Азия Биби - Приговоренная. За стакан воды

Азия Биби в соавторстве с Анн-Изабель Толле

Приговоренная. За стакан воды

Я пишу из тюрьмы пакистанского города Шекхупура, где доживаю последние дни. Быть может, часы. Таков был вердикт трибунала, приговорившего меня к смерти.

Мне страшно.

Страшно за себя, за своих детей и мужа, которые страдают по моей вине: мою семью заклеймили.

И все же моя вера крепка, я молю Господа нашего милосердного о защите. Я так хочу вновь увидеть улыбки на лицах своих близких… Но понимаю, что мне вряд ли удастся дожить до этого дня.

Экстремисты никогда не оставят нас в покое.

Я никого не убивала, ничего не крала… Но по законам моей страны преступление, которое я совершила, много хуже. Богохульство — злодейство из злодейств, тяжелейшее оскорбление. Меня обвиняют в том, что я плохо отзывалась о Пророке. Под этим предлогом здесь избавляются от неугодных, независимо от их религии или мнения.

Меня зовут Аазия Норин Биби. Я — простая крестьянка из Иттан Вали, крошечной деревушки в провинции Пенджаб, в центре Пакистана. Тем не менее, теперь во всем мире знают, кто такая «Азия» Биби.

Но я не богохульствовала! Я невиновна! И страдаю, не совершив ни малейшего преступления.

Я хочу заявить на весь мир, что уважаю Пророка. Я христианка и верю в своего Бога, но каждый должен быть свободен в выборе религии.

Вот уже два года я под замком, мне запрещено говорить.

Наконец я хочу высказаться. Выкрикнуть правду.

Губернатор Пенджаба Салман Тасир и министр по делам религиозных меньшинств Шабаз Батти погибли потому, что поддерживали меня. Их убили фундаменталисты. Это ужасно. Даже животных не убивают с такой жестокостью. Я проливаю слезы, думая об этих людях и их семьях.

Салман Тасир говорил, что «в Пакистане времен наших отцов-основателей закона о богохульстве не существовало».

Любимый муж Ашику и адвокаты из «Фонда Масиха»[1], рискуя жизнью, продолжают заботиться обо мне. Благодаря им, а также многим другим людям, чьи имена из соображений безопасности должны остаться неизвестны, я могу написать вам из камеры, в которой погребена заживо. Прошу вас, не оставьте меня в беде.

Мне нужна ваша помощь.

1

В черной яме

В тюрьме дни и ночи похожи друг на друга. Время от времени я задремываю, но так и не могу по-настоящему заснуть. Стоит лишь немного забыться, как звуки тюрьмы вновь тревожат мой сон. Вот хлопнула дверь — смена караула. Звон связки ключей, шаги охранников, скрип колес тележки с супом — время обеда. Скрежет металлического ведра о пол в коридоре — вечерняя уборка. Или, может, уже наступило утро? Я медленно умираю. Безболезненно, но ужасно медленно…

Сейчас я не в состоянии описать то, что чувствую. Страх, это точно… Хотя он уже не мучает меня так, как прежде. Первые дни мое сердце стучало как барабан. А сейчас оно почти успокоилось. Я перестала постоянно вздрагивать. Рыдания прекратились. Но слезы никуда не ушли, иногда я вновь начинаю плакать.

Слезы — мое утешение. Они говорят мне, что я еще не сдалась, что я невиновна и то, что обрушилось на меня — несправедливо.

По решению трибунала в Нанкане меня не только бросили сюда, в холодную промозглую камеру, где так тесно, что разведя руки в стороны, я могу дотянуться до стен, но и лишили права видеть моих пятерых детей. Обнимать их, рассказывать сказки о людоедах и принцах, которые в детстве я слышала от мамы.

По вечерам я острее чувствую разлуку с ними, которая для меня даже мучительнее тюрьмы. Не иметь возможности прикоснуться к ним, почувствовать их…

Я отдала бы все, что имею, за то, чтобы провести хоть одно мгновение рядом с ними, дома, растянувшись вшестером на нашей большой кровати. Я смеюсь, вспоминая, как прошлой зимой бесконечно боролась со вшами, а Ишам, моя младшенькая, пряталась от расчески в корзине для белья.

Тогда мой муж начинал пугать их что, если не принять меры, то вошь, напившись крови, может вырасти до размера крысы.

— Крыса? В моих волосах? — взвизгивала Ишам и пряталась у меня под туникой…

Боже, как я любила эти моменты!

Да, Боже, тот самый, из-за которого я оказалась здесь. Сколько еще будет длить Он мою агонию?

Я всегда была доброй христианкой, и если я так тоскую по своим детям, то, наверное, была им хорошей матерью. Так за что же я наказана?

