Михаил Лермонтов - Том 6. Проза, письма Страница 92

Adieu, chère amie — embrassez Алексия, et dites lui que c'est une honte, — et dites le aussi à mademoiselle Marie Lapouchine. —

Lerma.

<См. перевод в примечаниях*>

Раевскому С. А., 8 июня 1838*

Июня 8 дня <1838 г.>

Любезный друг Святослав,

Твое последнее письмо* огорчило меня: ты сам знаешь почему; но я тебя от души прощаю, зная твои расстроенные нервы. Как мог ты думать, чтоб я шутил твоим спокойствием или говорил такие вещи, чтобы отвязаться. Главное то, что я совсем этого не говорил или пусть говорил, да не про то. Я сказал, что отзыв непокорен к начальству повредит тебе* тогда, когда ты еще здесь сидел под арестом и что без этого ты, может быть, остался бы здесь.

Я слышал здесь, что ты просился к водам, и что просьба препровождена к военному министру; но резолюции не знаю; если ты поедешь, то, пожалуйста, напиши, куда и когда. Я здесь по-прежнему скучаю; как быть? покойная жизнь для меня хуже. Я говорю покойная, потому что ученье и маневры производят только усталость. Писать не пишу, печатать хлопотно, да и пробовал, но неудачно*.

Роман, который мы с тобою начали*, затянулся и вряд ли кончится, ибо обстоятельства, которые составляли его основу, переменились, а я, знаешь, не могу в этом случае отступить от истины.

Если ты поедешь на Кавказ*, то это, я уверен, принесет тебе много пользы физически и нравственно: ты вернешься поэтом*, а не экономо-политическим мечтателем, что для души и для тела здоровее. Не знаю, как у вас, а здесь мне после Кавказа всё холодно, когда другим жарко, а уж здоровее того, как я теперь, кажется, быть невозможно. О Юрьеве* скажу тебе: вообрази, влюбился в актрису, вышел в отставку, живет у Балабина, табак и чай уж в долг не дают и 30.000 долгу, и вон из города не выпускают, — видишь: у всякого свои несчастия.

Прощай, любезный друг, и прошу тебя, будь уверен во мне и думай, что я никогда не скажу и не сделаю ничего тебе огорчительного. Прощай, милый друг, бабушка также к тебе пишет.

М. Лермонтов.

Лопухиной М. А., конец 1838*

<Конец 1838 г.>

Il y a longtemps, chère et bonne amie, que je ne vous ai écrit et que vous ne m'avez donné de nouvelles de votre chère personne et de tous les vôtres; aussi j'ai l'espérance que votre réponse à cette lettre ne se fera pas longtemps attendre: il y a de la fatuité dans cette phrase, direz-vous; mais vous vous tromperez. Je sais que vous êtes persuadée que vos lettres me font un grand plaisir puisque vous employez le silence comme punition; mais je ne mérite pas cette punition car j'ai constamment pensé à vous, preuve: j'ai demandé un semestre d'un an, — refusé, de 28 jours — refusé, de 14 jours — le grand duc a refusé de même; tout ce temps j'ai été dans l'espérance de vous voir; je ferai encore une tentative — dieu veuille qu'elle réussisse. — Il faut vous dire que je suis le plus malheureux des hommes, et vous me croirez quand vous saurez que je vais chaque jour au bal: je suis lancé dans le grand-monde: pendant un mois j'ai été à la mode, on se m'arrachait. C'est franc au moins. — Tout ce monde*[87] que j'ai injurié dans mes vers se plait à m'entourer de flatteries; les plus jolies femmes me demandent des vers et s'en vantent comme d'un triomphe. — Néanmoins je m'ennuie. — J'ai demandé d'aller au Caucase — refusé. — On ne veut pas même me laisser tuer. Peut-être, chère amie, ces plaintes ne vous paraîtront-elles pas de bonne foi? — peutêtre vous paraîtra-t-il étrange qu'on cherche les plaisirs pour s'ennuyer, qu'on court les salons quand on n'y trouve rien d'intéressant? — eh bien je vous dirai mon motif: vous savez que mon plus grand défaut c'est la vanité et l'amour-propre: il fut un temps où j'ai cherché à être admis dans cette société comme novice, je n'y suis pas parvenu; les portes aristocratiques se sont fermées pour moi: et maintenant j'entre dans cette même société non plus en solliciteur, mais en homme qui a conquis ses droits; j'excite la curiosité; on me recherche, on m'engage partout, sans que je fasse mine de le désirer même; les femmes qui tiennent à avoir un salon remarquable veulent m'avoir, car je suis aussi un lion, oui, moi — votre Michel, bon garçon, auquel vous n'avez jamais cru une crinière. — Convenez que tout cela peut énivrer. Heureusement ma paresse naturelle prend le dessus; et peu à peu je commence à trouver tout cela par trop insupportable: mais cette nouvelle expérience m'a fait du bien, en ce qu'elle m'a donné des armes contre cette société, et si jamais elle me poursuit de ses calomnies (ce qui arrivera) j'aurai du moins les moyens de me venger; car certainement nulle part il n'y a tant de bassesses et de ridicules. Je suis persuadé que vous ne direz à personne mes vanteries, car on me trouverait encore plus ridicule que qui que cela soit, et puis avec vous je parle comme avec ma conscience, et puis c'est si doux[88] de rire sous-cape des choses briguées[89] et enviées par les sots, avec quelqu'un, on le sait, est toujours prêt à partager vos sentiments; c'est vous que je parle, chère amie, je vous le répète, car ce passage est tant soit peu obscur.

