Роберт Кармер - Я - сыр Страница 10

Хотя Эмми была наиболее главной персоной в его жизни, он не делился с ней теми сомнениями, что будоражили его. Он сожалел, о том, что она смеялась над ним, также как и над всем тем, что ее окружало. Ему было нелегко унижаться в ее глазах. Но она была шумом, блеском и весельем, вошедшим в его жизнь, и он не хотел потерять все это. Вот почему он так покорялся ей участвуя в "Номере", сопровождая ее в их забавных, но иногда жутких прогулках в "AP", и в День Святого Инна. Когда он думал о разговоре с ней, о чем-то волнующем для него и вызывающем ее бурную реакцию - Эмми, она никогда не говорила что-либо серьозное - он уводил тему разговора в сторону и сохранял спокойствие. И он, просто, пытал спокойствием, продолжая шпионить, следить, наблюдать...

Т: И что ты нашел, наконец?

А: Много и, вместе с тем, ничего.

Т: Ты действительно веришь этому, или ты просто строишь из себя "умника"?

(пауза 5 секунд)

Т: Мне жаль, что я такой тупой. Пожалуйста объясни мне, как ты это понимаешь.

А: Никакого "умника" я из себя не строю. Я рассказал правду. Например о телефонных звонках матери в вечер каждого четверга. Тогда я обнаружил, о чем были все эти звонки. Меня действительно все это так сильно взволновало, и вместе с тем я узнал еще не все. Пожалуй, это было худшим из того, что я узнал, касаясь свидетельства о рождении.

Т: Расскажи мне об этих звонках.

(пауза 10 секунд)

А: Я чувствовал, что я уже знаю об этом что-то, а может быть и все... Все это похоже на мои пустотные пятна.

Т: Вот, почему же я заставляю тебя пройти через все это? Почему я хлопочу вокруг всех этих загадкок?

А: Я не знаю.

Т: Ты путаешь меня. Ведь, не можешь же ты думать лишь о том, кто будет тебе полезен.

(пауза 5 секунд)

А: Мне. Мне. Мне. То, что вы говорили вначале. Но я никогда не спрашивал об этом. Я никогда не думал ни о какой пользе.

(пауза 4 секунды)

А: У меня болит голова.

Т: Не отступать. Не отступать. Рассказывай, о чем по телефону говорила мать?

(пауза 5 секунд)

А: По правде, я не многое могу рассказать.

Он мог рассказать очень много, но не хотел выкладыть все, а только минимум - только то, что могло удовлетворить Брайнта и позволить ему закончить этот разговор, уйти в свою комноту, отдохнуть и восстановиться. Он не хотел поднимать всю ношу воспоминаний. Он хотел иногда всплыть, как поплавок, и плыть по течению неважно куда. Какое-то время он ненавидел Брайнта. За его непрерывные, никогда нескончаемые вопросы.

Т: Рассказывай все, что есть - много или мало.

А: Не знаю, хочу ли я рассказать что-либо вам об этих звонках.

В этих беседах все-таки была какая-то польза. Он осознал, что если разговор был открыт, слова сами собой приходили на язык, и он не знал, где ложь ждет его. Факты его жизни могли проявиться в любой момент его рассказа. Космическая пустота заполнялась. Страшный вакуум неясности, что нависал над ним ночью, отступал. Тот, в который он попадал просыпаясь в темноте, в полной неясности, кто он или где он. В разговоре пятна пустоты заполнялись.

Т: Что о твоей матери и ее телефонных разговорах?

А: Эти звонки были каждый четверг вечером...

Адам замечал эти звонки и, в то же время, не замечал их. Он знал, что четверга были лучшими днями для его матери. Она обычно ждала его внизу, когда он возвращался из школы. Запахи запекающегося печенья или кексов наполняли кухню - обязательно что-нибудь шоколадное. Адам любил шоколад, и в четверг мать что-нибудь готовила на кухне, возбуждая его апетит. Она с большим удовольствием наблюдала, как он поглощал все, что она испекла. Иногда она мурлыкала под нос или напевала, когда стирала или мыла пол. Ранним вечером она могла уйти в ванную, закрыв за собой дверь. Адам не должен был пользоваться телефоном в это время. "Телефонный час твоей матери." - когда-то давно объяснил отец. Адам безоговорочно принял это условие, и телефонный час всегда был частью домашнего быта. Он полагал, что мать специально выделила себе время для разговора по телефону со всеми своими друзьями (но что это были за друзья?), с родственниками (у них не было живых родственников, отец был информирован регентом очень давно), с ее женским комитетом (она была слишком стеснительной, чтобы быть в активе социальных или гражданских организаций). И еще, этот телефонный час был заведен так давно, что Адам и не мог вспомнить, с каких времен. У него и не могли возникнуть какие-либо вопросы или сомнения. Тогда это принадлежало миру взрослых, они никогда не задумывались о том, что иногда это было смешно, а иногда за гранью понимания, но они позволяли себе все это просто потому, что они были взрослыми. Они не нуждались в каких-либо поводах.

