Смерть напоказ - Эрве Гибер Страница 9

Когда я тебя убиваю, под рукой оказывается дубина или ступа, или острые осколки только что разбившегося зеркала, или я это делаю собственными руками, сжимая, пока ты спишь, твое горло, или я передаю тебе смерть из губ в губы, и ты даже подозреваешь об этом.

Защита преступника, приговоренного к смерти.

Тело мое наполняется водой, поток, прущий из зада вверх, растягивает живот, кишки, омывает говно, волны следуют в обратном направлении, окрашиваются желчными солями и заставляют меня высирать литры черной воды, уносящей с собой, выгоняющей волокна, комки, ошметки внутренностей, чешуйки.

Мои семенные каналы освобождаются, им становится легче. Я иду.

Мои губы напоминают и моллюска, и вульву. Нижняя губа — по форме и плотности похожа на этот студенистый ползающий язык, что-то, что у слизняков и улиток увлажняется, мокнет, сочится и прилепляется к камню, черешкам, — присасывается к твоей жопе и тогда омывается твоими приливами, словно при коленопреклонении прикладываясь к дароносице.

Когда я вскрою твой живот, я отыщу там осьминога, множество перемешавшихся растительных полипов; вытащенные и разложенные на твоей шее и груди, они превратятся в великолепное жабо, воротник красной медузы. А, когда, стамеской распоров твою шею, я вскрою горло, — твои сладкие телячьи железы превратятся в зоб, — вот две губы, щель, в которую я нежно тебя целую. Я насыщаюсь твоею шкурой.

В твоем распахнутом рту нечто вроде рычага, расширителя, разделяющего челюсти, я заполняю пространство между ними кубиками колотого замороженного эфира, чтобы твой язык оставался свежим и его было легче извлечь, вот куда я, — пока орудую ножницами и скальпелями, кромсая твои жилы, крючками, долотами, пинцетами, острыми захватами, пилой, стамеской и кюретками, скобля твои кости и высвобождая мышцы, — вот куда я наклоняюсь утолить жажду, посасывая замерзший эфир и твой язык, который твердеет и передает моему языку вкус ледяного одуряющего ликера, бьющего мне в голову. И вот когда я от всей этой ясности, — ясности твоего тела, ясности льда, — вот когда я ликую.

А из твоих костей я делаю тебе украшения. Из твоей разрезанной, разодранной кожи получаются невероятные шляпы, вуали, тюль, закрывающие твое лицо и облегающие твой череп.

Я наблюдаю за твоими слабыми подрагиваниями, вскрываю тебя, разрываю тебя, распиливаю грудную кость, раздвигаю обеими руками твои алеющие жабры под рубашкой, чуть отливающей синевой из-за мерцания плоти. Энтеротом, кромсая кишки, высвобождает шевелящихся в твоем животе, как ожившая вермишель, аскарид. Задвигая твое тело в ледяной холодильник, засунуть в них руки, засунуть голову, вдыхать то, что осталось от твоих почти распавшихся экскрементов.

Ленты красного шелка, чтобы украсить морды и скелеты декоративных собачек. Обеими руками я раздвигаю твои фалды, просачиваюсь, пробираюсь, с изумлением рассматриваю твою машинерию, пользуюсь ночным освещением, чтобы исследовать твои заводы по производству говна, твои сочленения костей и жил, твои мешочки и трубки.

Твоя рука на моем разделочном столе. Под твоими мышцами — лезвия, скобы, штифты, пронизывающие их и поддерживающие, образующие искусные построения. Выставленные напоказ, они напоминают корабельные паруса. Твои нервные окончания полощутся и танцуют.

Скальпель рисует на твоем торсе татуировки для смерти, с геометрической четкостью на твоем теле повсюду открываются новые рты. Они, словно вырезанные из дерева, могут изображать различные виды с высоты полета, купола, реки, морских животных, которые появляются, проносятся, мелькают на поверхности твоего живота. И я обнаруживаю твои апоневрозы, твои серозные оболочки, твои кожные мускулы, все выстилающие твои впадины прозрачные мембраны, которые я разглаживаю, отрываю от мышц, методично прокалываю и сшиваю друг с дружкой. (Огня не требуется, чтобы освещать эту телесную ночь: ее озаряет призрачный свет, идущий изнутри плоти). Я добираюсь до реберной плевры, затем до висцеральной плевры, я распрямляю их, они нежнее, чем шелк, из них может получиться костюм, я закрываю ими твое лицо и тело, словно прозрачным саваном, похожим на стынущие выделения, затем я связываю их меж собой, чтобы сделать себе колыбель, гамак, я ложусь туда и сгибаюсь, укрываюсь им, тяну на себя, сворачиваюсь там клубочком и засыпаю, и текут твои соки, обволакивают меня, пропитывают и растворяют.

И если я сумасшедший, мне пробуравят череп, откромсают лобную часть, сделают трепанацию.

Или же заставят проглотить снадобье, которое  вынудит меня высрать всех населяющих меня демонов.

И вот, чтобы завершить представление, смерть устраивает бал-маскарад, ее двойник сидит неподвижно, голова свесилась, все думают, что он по-прежнему жив, тогда как он лишь синюшная пустышка, а смерть, — завернувшись в белую простыню и издавая насмешливые переливы смычком из твоих волос, елозящим по берцовой кости, — продолжает выдавать себя за маску: кажущиеся пьяными обессилившие тела, изъеденные мором лица, скрытые за клееным улыбающимся картоном. Бумажные детские уборчики: беретки легионеров, русская шапка, китайская соломенная шляпа, тюрбан факира и т. д.

— Что у тебя в волосах?

— Комар... Эти маленькие твари, сосущие ужасную кровь.

А еще жабы, ящерицы, гуанако и те, которых привезли в трюме корабля из Бразилии, напоминающие огромных, вялых, но кровожадных майских жуков. Как только один из них останавливается, другой набрасывается на него и сжирает. А розовые сороконожки, что выползают после проливных дождей и циклонов?

— Змея, невероятно маленькая, но если она кусает палец, пусть даже ухватившись только за кость, нужно сразу отрубить руку топориком или прижечь укус пылающей головешкой. Мы засунули ее в бутыль, чтобы понаблюдать, и кормили ее мухами, пауками, хвостами ящериц. Их она сразу заглатывала, что же до мух, то мы находили потом лишь лапки да крылышки. Однажды мы подобрали майского жука и дали его змее. Утром на следующий день в склянке, — чуть больше рыбьей кости, — остов змейки. И летавший по периметру майский жук все кружился, кружился...

ПЯТЬ МРАМОРНЫХ СТОЛОВ

Пять выстроившихся в ряд мраморных столов, пять сливов, внизу шланг для промывки, вода под большим напором, вогнутая столешница наклонена, чтобы все стекало по желобам, дневной свет проникает через высокие окна, голова и ноги замотаны, связаны под покрывалом, из-под него высовывается ступня со стальной проволокой, на проволоке бирка с указанием номера, факт принято констатировать, к моей запрокинутой голове, ко рту подносят зеркало лишь для единственной цели, рассекают артерию, чтобы рассмотреть потемневший, почти черный цвет крови, проверить, не пульсирует ли она еще от биения сердца, нет, она просто вытекает, медленная, застоявшаяся, ее впитывает кусок ткани, мое желтеющее тело убирают, моют