Якуб Колас - На росстанях Страница 94

- Лучше, брат, быть арестантом, чем слугою царя, - шутливо ответил Лобанович.

- Ну, это как на чей вкус, - заметил Турсевич. - Что касается меня, то я не хотел бы стать ни тем, ни другим.

- А если бы перед тобой поставили такую дилемму - солдат или арестант? Что ты выбрал бы?

Турсевич, видимо, счел, что этот вопрос не имеет под собой реальной почвы, и не ответил на него.

- Ни солдатом, ни арестантом не хочешь быть? - заметил Лобанович. - А я, брат, живу по поговорке: "От сумы да от тюрьмы не отрекайся". Ну, да ладно, - прервал он самого себя. - Рад, что ты приехал... Скажи, как находишь ты мое новое место?

Турсевич одобрительно мотнул головой.

- Гм! Хорошее местечко, ей-ей! Не то что паше былое Тельшино! Простора много, свет видать.

- А я с удовольствием вспоминаю Тельшино. И когда думаю о нем, - а думаю часто, - меня охватывает грусть, словно я утратил что-то дорогое. Может, потому, что там оставлена некоторая частица души, - с печалью в голосе проговорил Лобанович.

- Знаю, знаю, что ты утратил, вернее - кого утратил: Ядвисю, - пошутил Турсевич, внимательно глянув на приятеля.

Лобанович немного смутился. Само слово "Ядвися" больно отозвалось в его сердце, и наблюдательный Турсевич это заметил.

- Что, не правду сказал? - не оставляя шутливого топа, со смехом воскликнул Турсевич, но, чувствуя, что он затронул рану в сердце Лобановича, уже серьезно добавил: - Ты, Андрейка, не гневайся и не сердись на меня. Прости, если затронул твою больную струнку. Ядвися стоит того, чтобы о ней порой и вздохнуть.

Лобановичу хотелось сказать: "Пока буду жить, буду помнить ее. Но исчезла она с моего неба и следы замела за собою".

Вместо этого он подмигнул приятелю и, так же переходя на шутливый тон, сказал:

- Вижу, что ты по ней вздыхаешь.

- Ну, где уж мне вернуть то, что с возу упало! - махнул рукой Турсевич. - Хочу еще поучиться, а потом жениться.

- Ладно, ладно, браток, воспоминания потом! - засуетился Лобанович. - И был бы я дурак, если бы спросил тебя: "Есть хочешь?"

Не давая приятелю опомниться, Лобанович крикнул:

- Бабка Параска!

Вошла бабка, окинула взглядом молодых учителей. Она увидела, что они рады друг другу, и на душе у нее стало легко.

- Вот что, бабулечка, - обратился к ней Лобанович, - напеки нам картофельных пирожков. Максим Юстинович, - Лобанович показал рукой на Турсевича, - никогда в жизни не только не ел, но и не видел таких пирожков.

Бабка Параска вся так и просияла, а Лобанович продолжал:

- Вот, бабка, три рубля. Пошли Пилипа в монопольку, пусть возьмет полкварты. К нам приехал гость, надо угостить его так, чтобы ни нам, ни людям за нас совестно не было.

Бабка ласково улыбнулась и вышла из комнаты.

- Золотая бабка! - сказал Лобанович.

Турсевич рассудительно заметил:

- Зачем такие хлопоты? Андрей, не глупи!

- Не каждый день такое бывает. Вспомни, сколько времени мы не виделись! Как же не отметить это событие?

- Ну, это я так себе сказал, для приличия, - засмеялся Турсевич и потряс Лобановича за плечи.

Пока бабка Параска суетилась в кухне, хозяин и гость решали, как удобнее разместиться.

- Впереди все лето, - говорил Лобанович, - тебе нужно заняться зубристикой, так давай устраиваться, как лучше и удобнее для тебя. Вот одна комната, а вот другая. Есть диванчик и койка - выбирай что хочешь. Стол общий.

Турсевич комически развел руками, словно удивляясь богатству своего друга.

- Такая роскошь, такое богатство! Не знаешь, на что смотреть и что выбирать, - смеялся он. И вспомнил по этому поводу один случай: - Некий бедный человек встретил учителя и обратился к нему с просьбой оказать денежную помощь. "И рад бы я вам помочь, но откуда деньги у бедного сельского учителя?" - "Вы сельский учитель? - удивился бедняк. - Извините, я этого не знал". Он полез в карман, достал троячку и протянул ее учителю.

- Смеяться здесь или плакать? - отозвался Лобанович и добавил: - Лучше посмеяться. Зато у сельского учителя совесть чистая, это не обдирала урядник, не пристав и не волостной писарь. По-моему, сельский учитель самый чистый и самый святой человек в царской России.

- Приятно слышать такие отзывы о нашем брате, - вставил слово Турсевич. - Да оно, может, и правда. Но не надо забывать одного обстоятельства: посади ты его возле вкусного и жирного пирога - так не споткнется ли и наш брат, как ты думаешь?

