Владимир Кожевников - Забытый - Москва Страница 94

- Понимать-то понимаю. И попробовать - попробую. Только что из того выйдет? Говорят, заносчив очень князь рязанский, горд. А москвичей презирает. Говорит: то купцы, а не бойцы, что с них взять.

- Да, это и я слышал. Но попытка - не пытка, по уху не ударят. Попробуй все равно. Может, у него интерес какой вывернется или что... Ну а уж если совсем завысится, ничего нам с тобой не останется, как заставить себя уважать. А?

- Да, князь. Это я еще с детства вынес: драчун, пока не наваляешь ему как следует, будет перед тобой кобениться и задираться по любому поводу. А как сопатку ему расквасишь - все! сразу мил человек делается.

- Неужели метишь Олегу сопатку расквасить?! - Бобер восторженно-весело дернул головой. Микула, хоть и смотрел в пол, но ответил твердо:

- А что ж делать, если он не успокоится?

- Хм, действительно, - в словах Бобра звучал веселый вопрос, - там вон с Мишкой Тверским никак разделаться не можем, а Олег-то, пожалуй, покруче будет.

- Ну и что, - голос Микулы был по-прежнему тверд, - Волков бояться - в лес не ходить. А бить все равно когда-нибудь придется. Всех подряд.

- Думаешь?

- Думай - не думай, а с таким князем...

- Каким?

- Шустрым.

- А это хорошо или плохо?

- По мне, так хорошо. Насиделись по щелям, напрятались, набегались. Нету больше терпения. И если уж хотим татар побить, так должны бить любого! И не бояться.

* * *

Из Коломны в Серпухов Бобер поехал через Каширу, чтобы как следует рассмотреть хозяйство Григория, до него до сих пор никак руки не доходили. И это было нездорово, ведь такой опоры в людях, как в Нижнем, у Гришки не было, и он мог просто не справиться. То есть заставы и дозоры он, конечно, устроил. Но сколько? И каких?

Дмитрий стал припоминать: выходило, что Гришку он не видел больше года, и это нехорошо. А Дарью вообще с позапрошлой осени, с самых тех дней в Нижнем, когда... Да, когда!

"И чегой-то ты о ней вспомнил? Зачем?"

Но сейчас, на подъезде к Кашире, он думал о ней больше, чем о Гришке и заставах. Да что там! Только о ней и думал. Вспоминал, представлял, вспыхивал, остывал и, теперь уже привычно, продолжал удивляться сам себе.

* * *

Кашира порадовала размахом. Понастроено по сравнению с прошлым годом Бобру показалось очень много. Особенно поразила сама Гришкина усадьба. Это был двор большого боярина, даже воеводы. Особенно внушительны оказались конюшни и кузницы. "Кони и оружие - главное! Молодец!" Дмитрий с удовольствием ожидал встречи с косоглазым верзилой, надеясь тем не менее (на фоне воспоминаний о Дарье): "может, в отлучке?"

Надежды не обманули (что, впрочем, и неудивительно), Гришка был на кордоне, и встретила его одна Дарья. Ну не одна, конечно, а в большом хороводе слуг, служанок, воинов и холопов, знакомых, полузнакомых и вовсе неизвестных, но проявивших при встрече одинаково бурную радость и энтузиазм.

Дело было к вечеру, а пока князя встречали, умывали, готовили для него угощенье, и вовсе темнеть стало. Кого пригласить к столу? Дарья посматривала с робкой надеждой, но князь распорядился ловко: отроков его накормили и развели отдыхать раньше, а из местных он никого близко не знал, потому и за стол позвать не захотел, а сел один с хозяйкой, ведя степенный разговор о том, о сем и поглядывая на нее изредка так красноречиво, что Дарью бросало из жара в холод. Но и в ее глазах, кроме напряженного ожидания, мелькало еще что-то, искорки какие-то, причин которых он угадать не мог.

Дарья заговорила о детях: с гордостью о старшем (тот уже вовсю мотался с отцом по Оке и сейчас был с ним на кордоне), с нежностью о младшей:

- Красавицей будет. Хочешь взглянуть?

- Конечно.

Дарья кликнула девушку, велела привести детей.

- Детей!?

- Да.

- Так у вас, стало быть, прибавилось?

- Прибавилось, - хозяйка загадочно улыбнулась.

Вошла девочка, которую он едва узнал, так она подросла и похорошела. За руку ее держался совершенно белый (сивый!) мальчик, очень маленький (годик, чуть больше?), шагавший еще нетвердо. Взглянув на его глаза, Дмитрий почуял на спине и плечах мурашки - глаза были его! Один, правда, хоть и несильно, но вполне заметно косил.

Когда детей обласкали, расспросили и проводили, Дмитрий недоуменно уставился на Дарью:

- Это как же?

- Да вот так... Победу над татарами, помнишь, праздновали? Видно, не очень ты берегся.

- Ты... А ты? Сказала бы хоть...

- Зачем?

- Так ведь Гришка... Что он?

- Он мне сознался недавно. Если б, говорит, не моя косина в его глазах, я вас с сынком вместе закопал бы где-нибудь в лесу, чтоб не узнал никто.

