Жорж Санд - Франсуа-найденыш Страница 5

— С этим ничего не станется — он же найденыш, — говорили его сверстники. — В непогоду хлеба ложатся, а дурная трава в рост идет.

Два года все шло хорошо. Забелла исхитрилась и купила кое-какую скотину, а уж на что — один бог знает. Она частенько помогала по хозяйству на мельнице и упросила наконец ее владельца, мельника Каде Бланше, малость починить крышу ее домика, которая текла, как решето. Она приоделась сама, приодела найденыша и понемногу утратила свой былой убогий вид. Правда, свекровь Мадлены уже несколько раз сурово выговаривала невестке за то, что в доме стали теряться вещи и уходит слишком много хлеба. Однажды Мадлене, чтобы отвести подозрения от Забеллы, пришлось даже взять вину на себя, но, вопреки ожиданиям свекрови, Каде Бланше почти не рассердился и, казалось, закрыл глаза на происходящее.

Секрет его снисходительности заключался в том, что Каде Бланше до сих пор был по уши влюблен в свою жену. Мадлена была прехорошенькая и нисколько не кокетка, ее всюду ему нахваливали, и к тому же дела его шли лучше не надо, а он был из тех, кто становится зол, лишь когда боится обеднеть; поэтому он оказывал Мадлене больше внимания, чем от него можно было ожидать. Это пробуждало в матушке Бланше своего рода ревность, проявлявшуюся в придирках, которые Мадлена сносила молча и не жалуясь мужу.

Это был наивернейший способ поскорей положить им конец: женщины более терпеливой и разумной в таких делах, чем Мадлена, свет не видывал. Но у нас недаром говорят: «Лихо долго помнится, а добро скоро забудется». Настал день, и Мадлене за ее доброту учинили допрос, а потом и разнос.

В тот год хлеба повыбило градом, разливом реки подмочило сено, и Каде Бланше пребывал в дурном расположении духа. Как-то возвращался он с рынка с одним приятелем, недавно обвенчавшимся с очень красивой девушкой, а тот возьми да скажи ему:

— Ну, в свое время и тебе не на что было жаловаться: твоя Мадлон тоже была девушка на загляденье.

— Как это «в свое время твоя Мадлон была»? Разве мы с ней такие уж старики? Мадлене всего-навсего двадцать, и я что-то не замечаю, чтоб она подурнела.

— Да нет, я этого не говорю, — продолжал приятель. — Спору нет, Мадлена еще хороша, но ведь если женщина так рано выходит замуж, долго на нее заглядываться не будут. Выкормит она ребенка, вот и сдаст; а у тебя жена не больно-то крепкая — недаром она так похудела и с лица спала. Бедняжка Мадлон, уж не хворает ли она?

— Насколько мне известно — нет. С чего ты это взял?

— Сам не знаю. Только сдается мне, вид у нее грустный, словно она недужит или на сердце у ней что-то лежит. Ох, эти женщины! Все они вроде винограда — недолго цветут. Скоро и с моей то же будет: лицо вытянется, нрав станет неприветливый. Ну, да мы и сами хороши. Пока жен можно ревновать, мы в них влюблены. Злимся, орем, не ровен час и поколачиваем; они обижаются, плачут, носу из дому не кажут, скучают, боятся нас и любить перестают. Теперь наш брат доволен — он хозяин! Но вот в один прекрасный день мы соображаем, что ежели на нашу жену никто не посягает, значит, она подурнела, и тогда — ничего не поделаешь, судьба! — сами теряем любовь к ней и начинаем на чужих жен засматриваться… Будь здоров, Каде Бланше! Нынче вечером ты не в меру крепко обнял мою жену; я это приметил, но смолчал. Теперь же скажу, что нас с тобой это не рассорит, а я уж постараюсь, чтобы жена у меня не загрустила, как твоя. Я ведь себя знаю: буду ревновать — стану зол; не будет повода ревновать — стану, быть может, еще хуже…

Хороший урок умному впрок, но Каде Бланше, человек работящий и сообразительный, настоящим умом все-таки не отличался — для этого он был чересчур тщеславен. Домой он вернулся нахохленный, с налитыми кровью глазами. На Мадлену взглянул так, словно сто лет ее не видел. Он заметил, что она изменилась и побледнела. Он спросил, не захворала ли она, но так грубо, что Мадлена побледнела пуще прежнего и чуть слышно ответила, что здорова. Это, бог весть почему, разозлило его, и, садясь за стол, он уже так и высматривал, из-за чего бы затеять ссору. Повод не замедлил найтись. Речь зашла о том, что зерно дорожает, и матушка Бланше заметила, — как делала это каждый вечер, — что в доме уходит слишком много хлеба. Мадлена промолчала. Каде Бланше обвинил ее в мотовстве. Старуха добавила, что еще утром видела, как найденыш унес от них полковриги… Мадлене бы рассердиться да обрезать свекровь, но она лишь расплакалась. Бланше вспомнил слова приятеля и разошелся еще пуще; словом, думайте, что хотите, но с этого дня он разлюбил жену и сделал ее несчастной.

