Николай Верещагин - Роднички Страница 18

— Антоша, — сказала она, когда остановились у лодочной пристани. — Я хочу тебя о чем-то попросить.

— О чем же? — хмуро отозвался он.

— Покатай меня на лодке.

Антон усмехнулся. Он шагнул в сторону и сел на перевернутый на берегу кверху днищем рассохшийся дощаник.

— У меня нет лодки.

— Но ты можешь попросить у своей знакомой… у Тани.

Бубенцова подошла и села рядом с ним. Она почти прижалась к нему: их плечи, локти и колени соприкасались. Он чувствовал гладкость и теплоту ее нагретой солнцем кожи, но не отстранился. Озеро искрилось и мерцало под солнцем у их ног. Далеко в другом конце его мерцающего пространства в знойной дымке лиловел бор. Антон вдруг представил себя и Бубенцову в том лесном шалаше, что они построили с Таней — и поспешил прогнать от себя это смущающее душу видение.

— Не могу я у нее попросить, — сказал он, упрямо уходя глазами от ее взгляда. — Ты и сама можешь взять лодку у хозяина или у соседей. Бери и катайся, сколько хочешь.

— А я хочу именно на этой лодке, — капризно протянула она. — Эта самая красивая.

— Какая тебе разница, — досадливо поморщился он. Он чувствовал даже через рубашку гладкость и теплоту ее плеча, мягкую упругость бедра, но не решался так явно отодвинуться. «Пускай, — думал он. — Мне до лампочки. Пожалуйста, если ей это нравится. Все, что она говорит сейчас, и то, что она умильно заглядывает в глаза, — все это туфта. Знаем мы вас! Вы известная комедиантка. Но и я теперь стреляный воробей. И вообще, все эти штучки меня не волнуют. Раньше я бы голову потерял, а теперь нет». «Искушение Святого Антония», — вспомнилось ему, и он невольно усмехнулся.

— Ты чему улыбаешься? — спросила она испытующе.

— Да так. У Валентина иногда выскакивают остроумные шутки. — Он спокойно закинул ногу на ногу и при этом отстранился от нее. — Если ты хочешь покататься именно на этой лодке, я попрошу ее у Тани, и тогда катайся хоть с Валентином, хоть с Гришей, хоть с кем угодно.

— Неужели ты не понимаешь, что я хочу кататься с тобой, — сказала она тихо, и вдруг покраснела, и губы у нее дрогнули. Она отвернулась. — Тебе обязательно нужно было это услышать?.. Пожалуйста!..

Антон молчал, ему было как-то неловко в этом положении. «Вот черт! — поморщился он. — Еще подумает, что я нарочно над ней измываюсь, что хочу унизить ее… Неудобно как-то, глупо получается. А как ей объяснишь? Да и почему я должен объяснять?.. Она ведь мне не объясняла… А может, действительно прокатить ее разок?.. А Таня?.. Но ведь Таня же сама не раз предлагала… Вот черт! — рассердился он, поймав себя на этой мысли. — Уже оправдание ищешь…»

Таня по берегу уже шла к ним с веслами в руках.

— Ты ее любишь? — спросила вдруг Бубенцова, серьезно и внимательно глядя ему в глаза.

— Ну, это какой-то нелепый вопрос, — нахмурился. — Мы подружились. Мне с ней хорошо…

— А со мной тебе было плохо?

— С тобой у нас ничего не было.

— И то верно, — сказала она задумчиво. Она вскинула голову и посмотрела на него. Посмотрела так грустно и нежно, так обещающе, как будто вдруг поняла, сколько мук он перетерпел из-за нее, и это поразило ее, преисполнило, жалости к нему и нежности. Так посмотрела, что не тогда, когда она прижималась к нему, а сейчас у него вдруг перехватило дыхание, и он потерялся.

— Антош, поедем кататься, — ласково и тихо позвала она. — Поедем!.. Я прошу тебя…

Да-а!.. Он догадывался, сколько нежности и ласки может таиться в ее голосе, он представлял, как может околдовать она этим смиренным «я прошу», он мог вообразить, как неотразима она в своей слабости, но то, что сейчас прозвучало в ее голосе, превосходило все его ожидания. Он онемел. Надо было что-то отвечать, а он молчал, он тянул время, чтобы хоть немного успокоиться, взять себя в руки. Он знал, что если произнесет сейчас хоть слово, голос выдаст его смятение. Да-а! Тут нашему «Святому Антонию» нужно было призвать на помощь всю свою волю, все свое мужество, чтобы устоять. И он (слава ему!) устоял.

— Нет, — сказал он твердо, хоть голос его и немножечко сел.

Таня уже давно заметила их у пристани и приближалась неуверенно, медленно. Один раз она даже остановилась, но вскинула голову и пошла тверже. Она подошла, и лицо у нее было совершенно спокойное, только дышала она часто, но, может быть, это от быстрой ходьбы.

