Константин Вагинов - Козлиная песнь (сборник) Страница 91

Локонов стал спускаться по лестнице, но затем он снова поднялся на площадку. Дверь соседней квартиры открылась, выглянула женщина и, подозрительно оглядев Локонова, остановилась, как бы ожидая, позвонит он или не позвонит. Локонов подумал: «Она, должно быть, следила за мной в замочную скважину, как я стоял, как я спускался, как снова поднялся на площадку. Должно быть, она думает, что я вор, и если я попытаюсь уйти, то, чего доброго, она еще крикнет кого-нибудь».

Локонов позвонил.

Женщина дождалась, пока дверь открылась.

Локонов вошел в тревожащую его квартиру.

Дверь в коридор была открыта. Из комнаты неслись нестройные голоса. Лысый пожилой человек, встретивший Локонова в дверях, спросил учтиво:

– Вы кого искать изволите?

– Да вот, мне Анфертьев… – подыскивая слова, начал Локонов.

– С кем имею честь говорить? – спросил хозяин, протягивая руку.

– Я Локонов.

– Очень, очень приятно. Вот, разденьтесь здесь, пройдемте. Торопуло пропустил гостя вперед.

– Простите, что я так запоздал…

– Ничего, ничего, – ответил Торопуло.

В комнате было масса народу. Анфертьев радостно выбежал навстречу и что-то шепнул Торопуло. Локонов заметил Юлию на диване. Нерешительно поклонился всем в дверях.

– Наш новый знакомый, – сказал Торопуло, обращаясь ко всем, – собирает сновидения. Вы, надеюсь, принесли свои сны с собой? Надеюсь, вам Анфертьев уж говорил о нашем научном обществе.

Но до сознания Локонова не доходили слова хозяина. Гость старался придать своему лицу какое-то выражение, какое – неясно было ему самому. Делая вид, что прислушивается к словам Торопуло, Локонов все смотрел на Юлию и, наконец, понял, что она рассматривает какие-то картинки.

«Не обращает на меня внимания», – подумал Локонов и отвел глаза в сторону.

– Да, – сказал он Торопуло, – очень приятно.

Неожиданно раздался голос Юлии:

– Анатолий Дмитриевич, идите к нам!

Юлия подвинулась.

– Где вы пропадаете, – прошептала она, – нигде вас не видно.

– А я вот переехал, – ответил Локонов, – потому и пропадал.

– Старых знакомых нехорошо забывать, – сказала Юлия и тряхнула волосами. – Ну, об этом после поговорим. Смотрите, какие картинки. Это от ширпотреба, японские.

– Да, – сказал Локонов, – хорошие картинки.

– Удивительный вы человек! – с грустью сказала Юлия. – Вечно вы какие-то пустые слова произносите, пустой, что ли, меня считаете. Нехорошо, нехорошо. С другими вы говорите как с людьми, и о том, и о другом, а со мной только о погоде или о том, что ноги промочили, ни о чем серьезном не говорите. Маленькой меня считаете, что ли? Смотрите, я обижусь, если вы не исправитесь.

– Вот гном летит, – сконфуженно произнес Локонов, – а шапка у него высокая. А вот японские дети, а вот японец в треуголке.

«Какую я чушь несу», – подумал Локонов.

– Знаете что, – сказал он, пытаясь быть смелым, – возьмемте эти бумажки и идемте в тот уголок, а то здесь очень шумно.

– Скажите просто, что вам неудобно здесь сидеть, что здесь места маловато.

– Да, действительно, здесь места маловато, – подтвердил Локонов, – а там свободнее.

Захватив тетрадку, Юлия сказала:

– Идемте! Остановилась:

– Знаете что, идемте в соседнюю комнату.

– Нравы здесь очень простые, – сказал Локонов и подумал об окне, о воображаемом любовнике Юлии.

– Да, Торопуло чудный человек, – ответила Юлия Сергеевна, – у него чувствуешь себя как дома.

Юлия зажгла в темной комнатке лампочку.

– Здесь лучше, не правда ли, – сказала она. – Вот, садитесь. Знаете что, я сыграю на пьянино. Что вы хотите, чтоб я сыграла вам?

– Да я, право, и не знаю.

– Ну ладно, что придет в голову.

– Вот «Песни без слов», – сказал, перебирая ноты, Локонов, – а вот «Времена года».

– Давайте «Песни без слов».

Юлия играла, подчеркивая чувствительные нотки, особенно отчетливо выделывая все арпеджио и трели, местами произвольно замедляя темп, местами помещая два такта в один.

Локонов смотрел на семнадцатилетний профиль. На улице, по-видимому, шел дождь. Локонову стало жаль, что ему, собственно, не о чем говорить с милой девушкой. Локонов думал:

«Вот мы уединились, а говорить не о чем, а завязать разговор необходимо».

– Хотите, я еще сыграю? – спросила Юлия.