- О, Господи!

- Да. Ну, уболтала я его, как смогла, тем более, что переносила я Вовку недели на две. Гришка тогда уж дома был и порошочком бабкиным воспользовался. Да и косина эта... Бог дал... Ох, прости меня, Господи, и помилуй, грешницу окаянную, - Дарья закрестилась мелко, быстро, зашептала что-то.

- Жалеешь? - Дмитрий спрашивал виновато, а она неожиданно смело и ясно взглянула на него.

- Я?! Не-ет. Не жалела и не жалею. И впредь не пожалею, ежели... - она покраснела, но смотрела так же прямо и ясно в глаза, - ты же знаешь, кто ты для меня, для нас... Помнишь, что я тебе тогда у бабки сказала?

- Так может?..

- Конечно, - она опять взглянула смело и ясно. - Зря, что ль, я тебя так долго дожидалась?

Дмитрий таким проявлением любви был сильно озадачен, и это, наверное, отразилось на лице, потому что Дарья улыбнулась ласково-покровительственно, по-матерински:

- Ждала тебя. Сильно ждала. Все надеялась - хоть на часок заглянешь, улыбнешься своей Дарьюшке, мне б и того хватило. А ты...

- Не вольны мы в поступках своих, - вздохнул Дмитрий, - видишь, что творится.

- Вижу. Но теперь-то уж, коль дождалась... Да еще складно все так, как Бог помогает. А ОН помогает!

- Так что мне? Когда? Куда?

- Никуда. Отведут тебя в спальню, раздевайся и ложись. Жди. Только когда малость утихомирятся, дверь чуть приотвори, пальца на три, а то она в самом начале подскрипывает. А надо, чтоб тихо было. Я поздно приду, не томись, уснуть попробуй.

- Помилуй, какой сон!

- Да ладно. Намаялся, поди. Я разбужу, если что, только дверь не забудь,- и Дарья решительно поднялась из-за стола и кликнула двух девушек.

Девушки были уже не девушки, а крепкие, красивые молодайки, улыбчивые и глазастые. Дарья пошептала что-то одной из них, та тихонько прыснула в рукав, согласно кивнула. Приказав им устроить постель князю в левой спаленке, Дарья отпустила их и повернулась к Дмитрию:

- Эту вот, беленькую, ссильничай обязательно на кровати.

- Зачем?!! - тот ушам своим не поверил.

- Чтоб было на кого белье испачканное свалить. Они ведь все прознают, пронюхают, увидят. Такие у меня помощницы дошлые, ухо востро приходится держать. А то ведь во второй раз Гришку не уболтаешь.

* * *

Когда он вошел в спальню, молодайки закончили стелить постель, перешепнулись, хихикнули, и одна из них выскочила в сени, плотно прикрыв за собой дверь (дверь действительно коротко, но пронзительно скрипнула), а другая, одернув там и сям белье на кровати, выпрямилась, потянулась и, оглаживая плотно себе бока, зазывно улыбнулась:

- Не надо ли еще чего, князь?

- Воды ковш.

- Вон на лавке стоит.

- Тогда подушку поправь получше.

- Да что ее править? Хорошо, вроде, - молодайка нагнулась над кроватью, расправляя и разглаживая подушку и выставив к нему свой мощный зад.

Он бесшумно метнулся к ней, зацепил руками за низ живота и прижал к себе. Она упала на руки, испуганно втянула в себя воздух: "оо-охх!" и зашептала быстро-быстро без всякого выражения:

- Что ты, что ты, князь, что ты делаешь, пусти, войдет кто, грех какой...

Она дергалась, как будто вырываясь, но только крепче прижималась к нему, словно выискивая там что-то своим задом, так что Бобер моментально взвился жеребцом и, удерживая ее одной рукой, другой умудрился не только закинуть юбки ей на спину, но и расстегнуть свои пояс и порты. А когда уже погладил и пощекотал пальцами у нее "там" и приставил и приготовил главное орудие, молодайка неожиданно легко крутнулась у него в руках, как кошка, и упала на постель уже на спину. Он свалился на нее и ничего не успел ни сделать, ни даже сообразить, как она уже полезла руками, нащупала, схватила, потянула, воткнула его в себя, обхватила обеими руками, прижала и задвигалась под ним решительно и мощно, не переставая шептать при этом:

- Ох, князь! Что ж ты делаешь-то?! Пусти меня, пусти! Грех какой! Пусти!

Дмитрий кусал губы, чтобы не заржать и не испортить удовольствия себе и ей, а она уже заходилась, начала подвывать, и из нее ударил фонтан, да и Бобер решил поберечься, чтобы не обрюхатить ее, так что белье они испачкали сильно. И когда все кончилось и она поправляла постель, то, увидев, застыдилась, попыталась сдернуть простыню, но Дмитрий удержал:

- Ты что! Увидит кто, поймет. Иди! И смотри - ни слова хозяйке! Не то...

- Да что ты, князь! Разве ж я посмею. Грех какой! - и она убежала (дверь опять дважды противно скрипнула), а Дмитрий развалился на роскошной перине и стал ждать.