Под красной крышей - Юлия Александровна Лавряшина Страница 9

Она все захлебывается смехом и всплескивает руками.

– Ты такой славный, и эти эпиграммы удивительно тонкие!

Снимаю очки и протираю их.

– Благодарю. Возможно, друзья помогут мне опубликовать сборник.

– Это было бы чудесно!

Остаток вечера мы проводим в саду. Там уже стрекочут цикады, пьяные закатом. Она идет впереди и проводит рукой по кустам роз. На ее тонкой шее созвездие родинок…

– Знаешь, батюшка даже сейчас высказывает сомнения на твой счет. Ему кажется, что род Гёте должен был закончиться на Вальтере.

– Возможно, в другом мире так и случилось.

Мара оборачивается:

– Я бы никогда не хотела оказаться в таком мире.

– И все же мой род приносит лишь несчастья.

– Перестань! Никто еще не умирал от твоих эпиграмм.

Ленточки ее соломенной шляпки разлетаются по ветру. Схватить бы их, сжать и целовать. Но день почти кончился, и время наше стекает по траве дождем. С деревьев мчатся к ногам сухие рыжие и бурые листья в прожилках седины.

Эта комната словно чужая. Эта постель слишком холодная. Окна слишком высокие. Мара поморщилась и с трудом открыла глаза. Сон уже съежился.

Она села на постели и чуть зашипела от боли. Тело ее – это один сливовый синяк со вздутыми царапинами.

Мара крадется к балкону. Луна купает верхушки сосен и елей в своей ласке. Мара кутается в шаль и выдыхает. За спиной послышался скрип, и она обернулась. Муж спит. Она попыталась отдышаться от страха, сжавшего уже ее сердце. Но он чернилами растекся по венам.

Она переплела пальцы и закрыла глаза:

– Господи, прости меня за все, и спасибо Тебе за все. Прошу, убереги мою душу от этого человека. И спокойной ночи.

Мы встретились как-то случайно. Мара стояла возле книжной лавки и смотрела на мою первую книгу. Я подошел к ней в такт снегу. Она выглядела такой потерянной, что я побоялся ей что-то сказать. Мара вся дрожала, то ли потому, что была легко одета, то ли потому, что ей было не по себе. Как-никак это была МОЯ книга. Книга выродка. Книга потомка Гёте.

На пальце ее золотилось кольцо, и эта деталь, недавно поселившаяся в ее образе, не давала мне покоя. Я не придумал никакой темы для разговора, хотя мы не виделись уже давно, поэтому просто встал рядом и смотрел на книги, стеллажи вдалеке и проходящих в лавке людей.

– Дорогой мой, я думаю, надо было напечатать эпиграммы, как ты и обещал друзьям.

– Вы же не читали мои стихи…

Она, не отрываясь от витрины, показала мне мою книгу, которую она прижимала к себе и скрывала за накидкой.

– В стране фей я слышал твой шепот,

В стране фей его заглушал звонкий топот.

Ты скрывалась в опавших листьях дерев.

Ты пропала, колыбельную миру пропев.

В стране фей цветы ждали твоей улыбки,

В стране фей нежность не стала ошибкой.

Мара печально улыбнулась мне, и я увидел, как она измотана. Глаза утопали в серых мешках недосыпа, кожа была бледно-пшеничной.

Мальчишка держал кипу газет и размахивал одной.

– Прекрасная леди сбросилась с башни в свадебном платье! Несчастный брак Маргариты де Валуа! Читайте в сегодняшнем выпуске!

Люди в ужасе перешептывались и кидали ему монетки. Газеты голубями разлетались по площади. Я сжал голову и закричал так, что, наверное, все приняли меня за сумасшедшего. Но лучше бы я и правда сошел с ума.

На всех, кто последовал за ней, мне было уже плевать.

Примечания:

Маргарита, сокращенно Мара, – имя, данное от героини Гёте в «Фаусте».

Главный герой внешне похож на молодого Шостаковича.

В реальности у Гёте нет потомков, род его закончился на его внуке, Вальтере (отсюда и фраза «род Гёте должен был закончиться на Вальтере»).

Части, написанные в настоящем времени, соотносятся с желанием героев проживать эти события в настоящем.

Здесь присутствуют зима, осень и весна, это во многом показывает, как долго герои не могут признаться друг другу в чувствах.

Главный герой должен был издать свои эпиграммы, а не стихотворения. Так же «обманул» друзей и Эдгар Аллан По, чей первый сборник провалился из-за неоправданных ожиданий других.

Однажды я проснулась убийцей

Однажды я проснулась убийцей. Пугает только то, что все вокруг осталось прежним. И когда умываюсь, я не вижу на своем лице какую-то тень. Когда брожу по комнате, я не вздрагиваю, оборачиваясь, потому что за плечом призрак убитого. Когда режу курицу, не думаю о нем.

Но все чаще и чаще за обедом вспоминаю, что убийца. И меня душит чувство тоски. Позавчера мама поставила передо мной миску с черешней. Меня вырвало.

Стена вся шершавая от слезающей краски. Я прижимаюсь к ней спиной и курю. Зара откидывает назад черный хвост и поправляет пиджак, свисающий с острых плеч. Садится на подоконник и смотрит через разбитое мутное стекло. Открывает форточку, и со стадиона начинают доноситься крики футболистов.

Змейки пыли от порывов ветерка разлетаются по обшарпанным стенам с матерщинными надписями, по зарытым в углах окуркам, по батарее. Зара причмокивает, отнимает от губ сигарету и облизывается:

– Мить. Лучше кури так и дальше, а не влюбляйся.

Она щурит на меня лисьи глаза. Достает мятую пачку и протягивает мне, тыча на картинку с раком легких:

– Рак – это хоть понятно где. Вот в легких, к примеру. А любовь твоя где? Ну? В твоем слонике? – Она усмехается, вспоминая наш неудачный секс полгода назад. – Подумай своей башкой, что лучше: из-за девок загоняться или просто кашлять? Да и сигареты какие благородные! Вишней пахнут. Я теперь не воняю как псина. И мать не бьет.

– Перестань, Зар, – неловко поправляю края толстовки. – Я люблю ее. Разберусь уж.

– Ага, да.

Дверь в туалет ударяется о стену. Я судорожно прячу сигарету, сжав в кулаке. Дина шмыгает, вытирает нос и подходит к первой кабинке, яростно бьет в нее:

– Выходи, ушлепок. Я тебя кастрирую.

Зара посмеивается и выкидывает сигарету:

– Ё-мое, да тут у нас Санта-Барбара.

Вадик вырывается из кабинки:

– Заткнись, тупая ты шлюха, заткнись! Ты меня уже достала! Слушай, мне хватило этих твоих истерик. Меня достало постоянно разбираться с братком Лени. Он же прав. Ты Леньку убила.

Дина бьет его по щеке, и он кулаком ударяет ее в ответ. Она вскрикивает.

– Вадик, ты чего творишь!

Я подскакиваю и сжимаю