Уильям Теккерей - Романы прославленных сочинителей, или романисты-лауреаты премий Панча Страница 10

И во всей живописной Франции, красота которой столь ослепительна и храбрость столь знаменита, нет области более зеленой и холмистой, нежели та, по которой пробирались наши путники и которая лежит между славными городами Вандемьер и Нивоз. Она знакома ныне всякому: и турист-англичанин в колеснице, с его соусом "гарвей" и с его соверенами, и суетливый коммивояжер на крыше громыхающего дилижанса, и грохочущий мальпост, несущийся по шоссе со скоростью двенадцати миль в час, - все они теперь ежедневно и ежечасно пересекают эти места; но пусто и безлюдно было здесь в конце семнадцатого столетия, к каковому времени относится начало нашего рассказа.

Все дальше и дальше по горной извилистой темнеющей тропе скакали бок о бок два благородных кавалера (благородство выдавали их вид и стать). Один, по внешности младший, имел развевающееся перо в берете и горячил андалузскую лошадку, весело скакавшую вперед и делавшую курбеты на поворотах. Камзол из оранжевой парчи и замшевый дублет с каймой свидетельствовали о его знатном рождении, так же как и его блестящий взгляд, безупречная форма носа и шелковистые каштановые локоны.

Поцелуй юности был запечатлен на его челе; влажный взор его темных глаз напоминал весенние фиалки, и весенние розы цвели на его щеках - розы, которые - увы! - отцветают и гибнут, когда проходит весна жизни! То с разгону перескочит через камень, то на ходу собьет хлыстом цветочек у дороги - таков был Филибер де Кукареку рядом со своим сумрачным спутником.

Под товарищем его был destriere {Старинное название боевого коня (франц.).} чистых нормандских кровей, вскормленный зелеными пастбищами Аквитании. Оттуда через Берри, Пикардию и Лимузен, останавливаясь во многих городах и селениях, выступая на турнирах и в поединках у стен многих замков Наварры, Пуату и Нотр-дам де Пари, рыцарь и его скакун достигли наконец пустынной местности, где мы их застаем.

Сам руцарь, восседавший на благородном коне, поистине достоин был могучего скакуна. Оба, и конь и всадник, были в полном доспехе феодальной войны: арбалет и баллиста, демикулеврина и кираса того времени поблескивали на груди ж шее боевого коня, а всадник, вооруженный налобником и катапультой, авангардом и арьергардом, шишаком и шарабаном, алебардой и мастихином и всем прочим, до снаряжения старинного рыцарства относящимся, возвышался над своим закованным в сталь конем, сам - настоящая стальная башня. И могучий скакун нес могучего всадника с той же легкостью, с какой юного молодца несла его андалузская лошадка.

- Ты славно поступил, Филибер, - проговорил рыцарь непробиваемых доспехов, - проехав так далеко навстречу своему кузену и товарищу по оружию.

- Товарищу по игре в волан, ты хочешь сказать, Романэ де Финь-Шампань, - ответил младший. - Я был еще пажом, когда тебя посвятили в рыцари; и ты уехал в крестовый поход раньше, чем у меня начала расти борода.

- Я стоял с Ричардом Английским у ворот Аскалона, я дрался в поединке с блаженным королем Людовиком у шатров под Дамиеттой, - отозвался тот, кому принадлежало имя Романа. - Клянусь душой, с тех пор как выросла твоя борода, мальчик (а она, право же, и ныне еще жидковата), я успел сразиться на копьях с Сулейманом в Родосе и выкурить чубук с Саладином в Акре. Однако довольно об этом. Расскажи мне о доме, о нашей родной долине, о моем семейном очаге, о госпоже моей матери и о нашем добром капеллане... расскажи мне о ней, Филибер, - промолвил рыцарь и проделал демивольт, чтобы скрыть волнение.

Вид Филибера выразил смущение. Казалось, он решил уклониться от прямого ответа.

- Замок все так же стоит на скале, - начал он, - и ласточки по-прежнему вьют гнезда на зубчатых стенах. Добрый капеллан все еще гнусавит по утрам вечерню и бормочет заутреню на закате. Госпожа твоя матушка по-прежнему раздает душеспасительные брошюрки и вяжет толстые набрюшники. Арендаторы платят не лучше, чем прежде, и крючкотворы все так же безжалостно сосут кровь, о мой сородич, - хитро заключил он.

- А Фатима, Фатима, как поживает она? - воскликнул Романа. - С тех пор как конь мой, верный Ламмас, был еще однолетком, я ничего не слыхал о ней; на письма не получал ответа. Почтальон всякий день проезжал через наш лагерь, но ни разу не привез мне весточки. Как моя Фатима, Филибер де Кукареку?

- Фатима? Жива-здорова, - отвечал Филибер. - Но ее сестра Анна из них двоих краше.