В приятельской беседе, в воспоминаниях о прошлых днях, о товарищах и общих знакомых время шло незаметно. Бабка Параска приготовила закуску, накрыла стол белой как снег скатертью, поставила тарелки, положила ножи и вилки и затем принесла из кухни вместительную сковороду с душистыми шкварками и яичницей. Вскоре появились и знаменитые картофельные пирожки.

- Ну, что ты скажешь про бабку Параску? - спросил Лобанович.

- Молодец твоя бабка! - похвалил Турсевич.

- И легенда об учительской бедности не совсем отвечает действительности, - сказал Лобанович, показывая на сковороду со шкварками, на полбутылки водки и на картофельные пирожки. - Ну, так давай пропустим по чарке. За нашу встречу, за нашу учительскую бедность, за чистоту и святость!

- Принимаю! Аминь! - подтвердил Турсевич, берясь за чарку.

XXI

Старые друзья-приятели Турсевич и Лобанович разместились в квартире наилучшим образом. Все поделили, размежевали, и никто ни в чем не мешал другому. Может, этому способствовала учительская бедность, о которой рассказывал Турсевич, и учительская "святость и чистота", за которые поднимал чарку Лобанович.

Каждый из них в меру своих душевных сил и в соответствии с особенностями своего характера приносил дань на алтарь дружбы и товарищества, если говорить высоким стилем. В определенные часы они разбредались кто куда. У каждого была своя дорога. Турсевич брал учебник, шел куда-нибудь в тихий уголок и старательно занимался подготовкой в институт. По сердцу пришлось ему верханское кладбище, особенно после того как Лобанович рассказал о неизвестной влюбленной паре, нашедшей себе там тихое пристанище и убежище. Сам хозяин также имел свои излюбленные местечки для прогулок - отправлялся в лес по грибы, хоть напасть на такое нетронутое местечко и на такое множество боровиков, как довелось ему недавно, больше не случалось.

В определенные часы приятели сидели вместе, беседовали, спорили, не соглашались друг с другом, но не выходили за границы дружбы. Этому способствовало, видимо, и то обстоятельство, что друзья жили под одной крышей не очень долгое время. Они считали, что знают друг друга до самых что ни на есть мельчайших подробностей. Но в народе бытует простая и мудрая пословица: "Чтобы узнать человека, нужно съесть с ним пуд соли". Наши друзья не съели еще и одного фунта соли, а между ними уже начали возникать споры, которые чем дальше, тем больше разъединяли их и воздвигали между ними стену, разрушить которую было не так легко. Поводом для таких споров обычно была Государственная дума, вернее сказать - политическая обстановка в стране. Турсевич в своих политических устремлениях не шел дальше кадетской партии, она была для него политическим идеалом.

- О, если бы только в России добились того, что ставит своей политической программой конституционно-демократическая партия! - говорил Турсевич. - Уже один тот факт, что в кадетской партии собран лучший цвет русской интеллигенции - профессора, адвокаты, врачи, инженеры, - о многом говорит и выгодно рекомендует партию народной свободы.

- Предположим, что кадеты осуществили свою программу, - вставил слово Лобанович, - чего добился бы тогда народ?

- Во-первых, безземельное и малоземельное крестьянство получило бы землю. Во-вторых, самодержавный строй был бы ограничен, а к этому стремится преобладающее большинство населения. Министры и губернаторы отвечали бы перед Государственной думой. И мы, сельские учителя, были бы поставлены в несравненно лучшие условия. И все население имело бы широкие политические права. Ты знаешь, - продолжал с увлечением Турсевич, - как определяла задачи Государственной думы кадетская газета "Русь"? "Главное назначение думы, которая теперь выбирается, - писала эта газета во время выборов, - и партии народной свободы в ней - быть бичом народного гнева. Изгнав и отдав под суд преступных членов правительства, ей придется заниматься только неотложными мерами, а затем созвать подлинную думу, на более широких основаниях". Разве в наших условиях это малая программа? - с видом победителя спросил Турсевич и добавил: - Помоги им только, боже, добиться ее осуществления!

- Но пока что, - заметил Лобанович, - ни одного царского сатрапа дума под суд не отдала. А разве их не за что судить? На дело получается обратное - сатрапы сами начинают шипеть на думу. Скоро они не только будут шипеть, но и топать ногами, а может, и по шапке ей дадут. Вот ты ссылался на газету "Русь", я тебе приведу слова другой кадетской газеты. Она писала о том, что успех кадетов на выборах обратил на себя внимание "сфер" и даже обеспокоил эти "сферы", то есть сатрапов. Но потом "сферы" опомнились, осмотрелись и пришли к заключению, что успех кадетов на выборах и сама кадетская дума просто выгодны для царизма... А кадеты пусть себе пошумят, помашут кулаками - драться ведь они не полезут, - пусть покритикуют правительство и даже погрозят кое-кому из министров. Ничего страшного в этом нет, потому что ни кадетская, ни другая какая-либо дума министров не назначает. Мне кажется, эта кадетская газета, - а называется она "Наша жизнь", - стоит гораздо ближе к истине, чем твоя "Русь".