Ясмина Михайлович - Три стола

Михайлович Ясмина

Три стола

Ясмина Михайлович

Три стола

Мой муж - известный писатель, а сама я - что-то вроде ясновидящей.

В тот год, желая немного отдохнуть и прийти в себя после болезней, мы снова поехали в Котор. Я хорошо себя чувствую в этом городе, омываемом двумя водами. Я воспринимаю его как существо женского рода: спрятавшийся на берегу извилистого залива, зажатый волнообразными крепостными стенами и горами, он как бы двуутробен. Тенистый и влажный, пронизанный змеящимися подземными потоками, бесчисленными глубоко скрытыми водоворотами, которые в дождливые дни затопляют город. Считается, что его название происходит от древнегреческого "катарео" - богатый источниками, ибо пресные воды, приходящие с материка, с двух сторон обтекая его стены и смешиваясь, впадают в соленые, захлестывающие его с лица, и лоно города время от времени всасывает немного моря. Так которские воды постоянно преображаются, забавляясь своими играми: то подземное - надземное, то пресное - соленое.

В первый же день я стала перелистывать туристский проспект с картинками старой части Котора и его окрестностей. При взгляде на фотографию Доброты (панорама с воздуха) в моем воображении вдруг возник некий стол, который я должна во что бы то ни стало заполучить. "Увиденный" мною стол был большой, массивный, длинный, темного цвета, с резьбой "косичкой" в самых разных местах. Видение было расплывчатым, но я поняла, что это не секретер, а обычный стол, даже без ящиков. На чем он стоит, какие у него ножки, я увидеть не смогла. Однако была почему-то уверенность, что стол находится в Доброте, в доме у моря, в стороне от шоссе. Все, что открылось мне о нем, походило на разбросанные перевернутые осколки и оттого было волнующим.

Всю ночь, в полусне, неясная картина менялась, усложнялась и прояснялась, как отражение в слегка покачнувшейся водной поверхности, которая постепенно успокаивается, с тем чтобы под конец, совершенно умиротворившись, дать двойное отражение - неба и подводного мира.

Видение преследовало меня, и на другой день я рассказала мужу о своей маленькой тайне, которая меня скребла и грызла, как "слабая боль под сердцем, что скулит, как легкий голод".

- Я тут присмотрела один стол, - сообщила я.

- Но когда?! - изумленно спросил он.

- Вчера, вернее, сегодня ночью, - ответила я смущенно. - Собственно, я не знаю, один ли это стол или три.

И правда, образ стола затуманивался тем, что я с самого начала не знала, один ли это стол или их несколько. Позднее я убедилась, что передо мной изображение, умноженное во времени, как бы разные фазы и места его нахождения. То и дело смешивались три картины.

В первой являлся какой-то дом в Каменари, у мыса, где теперь пристает паром. Впрочем, может, он и прежде там приставал. Этот дом я видела снаружи, и стол ассоциировался с его верхним этажом. Во втором видении представал интерьер комнаты, вернее, часть его, так как, хотя я чувствовала, что это огромное помещение, изображение вибрировало. Оно становилось то двухмерным, то трехмерным, но, во всяком случае, это было фронтальное изображение, увиденное с одной определенной точки зрения. Я видела даже стену, на фоне которой стоял стол, за ним вдоль всей стены тяжелую, богатую драпировку, темную, скорее всего бордо, всю в пыльных складках; за ней угадывалась другая занавесь, легкая и прозрачная. Есть ли там окно, я не была уверена. Скорее всего, занавеси тянулись вдоль стены. Воздух в помещении был душным, тяжелым, непрозрачным. В этом видении отсутствовали человеческие силуэты. Единственно живым было стоящее сбоку растение с большими листьями. Виделась мне еще и какая-то статуэтка на деревянной подставке в форме колонны. Самой туманной была третья картина: комната, так заставленная мебелью, что к столу не подойти. Он - в плотном кольце других вещей.

Меня так и подмывало разыскать этот стол. Я связала его в своем сознании с историей, услышанной в Которе во время нашей предыдущей поездки. Историей о выжившей из ума даме, обладательнице страусиного яйца, и об одном находящемся в Доброте доме - доме проклятом, разрушенном во время последнего землетрясения и оставленном его хозяевами. Местное предание о том, как и почему прокляты этот дом и обитавшая в нем семья, оказалось весьма туманным, что подтвердили и все (кроме одной) мои позднейшие беседы с жителями Котора. Припомнилась мне и фамилия капитана, семья которого жила в доме, - Трипкович.

И еще я чувствовала: помочь мне в розысках должна женщина, именно женщина, а не мужчина. Да и сам стол из моих видений таинственным образом связывался с женским началом.