- Ее сестра Анна лежала в колыбели, когда я отправился в Египет. Чума на ее сестру Анну! Говори о Фатиме, Филибер, о моей синеглазой Фатиме!

- Что ж, она жива-здорова, - сумрачно молвил его товарищ.

- Может быть, она умерла? Или заболела? Уж не схватила ли корь? Или, быть может, переболела оспой и утратила свою красоту? Говори, говори же, мальчик! - воскликнул в тревоге рыцарь.

- Ее щеки румянее, чем у ее мамаши, хотя старая графиня красится каждый божий день. Ее ножка легка, как у воробышка, а голос сладок, как цимбалы менестреля. Но, по мне, все равно леди Анна краше! - воскликнул юный Филибер. - Славная, несравненная леди Анна! Вот только заслужу рыцарские шпоры, и проеду по всем христианским землям, и провозглашу ее Царицей Красоты. О-го-го! Леди Анна! Леди Анна! - И с этим кличем и с очевидной целью спрятать собственное волнение или же скрыть от товарища неприятное известие, беспечный damoiseau {Молодой дворянин (франц.).} пустился вскачь.

Но как ни скор был бег его лошадки, галоп огромного скакуна под его другом был и того скорее.

- Мальчик, - проговорил старший. - У тебя дурные вести. Я прочел это по твоим глазам. Говори же! Неужели тот, кто в тысяче сражений не боялся самую Смерть схватить за бороду, дрогнет перед лицом правды из уст друга? Говори, заклинаю тебя небесами и святым Ботнболем! Романэ де Финь-Шампань мужественно выслушает твой рассказ!

- Фатима жива и здорова, - еще раз сказал Филибер. - Она не схватила кори и по-прежнему хороша.

- Хороша? Она несравненна! Но что дальше, Филибер? Неужто она неверна? Во имя святого Ботиболя, скажи, что она верна! - простонал старший рыцарь.

- Тому уже месяц, - отвечал Филибер, - как она вышла за барона де Синебрада.

С криком, который так страшен, когда его исторгает мука из уст сильного мужчины, доблестный рыцарь Романэ де Финь-Шампань отпрянул при этих словах и рухнул со своего коня наземь безжизненной грудой стали.

II

Как и многие другие порождения феодальных войн и феодального великолепия, некогда огромный и роскошный Замок Синебрад ныне являет собою поросшую мохом руину. Сегодняшний путешественник, который бродит по берегу сребристой Луары и взбирается на кручу, где когда-то возвышалось это величественное сооружение, едва ли различит в поверженных каменных глыбах, обвитых плющом и разбросанных между скал, даже контуры некогда роскошной и неприступной цитадели баронов де Синебрад.

А в дни, к которым относится наше повествование, ее башни и шпили вздымались столь же надменно и казались человеческой гордыне столь же несокрушимыми, как и вечные скалы у их подножья. Три обращенные золотые звезды на червлени, дважды рассеченной, обремененные возлежащим львиным леопардом, - этот прославленный фамильный герб, вытканный ярчайшими красками па множестве знамен, реял над бастионами. Длинная линия укреплений спускалась по склону горы к самой Луаре, тысячи одетых в сталь воинов несли караул. Под стягом Синебрадов четыреста рыцарей и шестькрат столько же лучников сражались при Бувине, Мальплакэ и Азенкуре. За заслуги во время битвы с англичанами при Фонтенуа доблестный Карл Мартелл назначил четырнадцатого барона великим наследным туфельмейстером королевства Франции; и богатством, блеском, военным искусством и славой Рауль - двадцать восьмой барон - не уступал своим благородным предкам.

За то, что барон Рауль взимал пошлину на водных путях и дань на дорогах сухопутных; что он время от времени нет-нет да и оберет беззащитного бюргера, или ограбит соседа, или вырвет зубы у какого-нибудь еврея; что он как-то сжег замок врага вместе с его женой и детьми, - за все это в стране славили и уважали могучего барона. Возвращаясь из победного похода, он неизменно оделял церковь долей от своей добычи, так что церковное благословение всегда сопутствовало ему в бою. Так жил барон Рауль, гордость страны, в которой он родился, украшение двора, церкви и округи.

Но среди всего своего могущества и великолепия благородный Синебрад глубоко страдал от домашних неурядиц: дело в том, что его красавицы жены умирали одна за другой. Не успеет жениться, и вот он уже вдовец; за восемнадцать лет знатный феодал перенес не менее девяти таких тяжелых утрат. Ибо правду говорят, что удача - приживалка, а беда - республиканка, ведь ей все равно кого навещать: богатого или бедного, великого или ничтожного.

* * *

- Перестань оплакивать своего вероломного бродягу-жениха, - говорила леди Шакабак своей дочери, прекрасной Фатиме, - и подумай, как любит тебя благородный Синебрад! Изо всех девиц на вчерашнем балу он обратил внимание только на тебя и на твою кузину.