Татьяна Лапина - Тетрадь для сна Страница 9

Размером с ладонь, которую папа купил в Феодосии, и она ждала, не принимая участия в играх, до октября. До Анкиного дня рождения. Тогда мы учились в пятом классе.

Ни о какой обезьянке, а тем более - о белом пуделе Тиме, который был тогда у Анки, я, конечно, не говорила. Теперь у нее был волкодав и трое детей. Впрочем, с пятого класса она, клянусь, не сильно изменилась.

- Мне все время звонит в редакцию какая-то сумасшедшая. Называет меня Муся Розенкукиш. Ругает за то, что я наплодила еврейских детей. Она и А. преследует. Ее не устраивает его профиль...

Маша с Котей хихикнули, а я, чтобы занять паузу, сказала пошлость: мало того, что он грузин...

- Ну вообще-то он грек, - ответила Анка, - вообще-то - я пошла...

----------------------------------------------------------------------

Одно время я думала, что здесь меня держат угрызения совести, компьютер и Джойка. Компьютер в конце концов сломался, немногое из того, что успели распечатать, оказался - мой сборник. Я не хотела зла Джойке. Я просто жила у Коти, как на вокзале, вот и все. Был ли это расчет? Скорее страх.

А то, что повесть не желала кончаться, было даже интересно. Мне все чаще приходило в голову, что времени - нет, и что А. был прав, когда писал свою книгу. И мне не было ни скучно, ни страшно (скучно и страшно было в доме, это - не был дом). Конечно, легче легкого было вообразить, что это мания, которую надо лечить. Я и лечилась, открывая тетрадь. Я постепенно становилась наркоманкой: тетрадь была все та же. Невольно я искала прецедента в литературе: целый сборник стихов и целая книга прозы, сплошь посвященные одному и тому же лицу. Никого не находила! Одинокий наркоман, никому не мешающий жить. Ведь у меня отняли все остальное. Ребенок, которому не дают игрушку - это не смешно. Может быть - инфантильно, но я не знала толком, что есть взрослость (мне не за кого было отвечать, кроме Джойки).

Впрочем, поломку компьютера и приход Анки я воспринимала, никому об этом не говоря, все равно - как знак надежды. Что разговор в редакции о моем непрофессионализме показался. Поверить в этот кошмар все равно было нельзя. Пару раз просыпалась с ощущением, что мне - отрезали руку, а я все пробую схватиться за что-то этой рукой. Что на ней все еще - кольцо. Сном оказывался запрет его видеть. И вместо письма Татьяны ("вы не узнали б никогда, когда б надежду я имела...") я задала этот вопрос. Вот здесь кончался сон. Я могла наяву подавать записки за здравие.

Может быть, даже присылать записки, как Йоко Оно. Например, на именины. Нет, этого я уже не могла. И казалось, а особенно по утрам, что мой сон только для того и случился. Что меня простят. Что поверят в мою обыкновенность и позовут снова. Что повесть кончится, и я смогу наконец написать нормальную статью.

И тогда, и теперь я не в состоянии была нарисовать "идеальное будущее". "Я ничего не хочу делать, только - писать", - сказал А.

Никем - быть, только - находиться.

А в действительности при этом ни дня не проходит без строчки.>

10 декабря. Снова Джульетки и Аннушки. Работала полдня в "Вестях", и вместо нобелевских лауреатов, которых срочно понадобилось найти, попался Феллини. Новая версия. Фотография Анны. Кое-что о любви к Джульетте, которая не дожила (как считают авторы, к счастью) до этих публикаций.

Да, Джульеттой я могла бы быть для кого-нибудь. А Анной - нет! Но Феллини, которому нужны Анны, мне неинтересен...

Вечером с Котей и двумя его приятелями смотрели "Ностальгию". Смотрела "Ностальгию", а увидела "Зеркало". Которое для меня буквально: смотреть в себя. Героиня - на которую герою у ж е плевать, он у ж е далеко. Но отражение матери - жены - Марии - Маргариты. Вот в этой Маргарите Джульетта и Анна соединились (ее дочь, по имени Анна и вообще - Анна, замужем за актером, внешне очень похожим на А.).

Следовало назвать этот фильм "Реквием". Маргарита во всех интервью утверждает: Тарковский ее любил. Не верит никто. Я верю. Он не мог ее не любить, когда делал "Зеркало" и, может быть, немного потом. Но в "Ностальгии" он готовится к смерти. Он уходит - туда - искусство становится маловыразительным, образ Маргариты, сделавшейся из "матери-жены" переводчицей - оскорбительно земным. Фильм - плоский, обратно-перспективный. И актер, который может все, ничего не делает - просто двигается.

Смерть Тарковского все-таки печальна. Но это чисто русский перевертыш жить только своей болью, говорить только о ней - и умереть профессионалом на чужбине. Не лучше ли в крепостные, как Сосновский?

Все время думаю, что он не кинорежиссер, что он - кто-то другой.

