Алан Джадд - Дело рук дьявола Страница 10

В тот вечер, когда он провожал меня, мы, разговаривая, остановились у дверей. Впервые с тех пор, как мы познакомились, я почувствовал, что он хочет поговорить. Мы стояли на ступеньках и обсуждали викторианскую архитектуру; наблюдая, как ветер несет по улице мусор, мы обсуждали нынешнюю неряшливость; еще немного - и мы бы заговорили о звездах, случись нам взглянуть и на них. Такая перемена в Эдварде столь меня поразила, что я осмелел и снова спросил, чем, по его мнению, вызван скрип пера по бумаге.

Он смотрел, как ветер несет вдоль ограды газету, которая делала противоречивые и бесплодные попытки спастись, увлекаемая все дальше и дальше по улице.

- Возможно, это мое воображение, - тихо сказал он. - Когда я думаю, понимаешь. Своего рода проекция, как полтергейст.

- Ты и раньше слышал?

- Только никому не говори, особенно Эдокси.

- Да, это ее напугает.

Он взглянул на меня и снова стал следить за газетой.

- Мог я раньше видеть Эдокси? - спросил я. - С Тиррелом?

- Давай не будем говорить об этом. Она очень расстроится.

Трудно было представить себе Эдокси расстроенной, но я промолчал. Мне хотелось бы задать несколько вопросов - как он с ней встретился, где она была, когда Тиррел умирал, откуда она родом, действительно ли она кого-то обнимала (Эдварда?) в верхней комнате, - но я видел, что Эдвард не станет отвечать. Но в то же время он, казалось, не хотел и прощаться, и мы постояли еще несколько минут. Кажется, он говорил об общественном совете улиц.

Каждый следующий год так походил на предыдущий, что их трудно отличить друг от друга. Мы с Шанталь жили как жили, и Эдвард, насколько мне известно, тоже. Похоже, Эдокси никак не изменила внешних проявлений его жизни, хотя я звонил ему уже не так часто. Мне мешало ее присутствие, даже на заднем плане, я чувствовал себя непрошеным гостем, хотя ничто в поведении Эдварда или в ее поведении на это не указывало. Однажды мы пригласили их на обед, однажды они нас. В обоих случаях больше не было никого.

В те годы я слышал этот скрип лишь еще один раз. Тогда я подумал, что мне померещилось, но теперь знаю, что нет. Как-то, ожидая Эдварда, я сидел один в его комнате. На столе у него лежало несколько исписанных страниц - книга, которую он тогда писал. Это было в его первый рукописный период. Я с трудом заставлял себя не смотреть туда. Мне всегда было безумно интересно, как работает писатель, часто ли зачеркивает написанное и так далее. Ману-скрипт, унаследованный от Тиррела, тоже был здесь, но я не обращал на него внимания для меня он был просто перевязанной пачкой каких-то листов, исписанных незнакомым почерком. Я сидел во всегдашнем кресле, во всегдашнем молчании, прислушиваясь, не раздастся ли снова тот звук. Через некоторое время мне показалось, что я его слышу - поначалу слабый, потом сильнее. Он был такой же, как и в первый раз, - ровный, со знаками препинания, быстрый шелест непрерывного письма. Эдвард спугнул его, с шумом открыв дверь. Не буду утверждать, что с его приходом этот звук прекратился, - почему-то я подозревал, что он всегда здесь, надо только расслышать. Эдвард внимательно посмотрел на меня, но момент был упущен - мы начали беседовать.

Теперь я знаю, что Эдвард часто слышал этот звук. Началось это не сразу, как только он вступил во владение манускриптом, хотя это было главным обстоятельством. Незадолго до собственной смерти Эдвард выдал мне третью версию смерти Тиррела. В первых двух Эдокси не фигурировала, но на самом деле она присутствовала, когда Тиррел умирал. В те минуты, когда Эдвард и Тиррел лицом к лицу стояли у стола, вцепившись в манускрипт, она появилась за спиной у Эдварда. Он ее скорее почувствовал, чем увидел. Она стояла за его левым плечом, очень близко, не двигаясь и не говоря ни слова. Именно поэтому ему показалось, что Тиррел, глядя на него, видит кого-то еще; именно поэтому глаза Тиррела были полны такого ужаса.

Он не помнил, сколько времени простоял, не в силах пошевелиться, когда Тиррел упал. Может быть, гораздо больше, чем ему казалось. Придя в себя словно очнувшись от транса, - он огляделся в поисках Эдокси, но ее не было. Единственным указанием на то, что она приходила, осталась открытая дверь. Она, должно быть, приходила за этой смертью.

Его первой мыслью было, что теперь не удастся украсть ману-скрипт, и, как все мы делаем в подобных случаях, он стал убеждать себя, что и не собирался его красть. Но и оставить его просто так он тоже не мог и прямо над телом стал просматривать первые страницы. Аккуратный заостренный почерк сам по себе был разборчив, покуда он рассматривал отдельные буквы, но когда он попытался читать слова, фразы или их последовательность, получалась тарабарщина. Причем не просто тарабарщина, а какие-то болезненные дурманящие миазмы, казавшиеся в то же время необъяснимо и неприятно знакомыми, как воспоминание о забытом кошмарном сне в моменты бодрствования.

