Степан Злобин - Остров Буян Страница 93

Наконец двоих дворян вывели к Варламским воротам и дали им «киселя» коленом…

И когда предводительствовавший толпой Иванка свистал в три пальца вдогонку убегавшим дворянам, словно обухом по затылку хватили его слова: «Тебя бы туда же с ними!»

Иванка взглянул назад: это сказала старая торговка бубликами Хавронья. Иванка знал ее с самого раннего детства. Она торговала невдалеке от дома кузнеца в Завеличье, и в морозные дни от лотка ее поднимался вкусный густой пар. Когда бывали деньги, Иванка покупал у нее бублики, и она называла его «внучек-кузнечик».

— Пошто же меня с ними? — спросил Иванка, еще не уверенный в том, что она говорит не в шутку.

— Чтоб извета не продавал да с лазутчиками не знался! — громко сказала старуха, и многие кругом оглянулись на ее слова.

Иванка больше уже не свистал, не улюлюкал и тихо побрел один в город…

— Где пропадал, Левонтьич? — спросил Томила у хлебника, вошедшего в Земскую избу поздней ночью вместе с Козой и Ягой.

— Дела, Иваныч, замучили… все недосуг, — избегая прямого ответа, сказал Гаврила.

— Не по обычаю деешь, все знаю: Сонина-дворянина с товарищи ставил к расспросу. Пошто не на площади, а в застенке? — спросил Томила.

— А знаешь — чего же допытываешься?! — огрызнулся хлебник. — То и в застенке, что надо было без жалости огоньком пожечь.

— И на дыбу тянули?! — с упреком спросил летописец.

— Тянули, — мрачно и кратко ответил хлебник. — По ратным делам расспрашивал, для того и тайно… — пояснил он. — Неладно во Пскове, Иваныч. Какие-то кобели Хованскому письма шлют изо Пскова, изменное пишут. Много дворян он призвал из наших уездов. Вот и помысли: станут они осадой вокруг наших стен, да каждый в свою деревеньку пошлет за бараниной — им так и год стоять мочно. Немцы и литва приходили, тем мужики ничего не давали, бывало… А ныне хозяева всех уездов налезут… Помысли!..

— Чего же ты надумал, Левонтьич? — спросил Томила.

— Того и надумал: баранины, ни говядины не давать.

— Они ж по своим деревенькам возьмут.

— Из деревенек не дам! — упорно сказал хлебник. — Стрельцов по уездам пошлю. Прохор, найдешь удальцов?

— Найдутся. Пятидесятник Копытков поедет, — сказал Коза, — да мало ль найдется!

— Пиши-ка наказ, Иваныч, — обратился Гаврила к Томиле Слепому. — Пиши: дворянских людей по вотчинам и деревенькам сговаривать на дворян, дворянские дома жечь огнем, а хлеб меж крестьян поделить… чего бишь еще? — хлебник задумался.

— Крестьянски ватажки сбирать, обучать их ратному делу псковским стрельцам и десятникам. По дорогам и в лесах засеки сечь и острожки ставить да держать ватажками караулы, — сказал Коза.

— Верно, Прохор, — одобрил хлебник.

— А тем караулам проезжих людей держать по дорогам и грамоты вынимать, а буде станут сильны, и тех насмерть бить, — подхватил Яга.

Томила Слепой, обмакнув перо, начал писать.

— А боярскому войску ни овса, ни хлеба отнюдь не давать, ни скота пригонять из уездов, а которые стрельцы и дворяне будут посыланы для припасу кормов, и тех людей побивать, — продолжал Яга.

— Так я писать не поспею, годите, други, — остановил Томила.

— А которые дворяне к войску боярскому едут, и тех побивать насмерть, — добавил Гаврила.

— Кругом побивать! — упрекнул Томила. — «Побивать, побивать, побивать…» Чисто, как палачи!..

— А что же нам деять-то с ними, Иваныч?! Впрок, что ли, солить али квасить? Они на нас лезут с ружьем ведь!

— Еще, Иваныч, пиши: Всегородняя земска изба велит, кои крестьяне с городом в мысли, и тем крестьянам травы дворянски косить, яровые на землях дворянских сеять, озимые убирать, во дворянских угодьях рыбу ловити…

— Не мочно писать, Левонтьич. Земска изба того не указывала, — перебил Томила.

— А пиши, коли так, не «Земска изба», а «велит земский староста Гаврила Демидов» травы дворянски косить, хлеб убирать и рыбу ловить, а кои помещичьи приказчики сильны учинятся крестьянам, и тех земский староста Гаврила велит слать к нему на расправу…

— Да что же ты, царь, что ль, али князь удельной?! — воскликнул Томила. — Как так писать «Гаврила велит»? Кто знает Гаврилу?!

— А кто не знал, тот узнает! Спросят — какой Гаврила, а другой скажет: «Кто никого не боится и правду любит, то и Гаврила!»

Яга и Прохор захохотали.

— Верно, Левонтьич!

