Шандор Тар - Рассказы Страница 10

Заготовка проходит станок, как правило, минуты за четыре, за пять; если ты так устроишь, что все шесть стержней выйдут из зажимов примерно в одно время, то можно выкроить несколько свободных минут. Дюла в таких случаях посмотрит на Арпи, кивнет, тот в ответ укоризненно качает головой и смеется, что означает: ладно-ладно, ступай, ненормальный. Дюла же идет к уборной, будто ему туда нужно, а сам - шмыг во двор и ноги в руки. Мимо здания, где в подвале их мастерская находится, вбегает в шлифовочную, там вдоль коридора, потом снова во двор, еще и воздух свежий, что тоже очень кстати, потом по горячему цеху, склад, свалка отходов, транспортный цех - и вот она, комплектовочная. По пути бывают, конечно, помехи: где-то грузовик загружается, перегородит дорогу, или знакомый попадется, окликнет, приходится остановиться, да и суровые мастера иной раз рявкнут, эй, ты чего здесь потерял? Чего? Ничего! В штаны уже наложил? Не бойся, за тебя работать не буду!.. Дюла бы с радостью им ответил как полагается, но - не до того ему; он только пробормочет что-нибудь, махнет рукой - и вперед. Не стоит на них внимания обращать, ни на кого не надо обращать внимания, и тогда еще минута - и вот он стоит перед окошечком, вырезанным в двери, тяжело дыша, весь вспотевший, и смотрит внутрь, пусть даже на это у него одна секунда. А там видит он Неллике среди других женщин, за длинным столом она укладывает в коробку разные приборы. Если ему повезет, она поднимет голову, глянет в ту сторону, где оконце, и улыбнется, и головой укоризненно покачает, как Арпи Киш. Теперь ему везет часто, потому что женщины его уже знают и, как заметят его, кто-нибудь обязательно Неллике скажет. На большее у него времени нет, надо обратно бежать, чтобы успеть к тому моменту, когда заготовки кончатся. Обратно - та же дорога: транспортный цех, свалка, склад, горячий цех, потом через двор, работая локтями, глотая воздух полной грудью, пускай он похож на безумного, ничего, а там снова шлифовальная, и когда он ее минует, то, считай, уже на месте. Шлифовальная - самый трудный этап, там его почти всегда кто-нибудь успевает обругать, цех чистый, а он как черт, ладно, как-нибудь он врежет первому, кто под руку попадет, и они успокоятся.

Можно, конечно, и все время двором, но очень уж это долго, он раз попробовал, но не поспел назад вовремя, Арпи тогда долго пыхтел, грозился, что остановит станки, если Дюла еще раз исчезнет. Так что пришлось сказать. Сначала Дюла сказал, что в комплектовочной у него есть знакомый, а потом покраснел и признался: не знакомый, а знакомая. Арпи не то чтобы до конца понял, что к чему; даже когда Дюла честно сказал, что он эту женщину - любит. И что у него есть жена, ребенок, и что ему, Дюле, уже сорок три года, но он еще ни разу не был влюблен, даже не знал, что это такое; а сейчас - в первый раз вот: Ну и что, недоуменно спросил Арпи, из-за этого, что ли, с ума сходить? Дюла уж не стал ему объяснять, что, если бы ему нужно было переплыть океан или выпить его до дна и если б на это хватило времени, пока заготовки пройдут обработку, он и тогда бы выпил, или переплыл, или сделал бы и то и другое. И все равно добрался бы до того окошечка, будь оно хоть на крыше, хоть где-нибудь в подземелье, глубоко-глубоко под заводом. И что без этого окошечка он бы не выдержал; и что он как-то так себя чувствует, что с радостью готов бежать хоть целый день и целую ночь, потому что тогда лишь он чувствует, что такое воздух в груди, и ветер, и солнце и что он тоже человек. К вечеру, после смены, уже не то. Ты усталый, голодный, да и куда побежишь-то? И - ради чего?.. И если бы Арпи тогда сказал ему что-нибудь, Дюла, наверно, расплакался бы и не стыдился, что по его широкому, плоскому лицу катятся слезы. Уж такое оно, это дело, любовь: А ты ей хотя бы впорол уже, спросил Арпи, а Дюла ему ничего не ответил. Обиделся. Она не такая, сказал он спустя несколько дней, когда Арпи уже и забыл все.