----------------------------------------------------------------------

Вот так постепенно... она отдалялась, махала на прощание и не желала уходить. Я уже знала, что лучше пусть сама вещь за мной бегает, чем я за ней, и это не лень. Пусть она лучше от меня убежит, чем я - ее оттолкну.

Мне запретили - сначала читать, потом видеть - моего героя, казалось бы, все ясно, но финала я не могла выписать. Мне нужно было еще раз его встретить. И, возможно, это был другой человек. Чувство, сменившее образ.

Зато с Женькой стало легко и даже уютно. Он принес мне толстенную папку тартуских опусов, многие стихи оказались посвященными ему (мои робкие попытки - явно не первые). И журнал, где кое-что из этого было напечатано. И даже надписал: "Дорогой Еленке, таллиннской подпольщице." И слушал весь мой бред. И угощал в редакции "Дня" кофе с булочками - меня и Котю. Я даже решилась рассказать им о повести.

- А меня там нет? - полюбопытствовал Женька.

- Ну, ты немного...Котя тоже... Так, на периферии.

Они с Котей переглянулись:

- Вот так-то! Мы, значит, в герои не тянем.

Оба не верят, что так лучше - нужно же мне с кем-то просто разговаривать!

26 декабря. Очередная гнусность в газете по поводу Коти и его попыток оказаться в Думе. Ошиблись в одном: Котя - нелепость не одного года.

Когда на него нападают, а нападают часто, я почти на опыте понимаю МЦ, когда ее преследовали за Эфрона.

Совсем не одно и то же - человек и его "официальное лицо". Но одно: человеческого благородства мало, недостаточно...

Я вообще часто чувствую себя ею. И все-таки освободила меня не она.

Другая книга. О писателе, недавно умершем, умершем при нашей жизни, и осталась вдова, чтобы тоже писать. Ему один "начинающий" так и заявил: "Вы меня освободили". "Теперь я могу писать обо всем". То же самое я могу сказать А. Итоги года.

31 декабря. Ночь. Скоро новый год (если считать новый стиль милой сердцу ошибкой). Стирка. Все равно много останется нестиранного с прошлого года. Достала рассказы А., у него что-то было про Новый год. Трофей за этот год - довольно толстая пачка листов. Его шрифт, его пробел. Его отмеченный кривизной почерк. Терзание слова в бессловесности (это - я). Мне по-прежнему плохо в этой жизни (жить, готовить салаты, встречать Новый год, как все). Поздравлять, когда у меня ну никак не праздник. Делать вид, что праздник.

Скучаю ли о нем? Известный преуспевающий писатель на днях говорит в интервью: читателю не просто не обязательно видеть автора, а можно даже сомневаться в его существовании. Писатель - это его книги. В этом смысле А. у меня есть. Никто не может заставить меня отчитываться, почему мне хорошо в его тексте. Почему его тексты - место, где мне особенно хорошо.

Я захотела большего, захотела - сказать и услышать. Нужно сказать: это прекрасно, а вот это незрело, а вот здесь так-то подправить. Да, я могу сказать. Но мне не мешает: незрелое, без нужных запятых. Я недостающее и так вижу, лишнее и так убираю. Не нарушая знаков. Или сказать: все гениально. Каждый втайне ждет. Полного уничтожения (полнота непонимания - "ничтожно" равняется "гениально") или... полного признания. Так оно как раз полное (признание себя). "Столкнуться с самой собой, повернутой всеми остриями против себя же". Из меня не вышел нейтральный редактор, пристрастный читатель, просто - женщина, увлеченная им и всем, что - его. Во всех этих случаях я по крайней мере получила бы ответ.

Как раз сегодня. Меня почему-то понесло с рынка в Кадриорг, с одной сумкой с булкой для лебедей, даже без блокнота. Было так чудесно идти по деревянным улицам, что даже сочинять не хотелось. Снег имеет запах. И встретилась подруга детства. Все мы вышли из детства, а она нет. Такие люди всегда тянулись ко мне - что ж, во мне тоже есть сумасшедшинка. Но не до такой же степени! Наверное, об этом подумал и А.: во мне тоже есть психинка, но чтобы настолько!

Мы выпили кофе. Счет мой. Она заговорила, как в детстве.

- Елочка, какая ты красивая! Чудная! Как ты живешь? Муж, дети? Работа? Можно взять адрес? Давай поддерживать контакты... Ты всегда была такая, такая... У меня? У меня сын, Алик, голубоглазый, беленький, он так славно говорит...Замуж я не вышла, хочу открыть мастерскую. У меня тут детские игрушки, я тебе подарю... А нет ли у тебя денег? Сейчас я немного лечусь...

Она всегда немного лечится - самая умная в нашем классе. С ней и рыжей Анкой мы составляли троицу, придумывавшую самые смелые игры. Я с ужасом вспомнила, что почти то же самое говорила Анке, встретившись с ней в первый раз в редакционном коридоре. Я не то что испугалась - вклиниться в направленную в одну точку речь моей одноклассницы так и не удалось. Она знала наперед. Я знала все наперед про А. Нет, отношения полов тут ни при чем.