Степан Злобин - Остров Буян Страница 96

Запыленный, покрытый потом гонец снял шапку и красной ширинкой отер пот со лба и шеи. Он дружелюбно и радостно улыбнулся окружавшим его горожанам.

— Чаял, что не поспею да попаду во полон к боярам, — сказал он. — Где тут земски старосты?

— Тут староста, я, — отозвался Гаврила.

— Гдовской земской избы выборные, и все посадские, и стрельцы, и пушкари, и весь народ велели сказать, что всем городом Гдовом с вами стоим заодно, — гаркнул гонец и подал грамоту.

Пока Гаврила читал, толпа, громко крича, передавала слова гонца тем, кто стоял дальше и не слыхал.

— Читай громко! Читай, чтобы всем ведомо! — закричали Гавриле из толпы.

— Чего читать, братцы, сам вестник молвил. Город Гдов, младший брат наш, повстал с нами. Один город бояре смирят, а десять снова подымутся! Ныне нам ведомы три города с нами. А сколь неведомы, братцы! — крикнул Томила.

Народ загудел с одушевлением и радостью.

— Братцы, вся Русь повстанет в земское ополчение против боярской неволи!

В воздух летели шапки.

Оглядывая в трубу окрестности города, хлебник меж тем увидал со стены, что от Снетогорского монастыря по Гдовской дороге движется немалый отряд стрельцов.

— Прохор, братец, гляди-ка, гляди! — с дрожью в голосе сказал он, сунув Козе трубу. — Гляди вон туды, на Гдовску дорогу. Гляди! Продают! Ведь Тюльнев с Сорокаалтыновым на тележке едут, а дальше за ними все стрельцы бегут в город. Покинули монастырь… Едем туды, да скорей поворотим назад их, изменщиков, в Снетогорье…

Прохор взглянул в трубу, растерянно отдал ее обратно хлебнику. Хлебник сунул ее в руки Томиле и начал вместе с Козой спускаться, как вдруг закричали со стен и с башни:

— Войско! Войско идет!

Народ бросился с неистовой стремительностью карабкаться на стены. Через несколько мгновений новые призывы сполоха с городских колоколен, откуда тоже глядели во все глаза на дорогу, слились с грозным грохотом вестовых пушек.

Гаврила и Коза возвратились на стену.

Из лесу в кустарников выходили войска, сверкая шлемами, поблескивая под солнцем кольчугами, копьями и стволами пищалей… Рядами выезжали одномастные — то вороные, то серые, то буланые — дворянские кони, на пиках колыхались по ветру пестрые флажки и знамена, и тучей вздымалась дальше по дороге желто-красная пыль из-под стройных тяжелых рядов пеших стрельцов, из-под грузных пушек, везомых лохматыми сильными лошадьми, запряженными цугом в каждую пушку.

Выходящим из лесу воинам не было, казалось, числа… Неумолимость движения их увеличивалась гулом литавр, барабанов и тулумбасов[230], слышавшимся в перерывах осадной пальбы.

Вот оно, началось!..

На городской стене обнажились головы. Народ крестился. Посадские и стрельцы молились в торжественном и грозном молчании, не шепча привычных молитв, каждый думая о своем, каждый по-своему переживая грядущее.

— Да что ж это, братцы?! Русские-то бояре литовским, что ли, богам поклонились?! Лупи их из пушки! — раздался внезапный выкрик в толпе стрельцов…

Все вдруг ожило и встрепенулось. Шапки и шлемы взлетели на головы. Стрельцы крикливо начали отгонять народ вниз со стены и занимать места у бойниц. Забряцали огнива пушкарей, и в жарком воздухе, распространяя запах паленой пакли, закурчавились синие дымки фитилей на раскатах у пушек.

Под стенами уличанские старосты крикнули свои улицы, сотские закричали своим сотням, и народ, нестройно толпясь и толкаясь, бросился таскать камни к стенам и на кострах топить смолу в котлах для отбития приступа.

Гаврила с Томилой Слепым и Прохором вскочили на лошадей и пустились в объезд всех стен, башен и городских ворот…

Доскакав до Гремячей башни, Гаврила вместе с товарищами снова поднялись на стену.

— Ну что ж, честно величать, так на пороге встречать, — сказал хлебник пушкарям. — Как подойдут на выстрел — опамятоваться бы не успели — бей разом из большого снаряда.

— Может, Левонтьич, того… от них почину дождаться? — несмело сказал Томила.

— Бой отвагу любит, Иваныч! — ответил хлебник. — Влез по горло — лезь по уши! Али они не с ружьем идут?!

Гаврила казался спокойным. Только блеск в его серых глазах да более жаркий румянец щек, выступавший из-под курчавой русой бороды, говорили о возбуждении и о досаде на то, что оба монастыря при дорогах остались без обороны.

Томила, напротив, всем существом выражал волнение. Он поминутно снимал и надевал шапку, ероша свои и без того пышные кудреватые волосы, подергивал бородку и со лба и с лица вытирал набегавший пот.