Каждый день он по три-четыре раза проделывал этот путь, потому что у Неллике два маленьких передних зубика чуть-чуть выдавались вперед, и верхняя губка их едва прикрывала, и от этого на лице у нее все время как бы играла лукавая улыбка. И потому, что кожа у нее на лице, под пышными рыжими волосами, отливала лиловато-розовым цветом, и даже ресницы были какого-то розоватого оттенка и такие густые, что когда она из-под них взглядывала на окошечко в двери, то словно солнце появлялось из-за облака. Когда кто-то еще стоял возле двери, Дюле приходилось пережидать, в окошечке только одна голова умещалась, но скоро он научился в таких случаях говорить, минуточку, я тороплюсь, да видно было и так, по одежде, что он из цеха и времени у него нет. А вечером у него еще одна пробежка была - к автобусу. Ему мыться надо, Неллике же сумку подхватит - и готова. Правда, в комплектовочной на полчаса позже кончают, чем цеха, но все равно успеть трудно. Так что, едва кончается смена, Дюла - бегом в раздевалку, еще на лестнице одежду скинуть, раздеться, под душ, одеться и старт. На бегу пропуск - в щель, вахтер потом вынет, а утром отдаст, мужик он хороший. Иначе нельзя, автобус приходит как раз в это время, женщины на посадочном островке стоят или уже садятся, а тут он как раз подлетает через мостовую и сразу - в автобус. Женщины Дюлу жалеют, садятся медленно, задерживают автобус, водитель звонит непрерывно, а они - одна нога на ступеньке, другая - на земле, оглядываются: бежит ли, догонит ли? Догонит.

В автобусе уже и поговорить можно, но они больше молчат, зато молчат вместе или держатся за руки и неизвестно чему улыбаются, пока Неллике не приходит время слезать. Дальше - нельзя. Но сегодня - можно. Вчера Неллике спросила, не поможет ли он ей собрать и повесить новую полку? Дюла точно понял, что это значит. Они тогда стояли в автобусе на соединительной площадке, и Дюла несколько минут ни слова не мог сказать, только держал Неллике за руку и смотрел вниз, в маслянисто-грязный пол. А сегодня утром он надел чистое белье и, придя на работу, сказал мастеру, что ему надо уйти на час пораньше. Не хотел бы он как раз сегодня взять и опоздать на автобус. До обеда он четыре раза прибегал к окошечку, на Неллике посмотреть, и та каждый раз улыбалась и кивала ему, он же ни разу не опоздал обратно к своим станкам, летел по заводу, словно орел между горных вершин, на складе перемахивал через бочки, по шлифовальной пролетел, будто вихрь, люди только успевали в его сторону обернуться, и настроение у него было такое, что Арпи Киш лишь головой качал. Под душем Дюла тер себя изо всех сил, потом долго причесывался, времени было навалом, потом выскочил в проходную и гуляючи пошел к остановке. Теперь успеет. Он даже закуривать не стал, чтобы не несло табаком, Неллике это не нравится, вместо этого сосал ментоловый леденец, хотя от ментола его тошнит. Потом появились женщины, за ними и Неллике, и солнышко выглянуло на небе, тут и автобус пришел, Дюла встал к дверям, а потом с островка посадочного назад, на мостовую ступил, чтобы всех пропустить. Среди прочих и Неллике - и тут что-то его ударило: в спину? Или - в бок? Грудная клетка словно вырвалась из-под рубашки, и все-таки не было больно. Он упал на проезжую часть. Хотел повернуться, посмотреть, что это было, но не смог, и тогда услышал что-то вроде хлопка. Больше - ничего. Крики, шум, суета; но ничего больше не было; не было даже тела. Лицо Неллике розовым пузырьком застыло перед ним, превратившись в хрупкую радугу. Он был счастлив. И радость пережила его.