Феликс Светов - Отверзи ми двери Страница 99

13

Лев Ильич летел по улице. Он именно летел, торопился, а на часы глядеть не хотел. Он и так знал, что поздно, что конечно Тани нет, едва ли она так задерживается, но почему-то и звонить не стал, хотя что проще было б проверить, и монетка еще оставалась, зажатая в горячих пальцах. А зачем так уж нужна была ему Таня? Но это все сложно было объяснить, да и едва ли он смог бы. Он так решил: увидится с Таней, а потом... А уж потом все совсем было несомненным. У Тани ему надо было еще денег попросить до завтра - до зарплаты. Ему и Кирилл Сергеич, прощаясь, предложил: "У вас же совсем нет? Сами сказали..." Но он отказался, не захотел у него взять: "Да я тут должен... застать, там есть, а завтра получу в редакции..." Ну зачем ему брать у него тут другое, а там протоптанная дорожка, всю жизнь все и стреляли перед зарплатой друг у друга...

Но Таня ему, конечно, не только для денег была нужна, в конце концов, можно б и домой ей позвонить, хотя этого ему и не хотелось. Он хотел ее видеть - и потому что она ему рада, и он ей нужен, значит жизнь его продолжается новые связи, отношения, душевная близость, - не один он в этом городе! Он так переполнен был именно этим ощущением невероятного разнообразия жизни вокруг него: как это выходит, что одновременно, сразу существует в тебе - и отец Кирилл, и то, что он рассказал о себе, и то таинственно-прекрасное, что сейчас бурлило и переливалось в нем, о чем он не решался сразу начать думать, пусть уложится, и уже знал даже путь, по которому пойдет, чтоб осмыслить все это; и Иван, и Надя с Любой, и этот милый юноша, так ему приглянувшийся, и поразившая его картина вместе с людьми, живущими с ней рядом. А еще был Костя и ужас вокруг него. А еще был город, который летел ему навстречу, Россия, в которой теперь он остался - не просто оттого, что никогда б и подумать не мог, что придется вдруг собирать чемоданы, не бездумно-наивно, а осмысленно-счастливо!

А может, главным в том его полете было нечто другое? Странный телефонный разговор, то, что он нужен и его хотят видеть?.. Он только на мгновение смутился, задавшись этим вопросом - ну и что ж, и это тоже! А совместить с тем путем - счастливой и страшной дорогой, что открылась ему столь ясной под луной?.. В том и дело, что все вместе, - торопил он себя, - да, и Вера, и та невообразимая полнота жизни, открывшаяся ему в ней... Нет, нет, не так, не так все примитивно, он хорошо, твердо помнил все, чем это ему обошлось... Но ведь с чего-то и началось все для него десять дней назад, началось, но никак в нем не кончилось, длится, и он только по трусости, своей всегдашней страусиности не позволял себе про это думать? Вот и Таня потому была нужна, что не мог он так сразу, что надо было ему задержаться на чем-то более понятном и несомненном, передохнуть, прийти в себя...

Но ему хорошо было. Он уж не был потерянным, заблудившейся в этом нелепом городе нелепой фигурой с портфелем. Хотя и портфель все тот же в руке, и все так же некуда ему деться, но столько самых невероятных планов и предчувствий теснилось в голове!.. И неправда, что тут коренное различие, противоречие, что нет соответствия!.. Вся полнота жизни была ему дана и открыта - а тут уж выбирай, не споткнись снова.

Дверь редакции оказалась запертой, он позвонил и не удивился, когда Таня ему открыла.

- Я так и знала, что вы придете! - у нее горели щеки, блестели глаза, она была несомненно рада.

- Все работаешь, бедняга?

- Работаю... Но здесь вас товарищ ждет. Я его совсем заговорила.

- Какой товарищ?

- Федя, я ж вам сказала, что он зайдет?

- Федя?.. - Лев Ильич увидел, что она мгновенно огорчилась, оттого что он не может вспомнить. - Ну да, конечно...

В машбюро ярко горела лампа, было накурено, возле столика с машинкой сидел паренек - краснощекий, тонкошеий, со смешным хохолком на макушке.

- Здравствуйте, Федя! -обрадовался Лев Ильич. ("Как же он забыл его? Так хорошо тогда поговорили...") - Вы меня извините, я никак не мог раньше. Мы тут с отцом Кириллом...

- Это вы меня извините, я решил больше не звонить, Таня мне объяснила, где редакция, подумал, вдруг все-таки зайдете... А мне очень хотелось...

- Ну и отлично, - перебил его Лев Ильич. - Таня не сердится, что мы ей мешаем?

- Сержусь! Знаете, как надоела эта проклятая машинка? Хотя, слава Богу, что работа... А ваш Федя такой чудак, представляете...

- Да, Танюш, - опять перебил Лев Ильич, - ты мне можешь еще одолжить денег - до завтра? Завтра дадут зарплату?

- Сколько хотите, мне сегодня как раз за работу принесли. Сколько вам?