Mais vous m'écrirez n'est ce pas? — je suis sûr que vous ne m'avez pas écrit pour quelque raison grave? — êtes-vous malade? y a-t-il quelqu'un de malade dans la famille? je le crains. On m'a dit quelque chose de semblable. Dans la semaine[90] prochaine j'attend votre réponse, qui j'espère sera non moins longue que ma lettre, et certainement mieux écrite, car je crains bien que vous ne sachiez déchiffrer ce barbouillage.

Adieu, chère amie, peut-être si dieu veut me récompenser je parviendrai à avoir un semestre, et alors je serai toujours sûr d'une réponse telle-quelle.

Saluez de ma part tous ceux qui ne m'ont pas oublié. — Tout à vous

M. Lermontoff.

<См. перевод в примечаниях*>

Шувалову А. П., 1838–1840*

<Весна 1838 — весна 1840 г.>

Cher comte!

Faites moi le plaisir de me prêter votre chien Mongo* pour perpétuer une race que je lui dois déjà; vous m'obligerez infiniment.

V<otre> T<out> D<evoué> Lermontoff:

<См. перевод в примечаниях*>

Лопухину А. А., февраль-март 1839*

<Петербург, конец февраля — первая половина марта 1839 г.>

Милый Алексис*.

Я был болен и оттого долго тебе не отвечал и не поздравлял тебя, но верь мне, что я искренно радуюсь твоему счастию и поздравляю тебя и милую твою жену. Ты нашел, кажется, именно ту узкую дорожку, через которую я перепрыгнул и отправился целиком. Ты дошел до цели, а я никогда не дойду: засяду где-нибудь в яме, и поминай как звали, да еще будут ли поминать? Я похож на человека, который хотел отведать от всех блюд разом, сытым не наелся, а получил индижестию, которая, вдобавок, к несчастию, разрешается стихами. Кстати о стихах; я исполнил обещание и написал их твоему наследнику, они самые нравоучительные (à l'usage des enfants).[91]

       Ребенка милого рожденье*Приветствует мой запоздалый стих.       Да будет с ним благословеньеВсех ангелов небесных и земных!       Да будет он отца достоин;Как мать его, прекрасен и любим;       Да будет дух его спокоен,И в правде тверд, как божий херувим.       Пускай не знает он до срокаНи мук любви, ни славы жадных дум;       Пускай глядит он без упрекаНа ложный блеск и ложный мира шум;       Пускай не ищет он причиныЧужим страстям и радостям своим,        И выйдет он из светской тиныДушою бел и сердцем невредим!

Je désire que le sujet de ces vers ne soit pas un mauvais sujet…[92]

Увы! каламбур лучше стихов! Ну да всё равно! Если он вышел из пустой головы, то, по крайней мере, стихи из полного сердца. Тот, кто играет словами, не всегда играет чувствами,[93] и ты можешь быть уверен, дорогой Алексис, что я так рад за тебя, что завтра же начну сочинять новую ар<ию> для твоего маленького крикуна.

Напиши, пожалуйста, милый друг, еще тотчас, что у вас делается; я три раза зимой просился в отпуск в Москву к вам, хоть на 14 дней — не пустили! Что, брат, делать! Вышел бы в отставку, да бабушка не хочет — надо же ей чем-нибудь пожертвовать. Признаюсь тебе, я с некоторого времени ужасно упал духом. · · ·

Тургеневу А. И., декабрь 1839*

<Петербург, вторая половина декабря 1839 г.>

Милостивый Государь Александр Иванович*!

Посылаю Вам ту строфу, о которой Вы мне вчера говорили, для известного употребления, если будет такова ваша милость.

…«Его убийца хладнокровно*Навел удар — спасенья нет!Пустое сердце бьется ровно,В руке не дрогнул пистолет.И что за диво? — из далёка,Подобный сотне беглецов,На ловлю денег и чинов,Заброшен к нам по воле рока,Смеясь, он дерзко презиралЧужой земли язык и нравы;Не мог щадить он нашей славы,Не мог понять в сей миг кровавыйНа что̀ он руку поднимал!»

За сим остаюсь навсегда вам преданный и благодарный

Лермонтов.

Опочинину К. Ф., январь — март 1840*