— Пиши, не бойся, пиши, Иваныч, а припись я сам поставлю. Моя рука, мой и ответ! — разошелся Гаврила.

— А сколь же стрельцов посылать? — спросил Прохор.

— По пять человек с десяток ватажек, а вместе десятков пять. А в каждом пятке один за десятника старшиной, — подсчитывал хлебник. — Да еще, Томила Иваныч, ты им в наказе пиши, чтобы мужиков не грабили, не обижали, а на коих стрельцов крестьяне жалиться станут, и тем быть в городе в наказанье жестоком кнутами, — спохватился Гаврила.

Томила в общем молчанье писал наказ. Закончив, он тряхнул песку из песочницы.

— Припись ставь да печатай, — сказал он, подавая готовую наказную грамоту.

Гаврила поставил подпись и взялся за воск для печати. Томила закрыл чернильницу и хотел ее спрятать привычным движением на пояс, но хлебник остановил его:

— Постой, погоди, еще наказные грамоты станешь писать.

— Кому?

— Стрелецким пятидесятникам — Сорокаалтынову да Соснину: сидеть им, Сорокаалтынову с дворянином Тюльневым, с полсотней стрельцов, в Снетогорском монастыре, а Соснину с дворянином Сумороцким — в Любятинском. Да коли придет осада, то крепко в осаде сидеть, гонцов боярских и войска дорогами не пускать на вылазки лазать, корма у Хованского отбивать да чинить непокой во стане боярском, а буде станут на приступ лезть — отбивать, а станут дерзати на псковские стены бояре, то бить по их рати из пушечного снаряду и из пищалей. А трудников монастырских ратному делу наскоро обучать да прибирать во стрельцы, а из стен монастырских никого бы отнюдь в боярский стан не выпускивать, а кто побежит — побивать насмерть.

— Левонтьич, полсотни стрельцов на кажду обитель мало. По сотне надобе посылать, — подсказал Яга.

— Где ж столько сотен кидать напасешься?! — вмешался Прохор. — Полсотни будет! А надо более, то из трудников себе приберут. А далее так написал бы, Иваныч: кто из стрельцов и дворян похочет бежать в стан боярский, и того тут во Пскове дом разорим и семейку побьем.

Караульный стрелец, стоявший у Земской избы, стукнул в окошко.

— Гаврила Левонтьич, тут малый тебя спрошает, — окликнул он.

— Что за малый? Впусти.

— Дядя Гавря, выдь на одну духовинку! — послышался знакомый голос с улицы.

Хлебник узнал Иванку.

— Входи, Иван, — громко позвал он.

Иванка вошел весь какой-то взъерошенный, бледный, весь сам не свой и стал у порога…

— Иди, садись с нами, — позвал Гаврила. — Что-то с тобою стряслось?

— Дядя Гавря, ведь я не таил, как прибег… ты велел потаиться… — сказал Иванка дрогнувшим голосом и умолк, не в силах говорить дальше.

— О чем потаиться, Ваня? Чего ты плетешь? — не понял Гаврила.

— Про извет, про Первушку… — выдавил с болью Иванка.

— Ну, что еще сотряслось? — нетерпеливо спросил хлебник.

— В измене меня… — продолжал Иванка и снова запнулся. — Первушка в город влез от бояр, и они на меня… и на бачку поклепом…

— Эк он до завтра не кончит, Левонтьич, — вмешался Прохор, — я ведаю все: изменного дела Иванкина не было в Москве никакого, да то один я от Кузьки знаю, а город не ведает. На Иванку извет написан: вот он и сам не свой… Ему бы ныне из города вон покуда. Я мыслю его с Копытковым отпустить к мужикам…

— Поедешь, Иван, побивать дворян по уездам? — спросил Гаврила.

— Где их ни бить, все одно, дядя Гавря! Велишь во Пскове всех перебить, и сейчас учну с Чиркина в Земской избе.

— Ну-ну, ты потише! — остановил Томила.

— Не всякое слово в строку, Томила Иваныч, — отшутился Иванка. Он увидел, что старые друзья ему верят, и ожил.

— Беги за Копытковым, призови его скорым делом. Мы станем тут ждать, — сказал Иванке Коза.

В ту же ночь Иванка, в числе полусотни стрельцов, под началом Копыткова, выехал поднимать на дворян уезды, а две стрелецкие полсотни тою же ночью тайно выбрались в монастыри — Любятинский, на Новгородской дороге, и Снетогорский, стоявший при дороге на Гдов.

Глава двадцать четвертая

Иванка выехал с Копытковым ночью из Завеличья в числе полусотни стрельцов и казаков, направленных Гаврилой к крестьянам. Они миновали городские заставы и переправились вплавь через Великую, не доезжая Пантелеймоновского монастыря.

За Пантелеймоновским монастырем в лесу они разделились. Часть стрельцов и казаков отправилась в сторону Опочки, другая часть должна была обойти главные силы Хованского и позади них выйти лесами в крестьянские селения возле Московской дороги.