Евгений Козловский - Голос Америки Страница 9

Ну не тот Солженицын, аты знаешь, о ком я говорю, прыщавый, хотел было добавить Никитав пояснение, но понял по глазам сестры, что онаи так все нараз схватила, более того: понял, что именно ненамеренный, вымышленный привет, случайно пришедший в голову, авовсе не обещание открыть тайны мадридского двора, и решил дело; что, самасебе, может, не давая отчета, приходиласюдаЛидане ради голосов, не ради брата, но чтоб хоть что-нибудь услышать о любовнике, -- онапорывисто обнялаНикиту, крепко, благодарно поцеловалаи легкой, танцующей походкою, какой он никогдане видел и даже не предполагал у этой грузной, давно не юной женщины, быстро пошла, почти побежалак центру, к метро, вверх по Сретенке. 6 Трупец МладенцаМалого, проследив глазами сквозь окно кабинетазавыходом из здания младшего лейтенантаВялых: единственного человека, посвященного в План и, следовательно, способного помешать делу в корне, так сказать: превентивно, -- безраздельно предался размышлениям. Задачанаповерку получалась не такою простой, как выгляделав предварительных, когдаТрупец травил генералаМалофеева, мечтаниях: под каким, например, соусом попасть в студию? каким образом нейтрализовать звукооператора, дежурного, контролера? -- головапрямо-таки раскалывалась, арешений не возникало. Но, видать, самасудьбазадумаланынче сыграть с Трупцом налапу: в разгар размышлений дверь приоткрылась, явив хорошенькую женскую головку в кудряшках: товарищ подполковник, разрешите? -- самасудьба, потому что головкаоказалась принадлежащей как раз сегодняшней лейтенанточке-контролерше.

Ей, по ее словам, позарез надо было попасть наподружкину свадьбу, и вот, поскольку старшим по званию и должности в "Голосе Америки" в настоящий момент получился Трупец, лейтенанточкапришлаотпрашиваться к нему: через три часавыйдет, мол, Вася, вы его, дескать, знаете, апокаподежурьте, пожалуйста, заменя, товарищ подполковник; генерал Малофеев часто нас отпускалю и сделалаглазки. Трупец МладенцаМалого так обрадовался нежданной удаче, что даже испугался, как бы лейтенанточкане насторожилась: кто этих, таинственных, с двенадцатого, разберет?! -- посему тут же обуздал себя, сдвинул брови, стал строгим: амы еще удивляемся, что плетемся у американцев в хвосте! Работать у нас не любят, работать!.. Кудрявенькая тут же привелалицо в еще более умильно-умоляющее состояние и круглым своим, плотно обтянутым вязаной юбочкою задом примостилась наподлокотник трупцовакресла, высокою грудью прижалась к области сердцаТрупцаи пролепетала: ну товарищ подполковник, ну миленький! Можно я вас поцелую? Трупец МладенцаМалого забыл о Плане, обо всем насвете забыл, задохся сладким парфюмерным запахом и хрипло выдавил, сам почти не понимая, что отпустить лейтенанточку наруку ему, ане в пику: ладно. Иди уж. Гуляйю

ЛейтенанточкачмокнулаТрупцав щеку, след помады вытерлакружевным платочком, от духакоторого совсем поплылаподполковничья голова, и всталас подлокотника. Подожди меня в коридоре. Дверь закрылась закудрявенькою, но Трупец не вдруг пришел в себя, когдаже пришел -- вскочил, потер ручку об ручку и, разувшись, извлек из правого ботинкаключик. Отпер им, прыгая наодной ноге, стенной сейф, достал заветный листок объявления, писанный от руки, крупными печатными буквами, с орфографическими ошибками (ни одну машинистку не решился Трупец посвятить в тайный свой замысел), и -- навсякий пожарный -- маленький бельгийский браунинг. Запер сейф. Ключик положил назад в ботинок. Обулся. Наскоро перекрестился: с Богом!

Кудрявенькая пританцовывалав коридоре от нетерпения -- видно, совсем опаздываланаэту самую свадьбу. Трупец МладенцаМалого, хоть и с браунингом в кобуре под мышкою, хоть и в самом, так сказать, серьезном и решительном настроении, асновапоплыл: не удержался, уцепил лейтенанточку под руку, влез ладошкою в горячую потную щель между бицепсом и грудью, для чего Трупцу, едвадоходящему кудрявенькой до подбородка, пришлось чуть не нацыпочки стать, -- так и зашагали они рядом, словно параковерныхю

Но оказалось, что попасть в студию -- еще только полдела, даже, пожалуй, меньше, чем полдела: время ТрупцаМладенцаМалого подходило к концу -- с минуты наминуту должен был явиться контролер Вася, -- акак влезть в эфир -оставалось совершенно непонятным. Уже не до "Программы для полуночников" было Трупцу, -- он соглашался налюбую программу, -- он действительно немного знал этого Васю, человекатупого, непреклонного и непьющего, переведенного сюдаиз охраны мордовских лагерей как раз затвердость и трезвость, -- и не надеялся ни купить его забутылку, ни отослать домой, -- но вот ведь штука! -- и без Васи ничего покамест не получалось!