Он оставил Тиррела и, взяв манускрипт, пошел искать Эдокси. В комнатах первого этажа было темно, и он стал сомневаться, не померещилось ли ему ее присутствие. Он не включал света, потому что шторы были не задернуты и в окна со стороны залива светила луна. В конце концов он стал ее звать. Когда он только пришел в дом, они с Эдокси поздоровались, но Тиррел не представил ее, и потому он мог лишь выкликать "Алло" или "Простите" по-английски и по-французски.

- Наверх, - крикнула она по-английски.

Это была комната, в которой я видел ее в шторм и, как мне показалось, еще и на следующую ночь. Спальня. Обхватив себя руками, она стояла у большого окна, глядя на залив и огни Вильфранша, - в той же позе я видел ее. Эдварду запомнилось, что по луне проплыло легкое облачко. Когда он вошел, она не обернулась.

- Он с вами? - спросила она.

Эдвард понял, что она имеет в виду.

- Да.

- Он ваш. Тиррел хотел, чтобы вы им владели.

- Почему? И откуда вы знаете?

- Таково было его желание.

- Но что это такое? Я там ничего не могу понять.

- Я вам покажу. Вы возьмете и меня тоже.

- Что вы имеете в виду? - Он был безмерно удивлен. Женщина повернулась, и по белизне зубов он понял, что она улыбается.

- Я прилагаюсь к нему.

Эту ночь Эдвард провел там, а потом еще один день и еще одну ночь, почему и не пришел к Энглеру. Он сказал, что Эдокси вполне могла на следующую ночь стоять в окне, обхватив себя руками, - то, что, как мне показалось, я видел из сада, - и вполне могла повернуться, раскрыв ему объятия. Объятий было премного. Но есть и другое возможное объяснение.

- Не всегда видно, что делает Эдокси в данный момент, - сказал он. - Иными словами, ты видишь что-то, но это не обязательно именно тогда происходит. Ты заметил ее на вторую ночь, но, может быть, она проделывала это в первую. Возможно, она просто хотела, чтобы ты ее увидел, вот это и произошло. А возможно, она сама хотела увидеть тебя.

- Для чего бы?

К тому времени, когда происходил этот разговор, голубые глаза Эдварда стали такими же водянистыми, как у старика Тиррела.

- Потому что ты был связан со мной, и ей нужно было убедиться.

- В чем?

- Что ты не помешаешь.

Эдвард и Эдокси оставались там наедине около тридцати шести часов. Наутро пришли из похоронного бюро; потом они сделали заявления для полиции. Они представили дело так, что Эдвард здесь не ночевал и в момент смерти Тиррела не присутствовал - Эдокси устроила все это со своей обычной деловитостью. Он сказал, что эти две ночи и один день пролетели как одна минута. Вероятно, присутствие тела Тиррела сделало первую ночь особенно волнующей. Но не уверен, что после этого они поддерживали сексуальные отношения. Может быть, и да - как знать, - но Эдвард говорил об их тогдашней одержимости, даже порабощенности сексом в том смысле, что в столь безудержном наслаждении не было ничего хорошего. Его последующее волокитство осуществлялось в форме скорее проб, чем романов; он откусывал от яблока в надежде не столько найти новый вкус, сколько подтвердить старый. Яблок было много, но подозреваю, что Эдокси привила ему иммунитет против любого нового вкуса.

Скрип пера по бумаге начался, когда он вернулся в Лондон. Сначала он думал, это что-то в комнате, - то ли трубы отопления, то ли мышь, - но потом заметил, что звук возникает только тогда, когда он пишет или думает, о чем писать. Тем не менее он продолжал искать обыденных объяснений, хотя этот ритм и скрип решительного пера, исписывающего одну за другой страницы, ничего обыденного не предполагали. Садясь за работу, он ждал, когда начнется этот скрип, и, таким образом, его собственные мысли оказывались задушены в зародыше. Он попробовал писать под музыку, что само по себе было для него трудно, но скрип все равно звучал, - как он выразился - у него в голове. Он попробовал работать на кухне, но скрип и там был слышен. И к тому времени, когда приехала Эдокси, он был в отчаянии.

Она переехала к нему сразу после смерти Тиррела, задолго до того, как я об этом узнал. И во время наших бесед, вероятно, она была совсем рядом. С ее приездом все изменилось. Манускрипт по-прежнему не поддавался прочтению, -попытки были частыми, но краткими по причине болезненных свойств содержащейся в нем тарабарщины, и скрип продолжался, но теперь при взгляде на ману-скрипт или при скрипе пера голова Эдварда полнилась словами, сценами, персонажами, голосами и отголосками в таких количествах, что он просто не мог вместить всего, и единственное, что ему оставалось, - перекачивать все это посредством ручки на бумагу, автоматически, едва успевая придать услышанному какую-то форму. Так было положено начало пресловутому фантастическому реализму, который сделал его столь знаменитым и богатым. Нужно было просто дождаться скрипа или полистать страницы абракадабры, чтобы все это обрушилось на него, как вода из шлюза, а потом взяться за ручку. Чем дальше, тем легче шел этот процесс, и Эдвард, как известно, сделался чрезвычайно плодовит и успешен. Но собственных мыслей, собственного воображения у него больше не было.