Дэвид Шиклер - Американский поцелуй Страница 10

К началу 1990-х, когда Джереми Якс устроился на работу в театр, для «Лукаса» наступили не лучшие времена. Все было в запустении. Черные плюшевые кресла нуждались в ремонте, а с потолка сыпалась штукатурка. К тому же Майкл Хью, нынешний владелец и директор «Лукаса», не собирался ставить сенсационные, шокирующие пьесы.

— Сатира — хорошо, — говорил Майкл, — ирония — замечательно. Но никакого экзистенциализма. Никакой аморальности. Никакой внутренней опустошенности.

Майкл сидел у себя в офисе, разговаривал по телефону с автором последней постановки. Джереми Якс находился в соседней комнате и подслушивал.

— Теперь, — говорил Майкл, — есть недоработка в пьесе «О мышах и мышах».

Джереми вздохнул. Премьера спектакля «О мышах и мышах», нового шоу «Лукаса», должна была состояться через месяц. Спектакль выходил за рамки традиционного репертуара театра. В пьесе все актеры играли в костюмах гигантских мышей.

— В первом акте все хорошо, — продолжал Майкл. — А вот во втором… Что это за катание мышей во втором акте?

Джереми опять вздохнул. С самого основания театром управляла семья Хью, известная на Манхэттене театральная династия. Хью всегда выступали продюсерами и режиссерами шоу, а иногда даже редакторами пьес. Это было не принято, но Лукас Хью, основавший театр в 1890 году, был невероятно богат и мог себе это позволить. Майкл Хью тоже.

— Хорошо, — закончил разговор Майкл Хью, — я хочу исправленную рукопись к завтрашнему дню! — Он повесил трубку.

Джереми вздохнул в последний раз.

— Я все слышу, — отозвался Майкл, — в чем дело?

— Ни в чем, — пробормотал Джереми.

Майкл показался в дверях. Ему было пятьдесят. Как и Джереми он был обрюзгший и высокий — ростом шесть футов. У него были бакенбарды и дурной запах изо рта.

— Давай поговорим, Якс, — предложил Майкл.

Джереми не испытывал симпатии к Майклу, хотя Майкл хорошо ему платил, не нагружал работой и всегда спрашивал его мнение на репетиции.

— Мне кажется, — сказал Джереми, — будто ты стараешься сделать «О мышах и мышах» комедией, а это совсем не так.

— Вопрос, — перебил его Майкл, — Джереми Якс стал экспертом по комедиям?

— Нет.

— Вопрос, — продолжал Майкл, — разве «Носорог» Ионеско — комедия?

— Ну… — начал Джереми.

— Нет, — настаивал Майкл, — я смотрел пьесу в Лондоне в семьдесят девятом. Двадцать человек в костюмах носорогов были на сцене, и ни один человек в зале даже не улыбнулся. — Майкл упер руки в бока. — Мыши не смешные. Мыши страшные.

— Как бы там ни было, — сказал Джереми, — забудь.

Тогда в колледже, после провального прослушивания, Джереми отвернулся от комедийного жанра. Он нашел себя в Достоевском и Чехове. Русские писатели — Джереми это чувствовал — понимали, что такое меланхолия. Они могли быть противоречивы, но они верили в Дьявола. Необязательно ходить в черном и пить кофе, чтобы проникнуть в их темноту. В том, что он называл русским духом, Джереми признал и темноту, которая прорвалась в нем той ночью много лет назад, единственной ночью, проведенной с Фридой.

У Джереми и Фриды не было никаких отношений. Они однажды встретились как неудачники, и трахнулись как неудачники, и с тех пор избегали друг друга. Джереми запомнил Фриду как бессильную, трагическую фигуру, как обреченного Карамазова или Фауста. Он иногда вспоминал о ней, направляясь от Бродвея к «Черривуду», последнему прибежищу деда.

Джереми потягивал «Катти Сарк» у стойки в «Черривуде», свирепо глядя на комедиантов, старающихся занять место Робби Якса на сцене. Комики были мужчинами за тридцать, с редеющими волосами, в скромных костюмах. Они закатывали глаза и отпускали сальности.

— Комики не мужчины, — произнес Джереми Якс. Он разговаривал со своим соседом по колледжу, Патриком Риггом. Патрик работал на Уоллстрит. Он жил в Примптоне, был известен своей привлекательностью и носил пистолет. — Русские — вот мужчины, — продолжал Джереми.

Патрик пожал плечами.

— Ты только посмотри на них, — Джереми кивнул на сцену, где комик аукал в микрофон.

— Он вносит свою лепту в искусство, — объяснил Патрик.

Джереми отхлебнул Скотч со льдом. Зубы свело от холода.

— Он насмехается над романтикой, — добавил Патрик.

«Русским не нужно вносить такую лепту», — подумал Джереми.

В среду, когда ничего не предвещало беды, Джереми Якс стал Четвертой Злой Мышью. Все произошло очень быстро, и если бы Джереми успел посоветоваться с темнотой внутри себя, то, возможно, отказался бы от роли. Он еще не пришел в себя после ланча, как в офис ворвался Майкл Хью.

