичев - это был один-единственный такой случай.

- Мы зачем послали вас в "Литгазету"?! Чтобы вы расхваливали сомнительные романы?!

Речь шла о рецензии на роман Михаила Булгакова "Мастер и Маргарита". Не помню, как я пытался оправдываться, но секретарь ЦК продолжал мне выговаривать, упрекать в неправильной литературной политике.

Вспоминается еще один разговор с секретарем ЦК. Отдел культуры и Союз писателей как-то "спустили" нам список литераторов, имена которых не должны были появляться на страницах газеты со знаком "плюс". Список - в него попали все "инакомыслящие" - был составлен явно с подачи КГБ. Я позвонил Демичеву и буквально возопил:

- Петр Нилович! Это же цвет нашей литературы, все они - авторы "Литгазеты", и без них нам некого печатать...

- Не знаю я ни о каком списке, - спокойно ответил Демичев. Он явно не лгал. - Запомните: мы не против людей, а против неверных идей.

Вот эту формулировку редакция и выставляла как щит, когда на нас "наезжали" цензура и КГБ. Я ссылался на указание секретаря ЦК, и это действовало.

Конечно, на черном счету "Литгазеты" немало выступлений, которых я сейчас стыжусь: против "Нового мира", против Солженицына, Галича, Синявского, Даниэля, Буковского, международного ПЕН-клуба... Писал такие "отповеди" часто сам Чаковский, у него было ловкое и циничное перо. Потом Кривицкий ехал с редакционным текстом в ЦК, к Альберту Беляеву, или в Союз писателей, к секретарю правления Юрию Верченко, человеку консервативных взглядов, но порядочному, доброжелательному, знавшему толк в людях. Там статья отшлифовывалась, "утрясалась", "заострялась" или "притуплялась" в зависимости от момента. Никаких личных оскорблений, как правило, не допускалось.

Надо сказать, что руководитель Союза писателей СССР Георгий Марков был человеком умеренным, не кровожадным и направлял работу газеты в бархатных перчатках. Без мелочной опеки, без дерганья, разве что навязывались бесконечные приветствия юбилярам - как правило, безвестным писателям из провинции. Сколько мы ни сопротивлялись этой пустой трате газетной площади, Марков был непреклонен. Приветствия примиряли писателей с "чужеродной" второй тетрадкой "ЛГ", обычно не имевшей ничего общего с художественной литературой и происходившими в ней баталиями.

Тираж газеты рос, мы приносили все больше дохода Литературному фонду, и Союз писателей, ценя это, смотрел сквозь пальцы на наши финансовые "шалости". Я ввел беспрецедентное правило: писатель, интересный для нас, выезжая за границу, получал от редакции сто инвалютных рублей на "транспортные расходы". За это он обязывался написать статью или репортаж о стране, в которой побывал. Это было выгодное "помещение капитала": вместе с липовой справкой посольства, заверявшей мифические "транспортные расходы", мы получали первоклассный публицистический материал.

Один только раз ЦК и Союз писателей вмешались в эту графу расходов. В Англию собирался известный в то время литератор из Тулы Анатолий Кузнецов. Верченко, с согласия Отдела культуры ЦК, попросил меня выдать Кузнецову наши сто инвалютных рублей. Помню, как Кузнецов приехал ко мне, и мы всерьез обсуждали, о чем он мог бы написать, вернувшись из Англии. Наверное, в душе Кузнецов смеялся надо мной, потому что уже тогда решил стать "невозвращенцем".

Любопытная деталь. В поездке Кузнецова сопровождал опытный переводчик Георгий Анджапаридзе. Когда обнаружилось, что Кузнецов остался, Анджапаридзе, как рассказывают, заявил корреспондентам: "Господа, я больше никогда не увижу Англию!". Но ему повезло: он увидел Англию, и не раз: Георгий Анджапаридзе сделал неплохую карьеру, на время став директором крупнейшего издательства "Художественная литература", и в этом качестве не однажды выезжал за границу.

Об Англии мне напоминает и эпизод, связанный с Евтушенко. В те годы мы с женой и сыном жили постоянно в Переделкино, на служебной даче "Литгазеты". Евтушенко, также круглый год живший в Переделкино на собственной даче, не раз забегал к нам поговорить "за жизнь", рассказать о своих грандиозных планах, прочитать только что написанное стихотворение. К нему в наибольшей степени относятся слова "Поэт в России - больше, чем поэт". Он обладал высоким гражданским темпераментом, и это чувствовалось даже в домашних беседах. Евтушенко был искренне озабочен тем, что происходило в стране, его касалось все: положение интеллигенции, судьбы "диссидентов", дела друзей - поэтов и прозаиков, отношение власти к писателям.