***

В тот же день я стала расспрашивать в Архиве города Котора, где у нас работает приятельница, что сталось с семьей Трипковичей, поскольку я уже знала, что в Черногории их потомки больше не живут, и, кстати, нет ли случайно в других домах в этом городе предметов их обстановки. Мне ответили весьма категорично, что о мебели Трипковичей, которая перешла бы во владение других семей, ничего не известно, иначе об этом знал бы весь Котор. После того как рухнул дом, последние Трипковичи переселились в Риеку; разрушенный их особняк многие хотели купить, но он почему-то не продается. Один письменный стол, принадлежавший этой семье, правда, выставлен в которском Музее мореплавания, но он ни в коей мере не соответствует моему описанию. Кроме того, что это очень красивый стол, известно, что в нем множество потайных отделений.

Тем временем нашу приятельницу словно сам черт под руку толкал. Ничуть не удивившись всей этой истории и поддавшись моему маниакальному стремлению найти стол, она продолжила поиски. К вечеру того же дня она сообщила нам, что стол, полностью соответствующий моему описанию, наконец обнаружен.

Привидевшийся мне стол и вправду существует. Темный, из черного эбенового дерева, массивный, длинный, с мраморными вставками и инкрустациями, собственно, скорее консоль, чем обычный стол. Принадлежала консоль семье Трипковичей, а еще раньше - роду венецианского дожа Морозини, пришедшему в упадок вместе с упадком Венеции. Консоль стояла у них в капелле. Привезли ее из Венеции (наверное, вместе с одеждой и прочими вещами Морозини). Датируется она XVI или XVII веком. Последним владельцем стола-консоли был Даро Трипкович, который, переселяясь в Риеку, отдал часть своей мебели, в том числе и этот таинственный стол, г-ну Р. Далее все невероятно усложнилось. Г-н Р., живущий в Доброте, разместил стол и прочие переданные ему вещи в доме, который как бы ему принадлежит и в то же время не принадлежит (рядом с домом, где он обитает), в каком-то помещении, заставленном мебелью. Стол якобы находится в глубине этого помещения, и добраться до него невозможно, ибо он загорожен мебелью и завален строительным мусором. Г-н Р. не может показать стол, потому что сам он инвалид и с трудом передвигается, а беспокоить женщину, живущую в комнате рядом с этим нагромождением мебели, ему неудобно.

Напомню, что во всей этой истории до момента, когда стол был найден (а речь идет о сутках, прошедших от первого моего видения до появления сведений о том, что он существует, и о его нынешнем местопребывании), не было никаких противоречий, все совпадало. И семья оказалась именно эта, а не другая из множества семей капитанов в Которе, и дом, где некогда стоял стол, и сам стол именно этот. Однако потом все пошло наперекосяк.

Наши попытки хотя бы просто взглянуть на стол оказались безуспешными, хотя за нас просили самые уважаемые люди Котора, представители разных общественных слоев. Ни о виде, ни о происхождении, ни о возрасте и нынешнем состоянии стола ничего больше нам узнать не удалось. Поскольку попытки заполучить его становились все более настойчивыми, г-н Р. выдвинул новое, на этот раз непреодолимое препятствие. Трипкович, мол, взял с него клятву никому не показывать этот стол.

На мой вопрос, не хромает ли г-н Р., с которым я, естественно, незнакома, мне ответили утвердительно. Однако он хром не от рождения, но после какого-то несчастного случая, причем какого именно, узнать мне не удалось.

Итак, на страже стола стояли хромой ключник и неизвестная женщина.

Разговоры о столе взбудоражили весь Котор и постепенно приобрели новые нюансы. Один за другим возникали вопросы: кто и откуда узнал касающиеся стола подробности, неведомые самим обитателям города, особенно когда стало известно, что речь идет о предмете древнем и прекрасной работы; что эти неизвестные собираются делать со столом и т. д. и т. п. Вопросы обрастали к тому же соображениями политического и религиозного свойства. Нам пришлось отступиться.

В один прекрасный день, гуляя по Доброте вдоль моря в поисках хотя бы дома г-на Р., который ни один из прохожих нам не мог показать, мы остановились отдохнуть у какого-то дока. Присев на железную тумбу, из тех, к которым привязывают лодки, я попросила мужа сфотографировать меня на фоне ближайших домов. Дом, оказавшийся у меня за спиной, как мы узнали минуту спустя от внезапно появившегося горожанина, принадлежал г-ну Р. Я еще не проявила пленку и не знаю, получился ли снимок (или этому что-то воспрепятствовало), но на нем должна быть видна узенькая улочка, ведущая от дома г-на Р. в направлении суши. Этой улочкой мы прошлись до необычной постройки, после которой улочка превращается в пассаж под круглым сводом. Дом этот своим видом отличался от всех его окружавших. Он производил впечатление почти нежилого. Деревянная калитка оказалась открытой, я вошла в маленький квадратный дворик с колодцем. Несколько плотно закрытых окон с облезлыми зелеными ставнями и такими же дверями вели, очевидно, в разные квартиры. И я, как кладоискатель, указала мужу на дверь, за которой, по моему убеждению, стоял "мой" стол. Не знаю, удастся ли мне выведать, был ли он там, но по крайней мере моя жажда найти и увидеть стол была частично утолена возможностью указать пальцем на эту дверь.