Он кое-что подозревал о реальном происхождении двух свидетельств о рождении и о возможных проблемах, которые они представляют. Адам начал по-дружески расспрашивать родителей, о каждом дне его жизни, о прошлом и настоящем. Он видел предательские нити, другие признаки или действия того, что не объяснено. Он слушал внимательно некоторые упоминания о Ревлингсе-Пенсильвания. Ничего. Рутина их жизни продолжалась без инцидентов, и Адам говорил себе, что он волновался о том, что не существовало, и еще о том, что оба свидетельства о рождении и их странный переезд из Ревлингса все-таки могут быть объяснены.

В один из тех вечеров мать извинилась, как обычно, и ушла наверх в спальню, закрыв за собой дверь. Отец спустился в подвал; он когда-то оборудовал там что-то среднее между комнотой и рабочим кабинетом - со стенами, покрытыми вагонкой, с офисными атрибутами, также со столом для игры в пинг-понг, и телевизором. Они с отцом постоянно играли там в пинг-понг, но большую часть времени отец использовал эту комноту для деловых целей, писал рапорта и полисы, а также встречался с некоторыми из бизнесменов и людьми из его страховой компании. В тот четверг, когда мать была наверху, а отец внизу, Адам заметил, что телефонные звонки участились. Он набирал воздух, задерживал его и ходил по комноте как лунатик. Он прикладывал руку к телефону, холодно излучавшему реальность, реальность того, что он собрался сделать - подслушать мать. Он с вредностью подумал о доверии Эмми, затем не спеша выпустил воздух через губы, когда медленно и аккуратно поднес трубку к уху.

Он слышал голос, который был ему незнаком. Мягкий и вежливый голос, даже более чем, спокойный, словно говорящий из далека, отделяемый не расстоянием, а чем-то еще. Женский голос:

- ...здесь замечательно, Луиза, это любимое время года.

И голос его матери:

- Должно быть, так спокойно, Марта, и так безопасно.

- Но это не восстановит мир, - отвечал голос; вежлевое внушение в этих словах. - Это не просто укрытие, Луиза. Ты знаешь это. Иначе свет не прольется сюда.

- Конечно, конечно же, - отвечала его мать. - Только я завидую тебе, Марта, когда я думаю обо всем, что случилось.

- Хватит об этом, достаточно. - вежливый упрек последовал снова. Хотя женский голос не обнаруживал каких-либо признаков прекрасного возроста, она говорила с матерью Адама, словно она была намного старше, а его мать ребенком.

- А сейчас расскажи мне, Луиза, об Адаме. Как мой племянник? Что он делал на этой неделе?

Это слово повисло в воздухе оторвавшись от всего остального. Племянник. И наложилось на голос отца, когда-то сказавшего: "Мы одни на этом свете, Адам - ты, твоя мать и я. Вот почему ты должен стать сильным, смелым и добрым. Ты последний в линии нашего рода, и ты должен держаться..." Племянник. Он слушал и не верил голосу матери, перечислявшему все, что он делал в прошлые выходные и еще когда-либо. Она рассказывала обо многих тестах, за которые он получил В+; а сочинение по английскому мр.Паркер просил прочитать перед всем классом, что принесло ему смущение и триумф; она сказала ей, что он ел, что пил, и что за новые ботинки она ему купила - все происходящее в его жизни, не упоминая важного: Эмми или стихи, что он писал поздно ночью, его желания и надежды...

- ...он хороший парень. Мне жаль обо всем, что случилось...

- Луиза, ты не в лучшем настроении. Пожалуйста, взбодрись немного...

- Я знаю, знаю. Мы так благодарны - у меня есть так много - Давид и Адам и, конечно же, ты, милая Марта...

Шум переключил внимание Адама: шаги отца. Он убрал трубку от уха, но понимал, что он не мог положить ее на аппарат - обязательно последовал бы предательский щелчек, который мог его выдать. Шаги проследовали. Отец спустился по ступенькам. Адам посмотрел на руку, с трубкой в ней, касающейся аппарата. Он положил ее на аппарат - аккуратно, мягко и нежно. Отец вошел в подвал. Хорошо, что его глаза были в одном из страховых договоров, что был у него в руках, и он прошел мимо не замечая Адама, виновато стоящего возле телефона. И более того, он не видел того жуткого удивления тому, что Адам услышал своими ушами.

Они врали мне, думал я с ужасом. Всю мою жизнь, они врали мне...

Т: И так, впервые, ты фактически получил прямое доказательство того, что кое-что было неверно.