— Я принесла весла, — сказала она, и непонятно получилось, сказала она только Антону или им обоим. Она неловко положила весла на перевернутый дощаник и потупилась в растерянности.

— А знаете что! — вдруг заявила Бубенцова. — Поедемте кататься втроем. Возьмите меня с собой!..

Этого еще не хватало! Хороша будет картина: он отчаливает от берега с Таней на корме и Бубенцовой на носу. Он представил себе эту картину, и его передернуло. А ей, значит, все равно?..

— Не получится, — отрезал он. — Троих эта лодка не выдержит.

— А я не поеду, — встрепенулась Таня. — Я не могу, мне надо дежурить — у нас одна воспитательница заболела. — Она повернулась и хотела уйти, но Антон удержал ее за руку.

— Ты придумала! — не поверил он.

— Нет, не придумала, — сказала она с отчаянием, вырываясь.

— Ты придумала, — сказал он и почти насильно втолкнул ее в лодку. Прямо в кедах он вошел в воду, стронул лодку с мелководья и прыгнул в нее. Это было похоже на бегство. Он с яростью налег на весла, нервничая и потому неловко загребая, срываясь то одним, то другим веслом. Бубенцова стояла на берегу и с улыбкой смотрела им вслед.

— Ой, как нехорошо! Почему ты не взял ее? Так же нельзя!.. — пролепетала Таня почти с ужасом. Он ничего не ответил ей.

А на середине озера, откуда до любого берега было далеко, откуда люди, дома и деревья на берегу казались маленькими и куда, если и доносились какие-нибудь громкие звуки с берега, то ослабленными и мелодичными, а так было тихо, только волны с легким плеском ударялись о борт лодки, на середине озера он бросил весла, закурил и рассказал Тане, многое смягчив, конечно, все, что читатель уже знает из первой главы нашей повести. Антон просто рассказал ей, что Бубенцова ему нравилась, но что она вела себя так-то и так-то, и поэтому она больше ему не нравится.

Таня выслушала его с печалью и со вниманием.

— Ты был неправ, — неожиданно твердо заявила она.

— А ты так же вела бы себя на ее месте?

— Нет, я бы так не могла. Но ты был неправ.

Глава 10

На гулянку к Башковым они с Кешей попали случайно. Пришли записывать Капитолину Ивановну (Павел сам говорил, что она много песен знает старинных), а, переступив порог, увидали полну горницу гостей. Мужчины все как один в белых рубашках, женщины в нарядных платьях; лица у гостей уже розовые, глаза веселые, на столах бутылки, дымящиеся пельмени, грузди в сметане — все как полагается, и веселье в разгаре. Ребята хотели было смыться, забормотав, что придут в другой раз, но Павел Башков не дал им уйти.

— Куда-а?.. — весело закричал Павел. Он втащил их за стол, усадил рядом с собой на лавку. — Песни вам будут. Это вы кстати попали, в самый момент. Только не сразу — потом… — С дружеской бесцеремонностью он отобрал у них тетрадки и бросил на подоконник. — Песни потом. А сейчас за стол.

Гости загудели, закивали: «Это уж как положено!..» — все внимание обратилось на них, Капитолина Ивановна поставила перед ними по стопочке водки и по тарелке горячих, исходящих теплым паром пельменей, и оба, изрядно проголодавшись уже, навалились на них с удовольствием. Многие из сидящих за столом были ребятам знакомы. К одним приходили записывать песни, других просто встречали на «своей» улице. Был здесь и старик Лунгин. Высохший, сгорбленный, он все равно на полголовы возвышался над сидевшими рядом. Разглядывая гостей, Антон с удивлением заметил на другом конце стола Валентина, который весело подмигнул ему. Валентин, как и все мужчины здесь, был в расстегнутой чуть не до пупка рубашке с закатанными рукавами. Рядом с ним сидела томная, порозовевшая от вина Зиночка. Заметил Валентина за столом и Кешка.

— Привет!.. А ты что здесь делаешь? — крикнул он, не прожевав пельмень. — Это наша улица.

— Не боись! — засмеялся Валентин. — Хлеб отбивать не стану. Я здесь только гость. А вы работайте, ребятки, шуруйте!..

— Где там!.. — с жалобной миной показал Кешка на сплошь заставленный стол.

— Ничего, заправляйтесь! Работа не черт, в воду не уйдет.

О работе, конечно, не могло быть и речи. Гости разговаривали громко, наперебой, звякали стаканы, энергично работали челюсти, то и дело взрывался смех. Кто-то затянул про Ермака, но, не найдя поддержки, замолк, потянулся за огурцом. Капитолина Ивановна все время сновала из кухни в горницу все с новыми порциями пельменей, которые непрерывно кипели на печи в ведерном чугуне. До песен ли ей! Она все подбавляла и накладывала гостям пельменей, а на протестующие их жесты и выразительное похлопывание по животу не обращала внимания, приговаривая ласково и убедительно: «Кушайте, гости дорогие, кушайте! Вот еще пельмешков горяченьких…»