Родриго Рей Роса - Зачарованные камни. Hasta cierto punto Страница 10

Поднять руку, повернуть голову, пошевелить пальцами ног — все требовало огромных усилий. Он был очень слаб, но жажда свободы — звериная жажда свободы — крепко сидела в нем.

В руках у человека, что вышел тогда из-за каучукового дерева, был пистолет. Пуля, ранившая другого, предназначалась ему. Они хотели убить его, но не смогли. Или Бог спас, или очень повезло.

Однажды, вскоре после приезда в Гватемалу, он пожелал кое-кому смерти: они с Фаустино гуляли по зоопарку, и там несколько мужчин мучили старого слона, пытаясь вырвать у него бивень с помощью маленького трактора. «Это не потому, что они плохие, — сказал тогда ему Фаустино, — просто им нужны деньги. А бивень можно очень дорого продать».

Мимо открытой двери прошел солдат.

Окна были забраны решетками.

Сейчас он оказался в палате один. Девочку куда-то увезли. Он осмотрелся.

Через некоторое время пришла медсестра, и Сильвестре закрыл глаза, заметив, что она собирается включить свет. Она была очень худая. «И в полумаске», — подумал Сильвестре; морщины у нее на лбу были ровные и довольно глубокие.

Медсестра заставила его открыть глаза.

— Не бойся, — сказала она.

Эти два слова Сильвестре понял.

Она залезла под простыню, и ее холодные пальцы коснулись его живота.

— Здесь больно?

Сильвестре застонал и утвердительно кивнул. Маска изобразила сострадание, а холодная рука продолжала ощупывать живот: это не женщина, у нее не руки, а железные крючья, как у робота; движения механические, дыхание неестественное.

— Больно?

— Немного.

— А здесь?

— Тоже.

— Очень хорошо. Завтра сможешь ходить.

Сильвестре захотелось немедленно посмотреться в зеркало.

Он так отличался от всех — от Фаустино и Илеаны, от тех людей, которых видел на экране телевизора, от одноклассников и уличных мальчишек и от этой медсестры, что сейчас пинцетом вытаскивала из его кожи частицы асфальта. Сильвестре то и дело вскрикивал от боли.

Медсестра снова укрыла его. Она улыбнулась Сильвестре, и он улыбнулся в ответ.

— Спи, — сказала она. Развернулась — по кафелю скрипнула резина подошв — и отошла от кровати. Выключила свет и вышла в коридор.

Этот белый свет и медицинские запахи странным образом были ему знакомы. «Приют в Брюгге!» — вспомнил он. Нужно было бежать. Но Сильвестре снова заснул.

Потом он открыл глаза. Теперь палата освещалась светом уличного фонаря и луны, он просачивался через полупрозрачное стекло у решетки окна. Время от времени, когда по улице проходил автобус, пол в палате начинал дрожать.

Мальчик попробовал пошевелить руками, ногами.

Кто-то неслышно вошел в палату. Прикрыл дверь, которую медсестра оставила открытой, и, не зажигая света, приблизился к кровати. Сильвестре решил, что лучше всего закрыть глаза и притвориться спящим.

— Эй, парень! — произнес мужской голос. — Я знаю, что ты не спишь. Я твой друг. Я друг Губки. Ты понимаешь меня, Сильвестре? Открой глаза.

Сильвестре послушался.

Ему никогда не приходилось видеть таких некрасивых людей. Но он не испугался. Человек этот, с его выпуклыми глазами и огромным носом, чем-то напоминал крысу из комиксов.

— Я тебе кое-что принес.

Человек положил на кровать ворох одежды и ботинки, которые Сильвестре сразу узнал: он когда-то сам подарил их своему другу Губке.

— Я тебя вытащу отсюда. Ты меня понимаешь? — сказал человек, выговаривая все очень старательно и медленно.

Сильвестре утвердительно кивнул.

— Куда мы пойдем? — спросил он.

— Ничего не спрашивай, у нас нет времени.

Кто-то прошел по коридору.

— Когда я выйду, ты возьмешь эту одежду и пойдешь в ванную в конце коридора. Ты меня понимаешь?

Сильвестре кивнул.

— Включишь душ. Переоденешься. Вылезешь в окно. Ты понимаешь, что я тебе говорю? Окно выходит в сад. Он обнесен оградой. Думаю, ты сможешь пролезть между прутьями. Если не сможешь — попробуй перебраться сверху. Я буду ждать тебя с той стороны, на улице. Договорились?

Сильвестре снова кивнул.

Он без труда пролез между прутьями оконной решетки в ванной. Голова кружилась. Он немного подождал, а потом соскользнул по покрывавшему стену плющу на гравий садовой дорожки. Никто его не заметил — маленькая тень, проскользнувшая сквозь железную ограду старого военного госпиталя. Дежурный охранник заметил, как какой-то ребенок перебегал на темную сторону улицы, но не придал этому никакого значения.