— Вызовите «скорую», — задыхался Майкл, — Четвертая Злая Мышь упала. Без сознания.

— Что случилось? — спросил Джереми.

Майкл покачал головой.

— Он ругал Первую Добрую Мышь и вдруг упал. Гипервентиляция легких или что-то еще…

В пьесе «О мышах и мышах» было восемь персонажей, четыре Добрые Мыши и четыре Злые. На всех актерах были одинаковые костюмы, и мыши различались только цветом брюк и манерой поведения. Вторая Добрая Мышь, например, была неравнодушна к мягкой обуви. Третья Злая Мышь каталась на спинах других мышей.

Все оказалось гораздо серьезней. У Четвертой Злой Мыши, заядлого курильщика, отказало легкое.

— Джереми, — Майкл потянул его в офис. Было четыре часа. Все еще среда. «Скорая» уже уехала. — Джереми, — повторил Майкл. Он говорил спокойно и почтительно. — Ты нужен «Лукасу».

— Это как? — поинтересовался Джереми.

Майкл сжал руку Джереми.

— Ты должен стать Четвертой Злой Мышью.

— Ни за что!

Лицо Майкла было серьезным.

— Нам нужен дублер. Премьера в пятницу.

— Можно позвонить в профсоюз актеров, — предложил Джереми.

Майкл нахмурился.

— По мере возможности «Лукас» предпочитает не привлекать никого со стороны.

— По мере возможности, — сказал Джереми, — я стараюсь не играть грызунов.

— Не глупи, Джереми, — Майкл достал калькулятор, — я буду платить сто пятьдесят долларов за вечер, пока мы не найдем профессионала. Эта роль практически без слов, пьеса идет только два месяца, и ты хорошо знаешь шоу. Плюс…

— Плюс что?

— …плюс, мне кажется, ты проникнешься чувствами Четвертой Злой Мыши.

— У нее нет чувств, Майкл. Это же просто мышь, черт возьми!

Майкл щелкнул пальцами.

— Вот. Вот оно. Ты именно так и говоришь со мной. Это манера Четвертой Злой Мыши. Ее идеология и мировоззрение.

— Забудь об этом, — произнес Джереми.

— Триста баксов за вечер, — уговаривал Майкл.

— Заметано, — отозвался Джереми.

Репетиции начались через двадцать минут. Джереми одели в костюм гигантской мыши и вывели на сцену. Другие мыши были уже там.

— Кто этот парень? — засуетились они.

— Это я, — ответил Джереми. В мышиной голове было тепло и душно. Голова к костюму крепилась на петлях. Глаза Джереми смотрели из-за решетки на мышином рту. — Я, Джереми Якс, — повторил он.

Третья Добрая Мышь уперла руки в бока.

— Майкл, это абсурд.

— Да, — поддержала Первая Злая Мышь, — мы профессионалы. Мы не можем работать с каким-то случайным парнем…

— Он знает роль, — сказал Майкл Хью. — К тому же у Четвертой Злой Мыши только одна строчка.

Четвертая Добрая Мышь погладила Джереми по спине.

— Давайте дадим ему шанс.

— Откуда он? — спросила Третья Злая Мышь.

— Он внук Робби Якса, — пояснил Майкл.

Мышей это впечатлило.

— Давайте его послушаем, — решила Первая Злая Мышь. — Давайте послушаем, как он произнесет свою роль.

Майкл подтолкнул Джереми к крыше, которая представляла собой гигантский выступ. Отсюда Четвертая Злая Мышь должна была декламировать свою строчку.

— Давай, Якс, — подбодрил Майкл.

Джереми забрался на крышу, оглядел пустые ряды кресел. Яркий луч света, упавший с потолка, выхватил его фигуру из темноты.

«Триста долларов за вечер», — повторил Джереми.

— Сделай это, малыш, — крикнула Четвертая Добрая Мышь.

Джереми набрал воздуха.

— Я приехал! — заорал он.

Через две недели произошло невероятное. Нью-Йорк влюбился в спектакль «О мышах и мышах».

Рационального объяснения этому не было. В прошлом сезоне вкусы публики варьировались от мужчины, вымазавшегося в синей краске, до маньяка, пинающего жестянки. Таким образом, успех восьми мышей был, вероятно, предопределен. С другой стороны, автор пьесы был в ярости. Он задумывал «О мышах и мышах» как унылую аллегорию раскола в сердцах людей, а публика восприняла спектакль как удивительно смешное представление. Взрослые и дети были в таком же восторге от постановки, как от каких-нибудь классических «Сумасшедших напевов». Сюзан Март, автор колонки в «Нью-Йорк таймс», заявила, что «эти восемь мышей показывают нам своими маленькими язычками за пухленькими щечками, как смешны все наши человеческие склоки. Кто мог ожидать подобного очарования от „Лукаса“?»