II

Он сделал ее несчастной, а так как особенно счастливой она за ним никогда и не была, то в замужестве ей не повезло вдвойне. Шестнадцати лет она дала выдать себя за этого краснолицего и отнюдь не ласкового здоровяка, который изрядно напивался по воскресеньям, весь понедельник злился, вторник дулся, а в остальные дни работал как вол, наверстывая упущенное, потому что отличался скупостью, и думать о жене ему было недосуг. В субботу он малость отмякал, так как, отработав свое, рассчитывал завтра позабавиться. Но быть веселым один день в неделю мало, и Мадлена даже не любила видеть мужа в хорошем расположении духа, потому что знала, каким накаленным от злости он явится домой в воскресенье вечером.

Но она была молодая, миленькая и такая кроткая, что на нее было трудно долго сердиться, и у Каде Бланше еще бывали минуты, когда он опять становился справедлив и дружелюбен; тогда он брал жену за руки и говорил:

— Мадлена, не родилось еще женщины лучше тебя, и сдается мне, ты как нарочно для меня создана. Женись я на кокетке, я бы или ее убил, или сам под мельничное колесо кинулся. Но я вижу, какая ты разумная и работящая; тебе просто цены нет.

Однако к пятому году брака мельник окончательно разлюбил жену, у него больше не находилось для нее доброго слова, и он даже досадовал, что она никак не отвечает на его придирки. А что она могла ответить? Она понимала, что муж неправ, но не хотела корить его за это, потому что почитала долгом уважать своего повелителя, которого не сумела полюбить.

Свекрови пришлось по сердцу, что сын ее вновь становится хозяином у себя в доме; она говорила эта так, словно он в самом деле хоть на минуту перестал им быть и дал домашним это почувствовать! Она ненавидела Мадлену, потому что понимала: невестка лучше нее. Не зная, к чему придраться, она попрекала ее тем, что у той слабое здоровье, что она всю зиму кашляет и ребенок у нее всего один. Старуха презирала ее и за это, и за то, что Мадлена знала грамоте и по воскресеньям не судачила, не чесала язык с нею и соседскими кумушками, а забивалась подальше в сад и читала молитвы.

Мадлена возложила упования на господа и, видя, что жалобами ничему не поможешь, терпела свою долю так, словно заслужила ее. Душой она оторвалась от земли и частенько мечтала о рае, словно человек, которому наскучило жить. Однако за здоровьем своим следила и всячески поддерживала в себе мужество, потому что знала: без матери ее ребенок будет несчастлив, а она любила его так, что ради него с чем угодно была готова мириться.

С Забеллой она не то чтобы очень дружила, но все-таки была к ней расположена, потому что эта женщина — отчасти по доброте своей, отчасти по расчету — все так же старательно обихаживала своего найденыша, а Мадлена, видя, какими злыми делаются люди, когда думают только о себе, испытывала уважение лишь к тем, кто хоть малость думает и о других. Но второй такой женщины, которая бы вовсе о себе не пеклась, в ее краях не было; поэтому она чувствовала себя совсем одинокой и сильно тосковала, хотя и не понимала отчего.

Мало-помалу, однако, она стала замечать, что и у найденыша — а ему уже стукнуло десять — появляются те же мысли. Когда я говорю «мысли», не нужно понимать меня дословно: Мадлена, понятное дело, судила о бедном мальчике по его поступкам, потому что и теперь он рассуждал вслух едва ли разумней, чем в день, когда она впервые перемолвилась с ним. Он не мог двух слов связать, и если его пытались вызвать на разговор, он тут же замолкал, потому что был круглый невежда. Но когда нужно было кому-либо услужить и куда-нибудь сбегать, он всегда оказывался под рукой, а если дело шло о Мадлене, то она не успевала рот раскрыть, как он уже бежал. Вид у него при этом был такой, словно он не понимает, что надо сделать, однако поручения он исполнял так быстро и ловко, что Мадлена просто умилялась.

Однажды, когда он держал на руках Жанни и не мешал малютке для забавы таскать его за волосы, Мадлена отобрала у него ребенка и сказала словно невзначай, но чуточку раздраженно:

— Франсуа, не приучайся все от других терпеть, не то потом удержу на них не будет.

И тут, к великому ее изумлению, он ответил:

— А мне легче терпеть, чем самому зло делать.

Мадлена с удивлением посмотрела найденышу в глаза.