19

Улица была едва освещена желтоватым светом, тротуар — весь в выбоинах. Пахло мочой.

— Сюда, Сильвестре, — позвал его Растелли, открывая дверцу своего «БМВ».

Какое-то время они ехали по улицам, сиявшим вывесками турецких бань, аптек и ремонтных мастерских, и наконец оказались в грязном старом центре города.

— Не боишься? — спросил детектив.

Сильвестре отрицательно помотал головой.

— Есть хочешь?

— Да.

— Хорошо, — сказал Растелли.

Машина свернула на какую-то улицу, та потом разделилась на две, огибая небольшой парк. По одну сторону от парка простиралось море квадратных крыш, над которыми возвышался купол католической церкви («От всякого зла», — большими черными буквами было написано на одной стене, «Храни нас» — на другой). Вдали зиял каньон.

— Выходим, — сказал Растелли мальчику.

Шагая в темноте между соснами и клумбами, они дошли до обнесенного кованой решеткой бронзового бюста. Вокруг стояли четыре бетонные скамьи. Они сели на одну из них. Было совсем темно. Они ничего не видели. Их тоже никто бы не увидел.

У приемного отца Сильвестре было много долгов (и не только денежных). Ему тоже многие задолжали. Возможно, кто-то из кредиторов или должников решился похитить Сильвестре. Или просто навредить — в качестве угрозы или мести. А может быть, сам Баррондо, не найдя лучшего способа выкрутиться, пошел на то, чтобы убить Сильвестре и получить деньги по страховке, которую оформил на свое имя.

— Лучше тебе будет остаться здесь, — сказал Растелли.

Пока все не прояснится, Сильвестре мог бы пожить с местными мальчишками. Один Бог (которого не существует, думал Растелли) знает, что еще может случиться. Он подчинялся только своему внутреннему голосу (или своему капризу), который требовал от него защищать этого ребенка.

— Вот, возьми. Здесь ты в безопасности. По крайней мере пока. — Он протянул ему шерстяное одеяло и кусок хлеба. — Я должен идти. Завтра утром придет человек подметать в парке. Ему можно доверять. Он знает всех местных мальчишек. Я сам вырос тут неподалеку. Жить здесь можно. Ты правда не боишься?

Сильвестре помотал головой.

Растелли встал и ласково взъерошил мальчику волосы.

— Меня зовут Эмилио. Я скоро за тобой приеду. Не забывай меня, — сказал он и пошел обратно к машине.

Оставшись один, Сильвестре сразу съел хлеб. Бог не забыл о нем. Или, может быть… Поискав немного, он поднял с земли круглый камень, который уместился у него в кулаке. Было холодно, но здесь ему нравилось больше, чем в госпитале. Он лег на скамью и укрылся одеялом.

20

— Проснись, малыш!

Его разбудил старик с пышной седой шевелюрой, веселыми серыми глазами и морщинистой кожей. Штаны у него были латаные-перелатанные, на ногах — сандалии, подошвы которых были вырезаны из старых шин, в руках — огромная метла, какие изготавливают слепые. Рядом с ним стояла тележка, а на ней — оранжевый мусорный бак.

— Здесь нельзя спать, малыш. Если полицейские тебя застукают, плохо твое дело. Вставай, — и он снова похлопал его метлой по ноге.

Испуганный Сильвестре вскочил со скамьи. Старик отступил, сдвинул брови и выставил метлу вперед, как ружье. Сильвестре замахнулся, чтобы бросить в старика зажатый в кулаке камень, но старик улыбнулся ему.

— Не бойся, — сказал он. — Я тебе ничего не сделаю. Почему ты здесь? Этот парк не самое спокойное место. Не одного мальчишку вроде тебя здесь ухлопали. Сами же полицейские. Ты, кажется, нездешний?

Сильвестре опустил руку, но камень не выбросил.

— Родители-то есть?

— Нет.

— А где живешь?

Сильвестре не ответил. Сделал вид, что не понимает.

— Плохо твое дело.

Старик пошел по дорожке, сметая с нее мусор и сухую листву. Закончив подметать, он вернулся к скамье, на которой по-прежнему сидел Сильвестре.

— Так что с тобой случилось? Ты, я вижу, из госпиталя? — Лицо мальчика было все в синяках. — Слушай, малыш, ты здесь поосторожнее. Один не ходи. Если у тебя нет дома, если ты на улице жить собираешься, одному ходить нельзя. Понимаешь?

Сильвестре отрицательно помотал головой. Старик потерял терпение. Пожал плечами и отвел взгляд.

— Я хочу есть, — сказал Сильвестре.