Я была так же невинна, как Мария, когда муж взял меня в жены. И потом его мать каждое Рождество поздравляла его с тем, что он сделал такой выбор.

Порядочная жена, хорошая мать, добрая христианка… которая теперь годна лишь для виселицы.

Я не слишком много знаю о мире за пределами моей деревни. Я необразованна, но могу отличить добро от зла. Я не мусульманка, но честная пакистанка, католичка и патриотка, преданная своей стране так же, как Богу. У нас с мужем есть друзья-мусульмане, и они никогда не принижали нас. Да, нам порой жилось нелегко, но мы всегда чувствовали себя на своем месте и были довольны тем, что имели. Конечно, христианам в Пакистане приходится вести себя скромнее. Многие считают нас гражданами второго сорта, нам достается только тяжелая, неблагодарная работа. Но меня вполне устраивала моя жизнь в Иттан Вали. До этой истории я была счастлива.

После того, как меня приговорили к повешению, ко мне стали приходить разные люди, влиятельные персоны, даже иностранцы. По крайней мере, так было в начале, потому что сейчас меня полностью изолировали. Теперь я могу видеться только с моим мужем и адвокатом.

Я так и не поняла, кто же были те люди, но они помогли мне. Похоже, тем, кто живет за пределами моей страны, сложно поверить, что здесь с мошенниками, убийцами и насильниками обходятся лучше, чем с теми, кто оскорбил Коран или пророка Мухаммеда. Но я всегда знала об этом. Для христианина выказать хоть малейшее сомнение в исламе — прямая дорога в тюрьму, а после — на эшафот.

Отныне я не вижу ничего кроме решеток, мокрого пола и почерневших стен. Запах слизи, мочи и пота пропитал все вокруг. Даже для деревенской девушки такая вонь нестерпима. Мне казалось, что со временем я привыкну, но нет. Это запах смерти, запах отчаяния…

Не знаю, сколько мне еще осталось. Всякий раз, когда дверь камеры открывается, сердце начинает биться чаще. Я в руках Господа, и не знаю, что со мной будет. Это жестоко, ужасно.

Девушка из полей сахарного тростника — вот кто я. Когда муж впервые коснулся меня, он сказал, что моя кожа сахарная на вкус. Я рассмеялась: мама предупреждала меня, что все парни в деревне говорят это в первый раз, и никто не знает, откуда взялась такая нелепая идея. Мы с подружками потешались над этим, представляя, что мальчикам в классе объясняют у доски, как устроены девочки. Одна из нас изображала учителя:

— И не забудьте сказать ей, что ее кожа сахарная на вкус.

Нам едва исполнилось пятнадцать, а разница между мной и подружками-мусульманками уже чувствовалась. Например, во время Рамадана я пряталась, чтобы попить воды днем, ведь мусульмане должны были поститься от рассвета до заката. Но тем не менее я не чувствовала себя отрезанной от подруг. До тех пор, пока не попала в тюрьму. Прежде, несмотря ни на что, я была одной из них.

Сегодня же я присоединилась к пакистанским богохульникам. Не важно, виновны они или нет, их жизнь перевернулась.

В лучшем случае, она будет разрушена долгими годами тюрьмы. Но чаще всего обвиненные в таком страшном преступлении — будь они христиане, индуисты или мусульмане, — погибают в застенках от рук сокамерников или охранников. А если в исключительных случаях «богохульники» выходят из тюрьмы, то на свободе их, как правило, все равно убивают.

В моей стране богохульство — несмываемое пятно. Даже оказаться под подозрением — уже преступление в глазах религиозных фанатиков, которые судят, приговаривают и казнят во имя Господа. А ведь Аллах — это чистая любовь.

Не понимаю, как люди могут причинять зло, оправдываясь верой. Хотелось бы надеяться, что мы — прежде всего мужчины и женщины, а уже потом представители какой-либо религии.

Сейчас я глубоко сожалею о том, что не умею ни читать, ни писать. Только теперь я поняла, насколько серьезным препятствием это может стать. Если бы я умела читать, возможно, я не сидела бы в этой камере, и наверняка могла бы хоть отчасти контролировать ситуацию. Но вместо этого я оказалась жертвой обстоятельств и продолжаю ею оставаться. По словам журналистов, десять миллионов пакистанцев готовы убить меня собственными руками. Мулла Пешавара даже обещал за мою голову целое состояние, 500 000 рупий — столько стоит красивый дом с тремя комнатами и всеми удобствами. Не понимаю, за что на меня так ополчились. Я всегда с почтением относилась к исламу, меня воспитывали в уважении к этой религии.

Я даже радовалась тому, что в нашей маленькой деревенской школе мои дети учатся читать священную книгу мусульман.