«Скрывает, – подумал Локонов, – притворяется».

– Скажите, любили ли вы когда-нибудь? – неожиданно для себя сказал он.

Девушка улыбнулась.

– Ого, какой вы, а я думала – вы скромник. Локонов покраснел.

– Лучше вы расскажите о своей первой любви, – предложила Юлия.

– Это невозможно, – почти крикнул Локонов.

– Нет, я никого не любила, – заметив смущение собеседника, сказала Юлия.

– Но молодой человек в этом зеленом доме? – сжег свои корабли Локонов. – Он часто вас провожает по вечерам.

– Ах, вот вы про что, – рассмеялась Юлия. – Да ведь это член-корреспондент этого общества. Какой вы ехидный – ведь ему уже под шестьдесят лет. А провожает он меня, потому что у меня есть много благотворительных значков, он хочет их прикарманить.

– Покажите мне его, – попросил Локонов.

Юлия встала, подвела Локонова к дверям.

– Вот он, – сказала она, указывая на диван.

На диване рядом с Торопуло сидел стройный бритый старик с лицом, слегка попорченным оспой, и абсолютно голым черепом.

– Неужели? – спросил Локонов.

– Конечно, – ответила Юлия.

– Объявляю общее собрание открытым, – раздался в соседней комнате голос Торопуло.

– Сегодня на повестке: доклад д-ра Шеллерахера.

1) Опыт введения в изучение действия сновидений о еде на отделение желудочного сока.

2) Чтение сновидений о еде: Локонов. После общего собрания концерт.

3) Романсы о еде в исполнении Анны Кремер.

4) «Свадебный обед»: сюита Баха в исполнении квартета…

После концерта —

чай и танцы до утра.

Локонов слушал сюиту. Звенели и пели рюмки, как голоса детей. Раздавалось разнообразие человеческих голосов, отдельные голоса, и как бы произносились речи. Возникал смех и как бы охватывал весь стол, все время приглушенно, как отдаленный аккомпанемент, звучала, нежная и строгая музыка, служившая как бы фоном для звукового свадебного стола. Затем Торопуло прочел свои стихи:

Тают дома. Любовь идет, хохочетИз сада спелого эпикурейской ночи.

Ей снился юный сад,Стрекочущий, поющий,Веселые, как дети, голосаИ битвы шум, неясный и зовущий.Как тяжела любовь в шестнадцать лет.

Ей кажется: погас прелестный свет,И всюду лес встает ужасный и дремучий,И вечно будет дождь, и вечно будут тучи.Локонов внимательно слушал.

«Уж не стихи ли это о Юлии?» – обеспокоился он.

Глава VI. Личная жизнь Жулонбина

Окно было раскрыто, но, несмотря на это, в убежище приобретателя отвратительно пахло. Все предметы, вносимые в эту комнату, неизбежно приобретали несвойственный им запах. Острые и кислые ароматы начинали исходить от них.

Жена стремилась побороть этот запах. Иногда она дарила мужу цветы, которые тот с гордостью принимал. Но запах цветов в этой комнате начинал вызывать тошноту, становился приторно сладким. Спустя некоторое время запах, свойственный цветку, исчезал. Запах различных испарений начинал исходить от него. Затем необыкновенно быстро цветок вял.

Ни черемуха, ни сирень, ни жасмин, ни раскрытое настежь окно не могли освежить комнату.

Локонов сидел перед букетом сирени и удивлялся, что от сирени исходит зловоние.

«Но все же и в этой жизни, – думал Локонов, – есть семнадцатилетняя Юлия, есть цель жизни».

Жулонбин говорил о том, как он счастлив, что сейчас он совершенно погружен в классификацию окурков, что здесь истинное разнообразие, и читал целый трактат о различных формах, о различном виде примятости, изогнутости, закрученности, окрашенности окурков.

– А вот какой осколок, – продолжал Жулонбин, – и к нему прилеплен окурок. Вот тут-то и возникает трудность классификации. Личные симпатии классификатора. Можно было бы отнести этот предмет к осколкам, а можно к окуркам. Вот здесь и возникает сомнение – никто не может разрешить, – добавил Жулонбин с грустью. – Все в мире удивительным образом соединено друг с другом.

В городе все давно уже спали. Локонов и Жулонбин сидели на кухне под канцелярской электрической лампой. Локонов следил, как Жулонбин работает, и молчал.

Юлия не пришла.

Жулонбин закрывал глаза, и видно было, что он мучительно раздумывает, затем открывал, вносил запись в инвентарную книгу.

– Классификация – величайшее творчество, – сказал он, когда все окурки, лежавшие на столе, были занесены в инвентарную книгу. – Классификация, собственно, – оформление мира. Без классификации не было бы и памяти. Без классификации невозможно никакое осмысление действительности. Все люди невольно размещают все по ящичкам. Я это делаю сознательно. Классификатор – лучший человек.