Глеб Успенский - Овца без стада Страница 9

"Забралась в мой мозг эта мысль, — и пошла работа!.. И что же вы думаете: в конце концов я убедился, что я — решительно не барин, а тот же наш мужик, только поставленный в очень глупое положение. От этого-то глупого положения я и лгал и рисовал декорации, от этого-то я и оскомину нажил. Да и, в самом деле, какой я — скажите на милость — барин; что такое есть во мне подлинно барского, то есть вообще характерного, что бы меня, по сущности моей, отличало от мужика, как сеттер отличается от дворняжки или английский лорд от английского фабричного? Вот недавно мне пришлось читать небольшую иностранную повесть. Выведена в ней молодая девушка обедневшего, но старинного аристократического рода. Чтобы жить, существовать на белом свете, ей надо было выйти замуж за богатого буржуа. Но предания ее семейства оказываются настолько для нее важными, что она отказывается от этого невозможного для нее брака и идет в монастырь, в такие годы, когда ей жить бы и жить… Не знаю, найдется ли у кого-нибудь из нашего брата, красных околышей, что-нибудь подобное, какая-нибудь психологическая черта породы, которая бы заставляла человека не то чтобы зарывать себя живьем в землю, как почти сделала девушка, а хоть немножечко повременить, покобениться, прежде нежели изменить своим традициям. Я по крайней мере почти не вижу никаких традиций, которые бы внутренно, психологически отделяли красный околыш от лаптя… Какие такие, позвольте вас спросить, мои феодальные воспоминания? Крестовый поход на провиантский магазин? Поставки и подряды? Долгая откупная варфоломеевская ночь?.. Да разве я скажу об этом хоть одно слово моему сыну? Разве я порекомендую ему брать с меня пример? Скажу я ему разве — какие я штуки выделывал с акционерами таких-то и таких-то обществ? Разумеется, никогда ни одного слова ни об одном из моих рыцарских подвигов… Еще менее открою я ему тайну моего преображения в господина. Тщательно я буду умалчивать, как и за что я "понравился" и "вышел", как меня наградили, сделали барином, или как я сам, долгое время свирепствовавший где-нибудь в казенном овсе или муке, вышел оттуда с гербом и купленным поместьем… В громаднейшем большинстве случаев феодальные воспоминания требуют самого строгого умолчания, и вот почему громадное большинство красных околышей воспитывается совершенно в тех же самых понятиях, как и крестьянские дети. Скажу про себя: вынянчила и выкормила меня крестьянка; сказки, песни пелись мне крестьянские, играл я с крестьянскими мальчиками… Да и семья наша, как и всякая "возведенная", не могла противопоставить этому мужицкому направлению ровно ничего господского: лечили меня и сами лечились по-деревенски, верили более знахаркам, чем докторам. Моя мать хотя и говорила по-французски, а точно так же сводила у меня ячмени с глаз посредством какого-то спрыскивания с лучинки, как и обыкновенная баба; праздники, посты соблюдали те же самые, что и мужики, и вообще — можете вести параллель сами — вся моя подоплека не может быть не чем иным, как тою же мужицкою подоплекой; мы, по совести, по душе, были родные братья, и вот почему так часто моя нянька должна была повторять мне фразу:

"— Как это можно! называетесь вы барином, а ровно деревенский мальчишка…

"Называетесь"! Лучше этого нельзя определить привилегированности моего положения. Да, я именно только назывался барином, как и мои родители, и отдаленные пожалованные феодалы, и предки тоже только назывались барами. Помню — всякий раз, когда я слышал эту фразу няньки: "а называетесь барином", я как будто спомнивался, старался сообразить, но, не сообразив, позволял, однако, себе поверить, что мне стыдно (говорила старая нянька и мои родители — как же не верить?), и с тех пор как я стал верить в какую-то, обязывающую меня поступать неискренно, тайну, — с этого времени начинаю чувствовать одиночество, бессодержательность… Иногда бедная старуха нянька пыталась было заменить свое голословное "называетесь" барином более резкими доказательствами моего высшего происхождения и положения и говорила примерно так:

"— Нешто это можно? Ведь вы барином называетесь, ведь у вас сапожки вон какие, а вы их в грязи испачкали, ведь они три рубля даны, только мужики этак-то вот в грязи…

"Такого рода доказательства еще более суживали мою способность мышления, так как я сам, желая рассеять туман, окружавший меня, вследствие бездоказательности моего привилегированного положения, с радостию хватался за все, что мало-мальски резонно доказывало разницу между мною и деревенским мальчишкой. Сапожки, рубашка, у отца орден, "маменька вон в каких платьях, а евонная мать — эво в чем… она — простая баба", "у господ чай пьют, когда хошь, а у мужика только в светло христово воскресенье!" Такие, как изволите видеть, чисто внешние различия и были теми точками, с которых началось понимание моего нравственного положения. Только благодаря этим пустякам я и приучился считать себя чем-то иным… И в самом деле, ведь только эти пустяки и останавливали меня впоследствии, когда я уж был большой, от искренних и правдивых поступков…

"— А ну как останешься без сапог? А ну если придется жить в избе?..