Все три часа, что Трупец просидел в студии, он исподлобья, короткими, но профессионально внимательными взглядами оценивал предлагаемые обстоятельстваи действующих лиц планируемой драмы: и маленькую, пухлую, в короткой джинсовой юбочке дикторшу Таньку, каждые тридцать минут из звуконепроницаемой застекленной будочки выходящую в эфир с последними известиями; и НаумаДымарского: немолодого, заплывшего жиром, флегматичного звукооператорав очках заимпортным, кажется -- американским, сплошь в ползунках, верньерчиках, лампочках и стрелках -- пультом; и, наконец, мирно подремывающего в углу настуле, привалясь к стене, -- одни чуткие руки не дремлют навзведенном, снятом с предохранителя автомате, -- дежурного офицера-татарина, -- и оценки -- если без благодушия -- были явно не в пользу трупцовой затеи. Тексты, что читалав микрофон Танька, с заведенной периодичностью доставлялись с двенадцатого этажа: наспециальных, чуть ли не с водяными знаками бланках, со штампами, с печатями, с красными закорючками подписей, и, понятно, подсунуть меж них заготовленное рукописное объявление и рассчитывать, что дикторшапо инерции прочтет его среди других сообщений, было нелепо: смысла, может, онаи не уловит, но форма, формабумаги! Употребить власть? Какую власть? -- власть завхоза? Вооруженный татарин явно Трупцу не подчинится (часовые у дверей, не офицеры -- прапора! -- и те пропустили Трупцав студию едва-едва, так сказать -- по большому блату, по личной просьбе кудрявенькой лейтенанточки) -- не подчинится и не позволит подчиниться ни звукооператору, ни Таньке-дикторше, -нато тут и торчит.

Словом, следовало или отказаться насегодня от своей идеи (но насегодня могло обернуться и навсегда), или уж играть ва-банк: обезоружить татаринаи, державсех троих под прицелом, захватить микрофон, как говорится, с боя. Операция получалась более чем опасная, но и отказаться не было сил: затри часаТрупец столько успел наслушаться пакостей, беспрепятственно идущих в родной советский эфир, причем пакостей, изготовленных не в Вашингтоне сраном, что еще кудабы ни шло, -- аздесь, наЯузе, в недрах собственного детища! -что, честное слово, решительно предпочитал погибнуть, чем участвовать во всем этом дальше. Погибнуть или уж победить! И пускай его выведут потом в отставку, пускай даже в Лефортово посадят! -- дело, сделанное им, бесследно не сгинет, даст свои результаты, и рано или поздно, хоть бы и посмертно пусть -- он не гордый! ТрупцаМладенцаМалого непременно реабилитируют и наградят орденом, ато еще и поставят памятник. КогдаАлександр Матросов бросался наамбразуру -- такое поведение тоже напервый взгляд могло кой-кому показаться самовольством и мелким хулиганством.

Трупец взглянул начасы: минут пять у него еще, пожалуй, было, -- достал записную книжку, нацарапал: если погибну -- прошу продолжать считать коммунистом и, вырвав листок, аккуратно сложил его и спрятал в левый нагрудный карман: запискавдруг вообразилась Трупцу рядом с партбилетом: пробитые одной пулею, залитые кровью, которую время превратило в ржавчину -- под витринным стеклом музея КГБ.

Наэтом внутренние приготовления окончились -- порабыло приступать к операции непосредственно. Краем глазанаблюдая задремлющим татарином, Трупец МладенцаМалого залез себе под мышку и, упрятав его в полусогнутой ладони, как цирковые иллюзионисты прячут карты, вытащил браунинг. Браунинг, в сущности, был игрушкою: прицельная стрельбане далее пяти метров, пульки со спичечную головку, -- может, и брать-то его с собою не стоило, но лишь с оружием в руках привык Трупец чувствовать себя настоящим мужчиною.

Потом, впервые заэти мучительные, напряженные часы, в течение которых не раз тянулась к нему рука -- столь невыносимы были потоки клеветы, льющейся в эфир, -- дотронулся Трупец до тумблерочкаобщего глушения: микрофон включен, Танька-дикторшавовсю поливает голосом Леокадии Джорджиевич о протестах западной общественности против американских военных баз, и совсем не обязательно, нежелательно даже, чтобы шум потасовки, сколь короткой онабы ни вышла, проник в приемники, насторожив слушателей, возбудив их недоверие, а, возможно, и призвав в студию кого-нибудь бдящего, с двенадцатого этажа, -дотронулся, нажал, щелкнул. И, наничтожные доли секунды замерев, чтобы собраться окончательно, тонко, пронзительно заорал: й-о-а-а-а-а! и одним прыжком, буквально воздушным полетом, одолел несколько метров до сидящего настуле татарина, впился ему в пах напряженным носком тяжелого ботинка. Татарин повалился вместе со стулом, но успел нажать наспуск автомата, и пущенные веером пули отметились набелых плитках звуконепроницаемого финского потолка. Трупец грациозно, словно балерун, подпрыгнул наместе и опустился ногами точно назапястья татарина, как раз в тот момент коснувшегося ковра; что-то хрустнуло, наверное -- кость; татарин взвизгнул и, катаясь по ковру, завел волчье, душераздирающее у-у-у-у-у-ую С подхваченным автоматом в руке Трупец, наконец, обернулся: Танька, отворив рот и выпучив глаза, оцепенело смотреласквозь двойное аквариумное стекло своей будочки, звукооператор крался наполусогнутых к дверям и, кажется, испускал запахи, свойственные медвежьей болезни. Ни с места! прикрикнул нанего Трупец, -- тот замер мгновенно, только еще сильнее присел и дрожащие пальцы попытался завести заголову. Татарин почти затих и уже не катался по ковру, а, словно полупустая бочкав узком коридорчике трюма, качался вокруг продольной своей оси: туда-назад, туда-назад.