Лев Ильич не знал сколько.

- Да все равно - у меня ни копейки. Звонить не на что было.

- Хотите пятьдесят рублей? Вот мне принесли...

- Куда мне столько... - "А пусть много, мелькнуло у него, мало ли что... А что?" - испугался он. - Хорошо, возьму сорок, будет всего пятьдесят.

Они сидели втроем под яркой лампой. Таня за своей машинкой перекладывала бумажки, и Лев Ильич вдруг заметил, что она их складывает, раскладывает, а потом снова... "Что за нервность такая?" - удивился он.

- Ты знаешь, Танюш, я спросил отца Кирилла о тебе...

- Ой! - вскрикнула Таня, как тогда по телефону, и глянула на Федю.

Тут тоже раскрыл глаза, ресницы у него были густые и темные, как у девушки, а в них светлые глаза, сейчас удивленные.

- Я просто сказал, что ты хотела бы с ним поговорить, и что у тебя нет духовного отца, а так ты не решаешься...

- Неудобно как!.. - опять ахнула Таня.

- Ты зря беспокоишься, он человек умный, тонкий, и лучше нас все понимает. Он только спросил, где ты хочешь поговорить - в церкви или у него дома? А я и не знал.

- В церкви, наверно, ну что ж я домой к нему пойду?

- Как хочешь. Ты тогда напомни, что я с ним говорил, а может, и не обязательно. Он тебе понравится, правда, Федя?

- Федя знает отца Кирилла? - поразилась Таня.

- А что тут удивительного, - сказал Лев Ильич, - город у нас небольшой, все друг друга знают.

- Стыд какой, - брякнул Федя. - Я тут такую околесицу нес, а Таня оказывается в церкви... бывает.

- Ой! - засмеялась Таня. - Такой чудак! Раз, говорит, у вас журнал по вопросам природы, должен быть аквариум, птички, а уж белые мыши обязательно. Пристал, чтоб я ему мышей показала.

- Это он тебя клеил - так, что ль, у вас, у молодых это называется? сказал Лев Ильич, почувствовав себя вдруг патриархом.

- Это вы напрасно, Лев Ильич, - надулся Федя, как у отца Кирилла, когда набил рот блинами.

- Что? Я б на вашем месте пригляделся к этому созданию. Впрочем, я тут пристрастен, у нас с Таней давняя любовь.

- Я к вам, Лев Ильич, собственно, по делу, - хмурился Федя. - Помните, мы говорили о моем знакомом, едва ли у меня есть право назвать его другом, человек он замечательный, вы тогда согласились с ним встретиться?

- С Костей, что ли? Так я с ним так навстречался...

- Почему с Костей? С Марком... Потрясающий человек. С обостренными гражданскими реакциями, мужества настоящего, обнаженная совесть общественная, то есть... Ну деятель, одним словом.

- Помню, - действительно вспомнил их разговор Лев Ильич.

- А он примерно ваш ровесник и вообще что-то есть общее, в смысле искренности, но... полнейшая непробиваемость. Он, понимаете, хотя и не бессмысленный атеист, но из тех, кто, как говорят, признают существование материи, но совершенно не знают, материальна ли сама материя.

- Ну и какую роль вы мне отводите?

- Поговорите с ним! Это страшно важно, потому что если сдвинуть такого человека, то могут быть невероятные последствия.

- Ну а... имеет смысл торопить эти последствия?

- Я не шучу, Лев Ильич, я бы вас иначе не разыскивал и не дожидался так долго.

- Простите меня, я и правда подумал, что вы не меня дожидались, а с Танечкой кокетничали - зачем вам белые мыши так уж сдались?

- Да оставьте вы меня, Лев Ильич, в покое, что это с вами?.. Я вчера нарочно зеркало разбил.

- Как зеркало? - вздрогнул Лев Ильич.

- А так. Решил доказать себе самому бессмысленность языческих суеверий.

- Доказали? - тихонько спросила Таня.

- Чушь какая-то! - расхохотался Лев Ильич, но тут же оборвал смех, такая неловкость, боль и печаль его охватили - он-то молчал бы!

- Почему же чушь? - уже всерьез обиделся Федя. - Я так полагаю, что в принципе следует не только декларировать, но и на себе проверять.

- А зеркала не жалко? - улыбнулась Таня.

- Как обидно бывает, - поднял на нее глаза Федя, - стоит человеку сказать что-нибудь искреннее, ну то, что не принято обычно говорить, потому что люди стесняются своих чувств, про себя таят, так уж обязательно тебя за это обсмеют. Даже странно, будто ложь и лицемерие для человека куда ближе и привычней. Неужели так оно и есть, ну не в обычной жизни, тут понятно, но и в природе человека?

- Не знаю про природу, - сказал Лев Ильич, - но в жизни так именно и есть. Да и в природе человека. Это только Руссо и марксизм утверждают, что человек создание совершенное, а мол, условия все у него плохие. В чем бы тогда был смысл грехопадения, если б человеческая природа не сокрушилась?