Николай Верещагин - Роднички Страница 24

— Тунеядец, лодырь, — обругал его Кеша и опять усердно заскрипел пером.

Антон напялил куртку и вышел во двор. Дождь кончился, и в разрывы облаков как-то по-осеннему бледно блеснуло солнце. Ветерок был прохладный. А все-таки даже в такую погоду в Родничках было хорошо.

На лужайке возле детского сада малыши водили хоровод. Таня стояла в кругу, а дети, взявшись за руки, ходили вокруг нее и тянули нестройными, но звонкими голосами: «Как на Тани именины испекли мы каравай! Вот так-о-ой вышины!.. — Они разом подняли руки, а некоторые в усердии даже привстали на цыпочки. — Вот так-о-ой низины!..» — Все присели, и Таня, смеясь, присела вместе с ними. «Вот так-о-ой ширины!.. — ребятишки разбежались в стороны и растянули круг. — Вот так-о-ой узины!..» — они сбежались и тесно сгрудились вокруг Тани. — «Каравай, каравай! Кого любишь, выбирай!» И все в нетерпении запрыгали: «Меня!.. Нет, меня!..»

Антон подошел к ним. Таня увидела его, и лицо ее просияло. «Его!» — кивнула она на Антона. Ребятишки с визгом окружили его, взялись за руки и в восторге, что с ними играет такой большой дядя, повели вокруг него хоровод. Он неловко топтался на месте, большой и неуклюжий, словно Гулливер среди лилипутов, а Таня с улыбкой смотрела на него. «Каравай, каравай! Кого любишь, выбирай!» — прокричали малыши и остановились, как вкопанные. Антон, подыгрывая им, сдвинул брови и задумался. Он посмотрел на Таню, но тут какая-то девочка с голубым бантом на голове не выдержала. «Меня!..» — прошептала она тихо, но требовательно. «Тебя!» — сказал он, кладя ладонь ей на головку, и девочка, гордая, вошла в круг.

Они с Таней сели на низенькую лавочку у беседки.

— Так вы завтра уезжаете? — спросила Таня.

— Да, рано утром.

Она погрустнела, но как-то меньше, чем он ожидал. Он заметил это свое впечатление и обругал себя: «Кретин! То переживает, что она огорчится, а то недоволен».

— Письмо хоть напишешь? — спросила она, грустно улыбаясь.

— Что за вопрос? Мы же еще не прощаемся — будет время обо всем договориться. Вечером встретимся?

— Встретимся, — кивнула она.

— Обязательно? — шутливо начал он.

— Обязательно, — не очень весело улыбнулась она.

— Что бы ни случилось?

— Что бы ни случилось.

— В любую погоду?

— В любую погоду.

Дальше надо было сказать: «Даже в бурю?» — но у Тани на ресницах блеснули слезы, и она опустила голову.

— Тогда до вечера, — сказал Антон и ушел. Настроение у него по-прежнему было смутное.

Весь день была какая-то неустойчивая погода. Много раз принимался дождь и крупный, густой, настоящий ливень, но тут же переставал — не разрядившись, облака уходила за горизонт. Ветер то гнал по озеру крупную сизую рябь. то совершенно стихал, и тогда озеро до самых зубцов дальнего леса было гладким и неподвижным, как стекло. Мелкие, словно раскрошенные облака высоко застилали небо; в своем сомкнутом, хаотичном движении они поминутно то накрывали, то вновь открывали солнце, и от этой частой нервной смены освещения рябило в глазах, будто солнце пульсировало… Тени от облаков не закрывали всю окрестность: и дальние горы, леса, то высвечивались, то погружались в тень — ясный день и сумрачный будто смешались, словно менялись местами, и ни тот ни другой не хотел уступить. «Мозаичный день» — определил его Антон. Сначала ему этот сумбур нравился, но скоро от пестроты и частой смены тени и света стало рябить в глазах и разболелась голова.

После обеда студенты собрались в школе, и Эльвира Сергеевна просматривала отчеты и подводила предварительные итоги практики. Было оживленно и суматошно. Все уже настроились на дорогу, радовались предстоящим каникулам, делились, кто где собирается отдыхать. Антон не принимал в этом участия. Он курил, сидя на подоконнике, и посматривал на часы. Бубенцова не подходила к нему и вообще не обращала на него никакого внимания. Она прогуливалась по коридору под руку с Гришей, о чем-то оживленно с ним договариваясь. Наверное, собирались вместе махнуть куда-то на каникулах после практики.

Вернувшись на квартиру, Антон с Кешей собрали вещички, расплатились с тетей Феней, выпили с ней на прощанье по стаканчику кагора, наелись куриной лапши. Но до вечера оставалось еще много времени, и Антон маялся, не зная куда себя деть. Он прилег на кровать и незаметно уснул. Проспал всего час, но проснулся с бьющимся сердцем, с паническим ощущением, что безнадежно куда-то опаздывает. Времени было достаточно, но это мерзкое тревожное ощущение, что безнадежно куда-то опоздал, не проходило. Чтобы хоть как-то избавиться от него, он надел куртку, взял фонарик и отправился к Тане раньше времени.