Со стены были видны щеголеватые дворянские сотни на бодрых конях, стрелецкие отряды в кафтанах голубого, коричневого и зеленого цветов, медные блестящие пушки, окруженные кучками пушкарей…

— Ой, сколь же их, сколь, Левонтьич! Целу орду собрали на нас. Как на ляхов. Слышь, барабаны да тулумбасы гудят, словно гром с неба! — сказал Яга.

Войско остановилось, расположась в виду города, только скакали перед строем отдельные всадники от отряда к отряду, что-то крича и размахивая руками. Барабаны умолкли…

— Неволя, — позвал хлебник пятидесятника.

— Чего изволишь, Гаврила Левонтьич? — отозвался Неволя Сидоров, поспешно и угодливо подскочив к старосте.

— Сдается мне, что посадят они засаду в Любятинском да пойдут к Снетогорскому монастырю, хотят дороги у нас отнять. Скачи к Варламским воротам да пошли по городу десяток стрельцов, чтобы собирать дворян и детей боярских к Варламским.

Земские выборные снова вскочили в седла и помчались дальше вдоль городской стены. На стенах у бойниц повсюду затаились стрельцы. Посадские подносили на стены камни. Несколько конных стрельцов обогнали выборных, промчавшись к Варламским воротам. Гаврила узнал одного из них и окликнул:

— Якуня!

Стрелец придержал коня и обернулся веселым румяным и безусым лицом. Это был сын Мошницына. Они поехали рядом.

— Для почина, может, вылазить придется, — сказал Гаврила.

— Ну что ж, и полезем! — лихо ответил Якуня.

Они подъехали к Варламским воротам. Здесь почти никого не было под стенами. Все силы были сосредоточены у Петровских, на подходе с Новгорода.

Хлебник с товарищами забрались на стену.

— Глядите, братцы, ведь он помаленьку сюда идет, не иначе как на Снетную гору, — сказал Гаврила.

Пришедшие с Новгорода Великого войска теперь занимали Новгородскую дорогу и понемногу развертывались вправо от нее по опушке леса, обходя город, продвигаясь к северу, — явно для того, чтобы занять Снетогорский монастырь, покинутый Тюльневым и Сорокаалтыновым. Хованский рассчитывал этим маневром отрезать Псков от восточных и северных пригородов и погостов.

— Пушкари! — крикнул Гаврила. — Досягнет ли снаряд до опушки?

— Попытаем, Гаврила Левонтьич. Попытка не пытка! Вот еще подойдут — и пустим, — сказал пушкарь, не хотевший даром тратить снаряда, и приказал помощнику заряжать пушку.

В это время подъехало несколько дворян. Они соскочили с коней и поднялись на стену.

— Где пропадали, господа дворяне? — строго спросил Гаврила. — Ты пошто, Сумороцкий, обитель покинул?

Сумороцкий покраснел. Отвечать на такой вопрос простому посадскому мужику он считал для себя бесчестьем, но хлебник глядел сурово, и хлебник был сейчас главой и хозяином города. Кроме того, кругом слушала недружелюбная толпа меньших людей.

— Чаяли — у Петровских надобней, — ответил за всех Сумороцкий.

— Эх вы, воеводы! — сказал хлебник. — Сбились в кучу, словно бараны, а город открыли! Гляди, он куды идет, — указал он.

Между тем Хованский перестроил войска и теперь уж открыто послал отряд в обход города.

— Обходит, — сказал дворянин Всеславин. — А мы и не чаяли!

— «Не чаяли»? — передразнил Гаврила Демидов. — «Не чаяли»! Христопродавцы! Мир продаете! — выкрикнул он. — Я не ведал, не чаял, Михайла не ведал, не чаял, Микула, Яков… Так я же хлебник, мужик, Михайла — кузнец, Микула — мясник, Яков — поп, а вы, господа, сукины дети, вы — ратные начальники, вам надо ведать, где ставить защиту! Надо было до конца в Любятинском да в Снетном свое войско держать… Вам надо ведать, где чего оборона стоит!..

— Помилуй, Гаврила Левонтьич, какая уж там оборона от эдакой рати?! Ведь силища лезет! — воскликнул Тюльнев. — Неужто нам было сидеть в осаде в Любятинском — и во Пскове-то не усидишь!

— Степан Баторий был с большим войском, да наши отцы усидели! — прервал Гаврила.

— Да тут ведь не ляхи — свои: все тайности ведают. Они нас, как крыс, поморят… Не драться же с ними взаправду! Боярин и миром поладит! — вмешался дворянин Вельяминов.

— Продаешь! — оборвал его хлебник. — В подвал укажу засадить и голодом поморю. Все вижу: затем вы, дворяне, бежали сами и стрельцов увели, что дороги задумали выдать боярам. Увижу — станете еще продавать, и головы порублю вам к собачьей матери!..