Кристиан Крахт - 1979 Страница 10

"И еще кое-что: мы обыскали Вашу комнату и нашли там вот это", - сказал он.

Он толкнул в моем направлении кассету, лежавшую на маленьком столе-приставке. Это была та самая кассета, которую подарил мне Хасан, пару дней назад.

"Это ваша кассета?"

"Да, конечно, моя. А в чем дело?"

Вернулся кельнер с тремя стаканами чаю и поставил их на стол, но к ним никто не притронулся, я тоже нет.

"Это речи аятоллы Хомейни, - уточнил полицейский. - Их записали в Париже, где он живет в изгнании, потом размножили в количестве десяти тысяч экземпляров и нелегально доставили в нашу страну".

Я ничего не сказал. Я просто не в силах был ничего сказать. Но я уже устал от собственной всегдашней трусости. Это не могла быть кассета Хасана, потому что я точно видел, как он дал мне кассету с записями Ink Spots, вынув ее из проигрывателя. Либо Хасан был опасным лжецом, во что я не верил, либо полицейские хотели втянуть меня в какую-то нехорошую историю. Выбор одной из альтернатив оставался за мной. Один из полицейских, более толстый, казался даже вполне симпатичным, несмотря на противный голос и неприятные губы. Хасан, подумал я. Это Хасан.

"Полагаю, будет лучше, если я сейчас же схожу в немецкое посольство".

"Вы свободны и можете идти, куда хотите", - сказал более худой полицейский, который до сих пор не произнес ни слова.

"Хорошо, тогда я пойду".

"Пожалуйста".

Я поднялся.

"Вас подвезти?"

"Прошу вас, не беспокойтесь обо мне".

"Нас это нисколько не обременит, мы в любом случае будем проезжать мимо посольства".

"Тогда, пожалуйста, возьмите меня с собой".

"Пойдемте. Полицейская машина ждет у подъезда".

Только теперь я впервые воочию увидел танки. На каждом третьем перекрестке стояло выкрашенное темной краской, угрожающего вида чудище, и эти машины походили на ящериц, которые поджидают свою добычу; почтовые ящики были опрокинуты, письма плавали в сточных канавах, телефонная будка с разбитыми стеклами лежала на боку, сотни неубранных мешков с мусором стояли у стен домов. Некоторые боковые улочки оказались перегороженными баррикадами из мешков с песком. Я видел, как двое мужчин в белых шлемах разматывали с катушки колючую проволоку и тянули ее с одного тротуара на противоположный.

Мы ехали на полицейской машине по обезлюдевшему городу. Небо было молочно-белым, давило свинцовой тяжестью. Более худой полицейский - тот, что предпочитал молчать, - сидел за рулем, другой время от времени оборачивался назад.

Второй полицейский надел зеркальные солнечные очки, и всякий раз, когда он оборачивался, я мысленно видел себя, сидящего на заднем сиденье, тоже в темных очках, с широко раздвинутыми ногами; так что довольно быстро я изменил позу, закинул ногу на ногу и крепко ухватился рукой за левую лодыжку - пятка лежала на моем правом колене.

"Вы только взгляните, - сказал он и жестом пригласил меня посмотреть в окно. - Времена меняются слишком быстро. Как знать, будет ли у меня завтра работа".

"Вы это всерьез?"

Я понятия не имел, почему он решил поделиться со мной такими мыслями.

"Полицейские, собственно, нужны всегда".

Он провел рукой по лицу. "У вас-то нет семьи", - сказал он, и тут на меня напал долгий и неотвязный приступ кашля. Полицейский вздохнул, улыбнулся и опять повернулся лицом вперед.

"Мужчины менее закомплексованы, чем женщины, - сказал этот полицейский, не отрывая взгляда от ветрового стекла, как будто увидел впереди какой-то ответ и теперь оставалось только за него ухватиться. - Мужчины лучше женщин".

Другой полицейский высоко вскинул брови, на минуту отпустил руль, чтобы взять протянутую ему зажигалку, - я увидел, как две его руки чуть замешкались на ладони второго полицейского, до которой он в знак благодарности дважды дотронулся мизинцем, - и потом, жадно затянувшись сигаретой, выпустил в ветровое стекло струйку дыма.

Мы остановились перед зданием в вильгельминовском стиле, которое, как ни странно, при ближайшем рассмотрении показалось мне скорее постройкой пятидесятых годов. Оно было окружено высокой стеной, по верху залитой бетоном с вделанными в него осколками разноцветного стекла.

У черной стальной двери стояли примерно тридцать по виду совершенно отчаявшихся людей и ждали, когда их пустят внутрь. Они были в пальто, некоторые - со связанными руками.