Она ждала его уже: сразу вьшла одетая и причесанная. На ней было то самое белое платьице без рукавов, в котором он впервые увидел ее в клубе, и белые туфельки к нему. Антон не ожидал, что она так оденется. «Не хватает только фаты- и под венец», — мелькнуло у него в голове.

— Ты что это оделась как на бал? — сказал он. — Ведь мы же в лес собрались.

— Тебе не нравится? — спросила она робко.

— Нет, почему же? Очень нравится. Но вечером будет прохладно.

— Я не замерзну, — сказала она храбро. — Я закаленная.

— Ну как хочешь, — пожал плечами он. — Если холодно станет, возьмешь мою куртку.

И хотя весла были у него в руках, он не сразу двинулся с места, будто ждал, что она все-таки вернется в дом и переоденется. Ему казалось, что вся улица, все заметят ее белое платье и черт знает что подумают. Молча они прошли до поворота. Таня казалась немного подавленной и какой-то виноватой. Вдруг она остановилась:

— Давай вернемся. Я брюки и кроссовки надену.

— Ну вот еще! — сказал он. — Возвращаться — плохая примета. И потом оно тебе идет. Просто я не ожидал… — Он взял весла в левую руку, а правой легонько провел по ее волосам. — И прическа у тебя хорошая. Ты очень сегодня красивая.

— Правда? — она зарделась и опустила голову. — Я думала, раз сегодня последний день…

— Почему последний? — поморщился Антон — не нравилось ему это слово сегодня. — Разве мы навек прощаемся? Что мне стоит приехать! Роднички — не край света. Сел на поезд — и все дела.

— А ты приедешь?

— Конечно, приеду. Мне тут у вас понравилось. Буду еще старинные песни и сказки записывать. Отпущу бороду, стану настоящим фольклористом, как Буслаев или Даль.

— Не надо бороду, она тебе не пойдет, — сказала Таня, повеселев.

— Почему Ты решила? Ты же не видела меня с бородой.

Так они дошли до берега, и по дороге никого из своих Антон не встретил. Встретилась им лишь какая-то сгорбленная старушка, с которой они, как здесь принято, приветливо поздоровались. А когда отошли, Антон краем глаза заметил, что старуха остановилась и, опершись на клюку, смотрела им вслед. Чего она смотрела? Хотя все старухи любопытны.

Когда солнце зашло, закат разгорелся такой алый, что добрую половину озера окрасило отражение его. Вода рябила, и пепельно-серое на том конце озера смешалось с розоватыми крапинами. как в догорающем костре. Алыми отблесками окрасились и облака на небе, и стволы сосен на берегу, и даже платье Тани, сидящей на корме, было не белым уже, а розовым. Дальний лес, к которому они плыли, был черен и резко отчеканен на медно-красном горизонте. Черная неровно-зубчатая полоса его и такое же повторяющее все изломы отражение у кромки берега отделяли мглисто рдеющую поверхность озера от алого неба на западе. Тишина была полная: лишь всплески весел и усталый скрип уключин…

Закат так пылал, что ночь, казалось, еще не скоро наступит — но вот тот край неба стал бледнеть, и тут же сумерки окутали берег. Полоса заката сузилась и побагровела, а когда они подплывали к лесу, то тени от близко стоящих деревьев вытянулись далеко в озеро, а незатененные пятна воды были золотисто-багровы, но уже не давали отсветов. Лес на берегу встретил их мраком и затаенным молчанием. Луна проступала в небе над острыми верхушками елей.

Антон вытащил лодку на берег, включил фонарик, и они, держась за руки, вошли в лес вслед за прыгающим по стволам пучком света. У родника они напились, осторожно зачерпывая ладонями, холодной чистой воды. Посвечивая себе фонариком, Антон наломал сушняку и зажег костер. Тонкая береста занялась споро — и вот уже костер потрескивал, дымил и стрелял искорками. Белый дым потянуло от шалаша к озеру. Антон постелил куртку, чтобы Таня не испачкала своё белое платье, и они уселись у огня рядышком. Молчали, потому что мысль о последнем дне не покидала их, и обычные разговоры не шли.

Антон курил и молчал. Ветер, налетавший порывами, срывал искры с кончика его сигареты, а временами заставлял метаться пламя костра, и тогда едкий дым от горящих сучьев не уходил вверх, а белесыми клочками стлался по земле, заставляя слезиться глаза. Еще один особенно сильный порыв ветра, глухо прошумел по вершинам в темном лесу, пламя костра затрепетало и длинным языком метнулось в сторону. Где-то рядом длинно затрещало дерево и повалилось, рухнуло с глухим стоном на землю. Таня испуганно вздрогнула.