"Желание поступать правдиво постоянно было во мне, потому что никакой внутренней цели, твердой и прочной, заставлявшей меня умышленно сделать другому вред, чтобы отвоевать простор самому себе, как это делают "тамошние" настоящие красные околыши (устраивая, например, умышленно невежественную школу, чтобы лучше было распоряжаться народом), — никакой такой цели у меня не было. Напротив, я всегда понимал чужое положение лучше моего, крестьянское лучше своего, барского, потому что нутро-то у меня было крестьянское, а все барское было вздор: сапожки в три рубля, чай когда угодно, орден…. Вообще разные бирюльки… Да и нельзя русскому человеку, в каком бы он положении ни находился, не покориться влиянию мужика: мужик силен… Из енотовой шубы он переоденет вас в полушубок, попробуйте только пожить в деревне; заставит вместо калош носить валенки, интересоваться посевом, скотиной и оставить в стороне чтение газет. Он заставит ваше интеллигентное лицо обрасти неинтеллигентной бородой, приучит в дороге, во вьюгу, привертывать к кабаку и находить удовольствие в стаканчике винца. Барин не только не может противопоставить мужику чего-нибудь самостоятельного, но, напротив, сам постоянно заимствуется у него во всех надобностях господского обихода, от развития собственных детей, которые жадно подбирают крупинки сказочек, загадок, побасенок, изобретенных мужиком для своих заскорузлых ребятишек, и кончая маринованным грибом, которым закусывается рюмка поповской водки на обеде в честь какого-нибудь просветителя; все это изобретено мужиком, барин только заимствовал и ел… Правда, по части съестного кое-что выдумано и интеллигенцией, так: существует кушелевская баранина и строгоновская говядина… Но ведь не бог знает что — выдумать какую-нибудь баранину или гусятину, когда они уже давно сами себя выдумали и преспокойно продаются во всех мясных и курятных лавках.

"Из-под такого всепоглощающего влияния мужика сильней всех доводов няни и семьи выводит — надо сказать правду — школа, гимназия, университет. Я знаю по себе, да и вы, наверное, согласитесь, что направление доступного нашему брату образования таково, что, по окончании курса, например в университете, теряешь возможность стоять на своих собственных ногах и тотчас принимаешься искать каких-нибудь казенных костылей в виде подъемных, прогонных, добавочных… Словом, начинаешь в отчаянье взывать — "давай!" и чувствуешь, что непременно надобно что-нибудь "получать от казны", так как без ее благодетельной помощи предстоит гибель. Я ничего не умею заработать; я не могу есть на улице печенку, потому что я довольно чисто одет, словом — мое положение самое привилегированное… Но, как ни сильно содействует направление образования обезножению нашего брата-околыша, как оно ни стремится образовать из нашего брата-околыша слой или особенный образованный круг, хитрость его не удается: не дальше, как через месяц по вступлении, в этот круг, начинается ощущение какого-то овладевающего тобою угара…

"— Э, батюшка, — говорят уже несколько образовавшиеся члены этого круга, — это еще что, вы поживите-ка тут годик — с ума сойдете!..

"В самом деле, припомните, представьте себе эту нестерпимую натянутость, напряженность, выдумку и фальшь того руководящего губернского, уездного, какого хотите, общества, которыми охвачен каждый из его представителей… Припомните эти вечера, собрания: ученые, увеселительные, семейные, весь обиход жизни руководящего общества — какая скука! какая сибирная тоска и подделка! Через год, если вы не женились, не привязали себя к месту, или, как говорят коренные провинциалы, "не укрепились", я уверяю вас, что никакое жалованье, никакая прибавка, то есть уж самые достоверные акты общественной деятельности вашей, не искупят мучений, которые вы испытываете благодаря своему привилегированному положению. Положение это так в самом деле ужасно, что я даже и выяснять его не хочу: мне больно вспомнить, больно представить себе все это… Я не забуду тех минут, когда, осененный мыслью, что я совсем не барин, я невольно припомнил ту массу лжи, которую мне пришлось проделать благодаря моему ложному положению. Помню, как, разубедившись в удобствах такого поддельного существования, я остановился на роковом вопросе: что же я такое наконец? Я оказывался каким-то барином, не имеющим возможности наполнить свое барское существование, несмотря на то, что мне платили за это хорошие деньги. Я оказываюсь человеком, завидующим мужику, тогда как ни один мужик не будет завидовать нищему. Я понимаю мужика больше, чем самого себя, я сочувствую ему больше, чем тому привилегированному кругу, к которому принадлежу сам…