"Подождите, я подержу вам дверцу машины. Тогда вам будет легче пробиться сквозь толпу". Толстый полицейский вылез на тротуар, обогнул авто и открыл мне заднюю дверцу.

"До свидания. Мне в самом деле очень жаль, что с вашим другом случилось такое. Удачи". Он пожал мою руку.

"Да, и вам того же. Спасибо за участие, вы были ко мне очень добры".

Иранский охранник сперва посмотрел на мои сандалии, но потом быстро отдал честь, поскольку я выходил из полицейской машины. Я высоко поднял свой паспорт, и он крикнул, чтобы меня пропустили. Люди расступились, даже не выражая никакого недовольства, просто так; их поведение свидетельствовало о глубочайшей апатии, плечи были опущены, они знали, что их все равно не пропустят, никогда, - и тем не менее продолжали терпеливо ждать. Полицейская машина развернулась и уехала.

Солдат с белой повязкой на плече сказал несколько слов в переговорное устройство, стальная дверь с жужжанием отворилась, и я ступил во двор. Там росла яблоня, прямо посреди гравия. Все звуки городской жизни разом исчезли. Я подошел к парадному, немецкий солдат улыбнулся мне, полистал мой паспорт, и вот я уже внутри.

Я шел по коридору, мимо разных дверей, по полу, покрытому светло-серым линолеумом. Слева от каждой двери была прикреплена специальная пластиковая рамка, куда вставлялась карточка с именем чиновника, сидевшего в данном кабинете. Ниже помещалась табличка с указанием его должности.

В одном из таких кабинетов немецкого посольства вице-консул заглянул мне в глаза, задержав свой взгляд на пару секунд дольше, чем было необходимо. Я запомнил кольцо с печатью на его мизинце и то, что он курил, когда кончиками пальцев клал мой паспорт поверх раскрытого паспорта Кристофера.

На стене слева от него висел плакат под стеклом, изображавший вид Рейна летом; там можно было увидеть корабли: длинную и широкую темную баржу, возможно для перевозки всякого мусора, и рядом с ней другое судно, белое, выкрашенный белой краской паром или прогулочный пароход. Они проплывали мимо скал Лорелеи. Над ними - надпись, выполненная белыми буквами, красивым шрифтом: Germany1. Рядом с этим плакатом красовалась чуть меньшая по размеру фотография в рамке: портрет федерального президента Вальтера Шееля.

"Покойный был вашим... спутником жизни?" - спросил вице-консул. Ему пришлось приложить некоторое усилие, чтобы выговорить это словосочетание.

"Нет. Мы были просто друзьями".

"А с какой целью вы приехали сюда, в Иран?"

Вице-консул зажег себе новую сигарету. У него было худое лицо и усталые, почти сонные глаза. Казалось, разговор вовсе его не интересовал, но у меня возникло впечатление, что он специально создает такой имидж.

"И почему именно теперь?" - спросил он.

"Как туристы. Это указано в наших визах. Было указано в наших визах".

"Вы добирались через Турцию, по железной дороге?"

"Да, конечно. Почему вы спрашиваете? Вы ведь видите это по моему паспорту".

"Хм. В последнее время мы видим в Иране мало туристов".

"Хотите начать все с начала?"

"А что, кто-то еще сомневался в ваших словах?"

"До вас - местная полиция; они требовали, чтобы я подписал какие-то бумаги. И говорили, что мы с Кристофером работаем на американскую разведку".

"Надеюсь, вы не стали ничего подписывать?"

"К сожалению, пришлось. Это было очень глупо с моей стороны? Прочесть документы я не мог".

"О да. Вы накликали на себя неприятности, - быстро сказал вице-консул и уставился на свой ноготь. - Ну хорошо, а что в действительности привело вас в Иран? Со мной вы можете быть откровенны".

"Кристофер очень интересовался архитектурой мамлюков. Барочность... э... сафавидской архитектуры он считал непосредственной реакцией на рационализм мамлюков. Он собирался написать об этом книгу. Поэтому мы и ехали через Турцию. Он говорил, что хочет проследить архитектурные влияния".

"И вы его сопровождали?"

"Да".

Я посмотрел в окно. Наш разговор почему-то никак не мог сдвинуться с мертвой точки. Сквозь прутья решетки я видел залитый лучами зимнего солнца бульвар и мужчину в гавайской рубашке, который только что вылез из американского автомобиля и теперь яростно жестикулировал, с покрасневшим от натуги лицом. Военный полицейский в белых перчатках, вооруженный автоматом, махнул рукой, чтобы американец вернулся в кабину и ехал дальше.

"Послушайте, в ближайшие дни здесь будет очень несладко. Никто толком не знает, что может произойти. Шах и его семья скорее всего уже покинули страну, и мы с минуты на минуту ждем..."

"Чего вы ждете?"