Элизабет Мид-Смит - Дедушка и внучка Страница 10

Через несколько минут тетя Доротея увидела маленькую фигурку в сильно испачканном белом платье, наклонившуюся над грядкой земляники. И разглядела сгорбленного, очень старого человека, ходившего взад и вперед в том месте фруктового сада, где, как он думал, его было видно меньше всего. Она улыбнулась, но ничего не сказала. Мисс Сезиджер в это время сидела за своим письменным столиком и писала ответ на таинственное и удивительное письмо, которое пришло к ней в это утро. Она собиралась сама пройти через северный лес и положить запечатанный конверт под камень, на котором была высечена буква «Р». Ведь это был тот самый камень, у которого она и Роджер веселились во время устроенного ими пикника в старые добрые времена.

Письмо брата сильно встревожило ее и в то же время очень обрадовало. Прежде всего, теперь ей не нужно было плакать о Роджере, думая, что он лежит в могиле. Уже это одно бесконечно радовало ее. К тому же между ней и Роджером завелась тайна. Бедная мисс Доротея вела такую скучную, ничем не наполненную жизнь, что «секрет» был для нее целым громадным достоянием, целым мирком. Ее совершенно не заботило, в чем провинился брат, какие проступки он совершил. Она уже давно простила ему, что он женился, как выражался отец, «на девушке, стоявшей ниже его», и что он вел рассеянную жизнь блудного сына. Говоря правду, библейский блудный сын уже давно был для мисс Доротеи любимым образом в притчах. Она читала рассказ о нем со слезами и, произнося святые слова, представляла на месте персонажей своих близких. Она часто видела во сне возвращение блудного сына, нередко представляла его себе нуждающимся, нищим и униженным; но больше всего любила мысленно рисовать себе его раскаяние и веселье, начавшееся в доме в честь примирения с ним. И между тем в эти минуты ее охватывала тревога: она невольно сравнивала евангельского отца со старым сэром Роджером Сезиджером и подозревала, что возвращение ее собственного заблудшего брата не будет сопровождаться радостью и ликованием, и уж тем более старик не прикажет ради этого заколоть откормленного бычка.

Теперь, когда она писала молодому Роджеру, ее опасения немного улеглись. Она, конечно, совсем не желала, по крайней мере сейчас, чтобы брат вернулся в Сторм. Но она во что бы то ни стало решила повидаться с ним. Брата и сестру связывала девочка, склонившаяся над земляничными грядками во фруктовом саду. Это существо в испачканном белом платьице превращало связь между ними в неразрывную цепь.

«Дороти должна соединить всех нас», – мысленно сказала себе Доротея.

В эту минуту она не думала об отце, всей душой стремясь лишь встретиться, поговорить с братом, может быть, крепко расцеловать того, кого она столько раз представляла себе мертвым.

Пока бедная Доротея писала письмо Роджеру, она чувствовала себя и счастливой, и печальной. Она сознавала, что ей нужно быть очень осмотрительной, и мысль об осторожности занимала ее. Мисс Сезиджер написала немного слов, стараясь в них скорее скрыть, чем выразить свои чувства.

«О, как я счастлива», – начала было она письмо, но вскоре заменила эту фразу совсем другой. «Благодарю тебя за письмо. Я очень удивилась. Сделаю все, что ты хочешь. Малышка здорова. Люблю тебя по-прежнему». Впрочем, последние слова она тоже заменила: «Я по-прежнему думаю о тебе». В конце письма Доротея поставила что-то вроде иероглифа, который должен был заменить подпись.

Сочинив письмо, мисс Сезиджер переписала его, постаравшись изменить свой обычный почерк, – буквы выглядели так, как будто их написала сильно отставшая в учении девочка. Потом сложила листок бумаги и спрятала в конверт, на котором не написала адреса. Конверт Доротея заклеила и спрятала в шкафчик. Завтра она пойдет в северный лес. Да, да, дойдет до самой опушки и положит письмо под плоский камень!

Окончив приготовления, она откинулась на спинку стула и глубоко вздохнула. Как раз в эту минуту Дороти, для которой не существовало никаких преград, ворвалась в комнату. Платьице девочки было довольно сильно испачкано еще во время утреннего путешествия, теперь же оно пришло в полную негодность и могло бы послужить настоящим позором для Сторма. На нем виднелись большие красные пятна: неосторожная лакомка опускалась на спелые ягоды земляники, не замечая, что давит их. Вдобавок к пятнам платье было порядочно разорвано. Лукавое личико тоже было перепачкано соком ягод, в руках девочка держала букет прелестных роз.

Тетя Доротея медленно и неохотно поднялась:

– Милая Дороти, что с тобой? Ты не должна так пачкать и рвать платья. Что ты делала?

– О, ничего, милая тетя, – ответила Дороти, – я всего лишь набивала рот земляникой. Дедуля сказал, что я могу есть землянику; то есть, по правде говоря, он ничего не сказал, но я ела ягоды, а он смотрел. И вот, тетя, я нарвала для тебя роз. Вот они. Я бы принесла и земляники на капустном листе, только дедуля сказал, что ты ее не любишь, что от ягод у тебя болит желудок. Болит, тетя Доротея?

– Нет, дитя мое, но это неважно. Лучше пойди-ка теперь в детскую и попроси Мэри переодеть тебя в чистое платьице.

– Ну что там платье! – отмахнулась Дороти. – Мне нужно поговорить с тобой, тетя. Можно мне сесть возле тебя? Нам будет так хорошо, уютно, и я положу руку тебе на колено.

– Я не могу разговаривать с девочкой, у которой такое грязное лицо и испачканное платье. Пойди и переоденься.

– Хорошо, пойду.

Дороти дошла до двери, но остановилась у порога, повернулась и с легкой обидой сказала:

– Ты меня не поблагодарила за розы.

– Правда, не поблагодарила. Большое тебе спасибо, Дороти. Но скажи мне: дедушка позволил тебе рвать их?

– Конечно, нет. Я не могу вечно просить у него позволения.

– Тогда не рви больше для меня цветов. Я не хочу, чтобы ты их приносила.

– Я постараюсь вернуться как можно скорее, – и Дороти захлопнула за собой дверь.

«Как бы мне хотелось выказать всю любовь, которую я чувствую к этому ребенку, – оставшись одна, подумала бедная мисс Сезиджер. – Но тогда она совершенно отобьется от рук! Как я буду учить ее? Боже мой, ведь я позабыла все, чему училась раньше, а Дороти так остроумна, так сообразительна! Она такая маленькая, между тем уже видела много людей, видела жизнь, я же никогда не знала ни того, ни другого. Вот что сделаю: отыщу свои старые учебники и немного почитаю. У меня чувство, будто я заржавела, покрылась плесенью. Как научить ее послушанию? Мне кажется, придется ее наказывать, если не будет исполнять то, что я велю. Но она такое прелестное, бесстрашное существо… И ведь она дочь Роджера, с его лицом, только более светлым, бодрым, смелым, более правдивым. Бедный, бедный Роджер! Я ни на минуту не хочу допустить мысли, что он нечестен, но ведь мы жили в постоянном страхе, а маленькая Дороти даже не понимает, что значит слово бояться».

– Вот и я, тетушка. Теперь я выгляжу получше, правда? – спросила Дороти.

На ней красовалось чистое белое платье. Очевидно, у нее было множество белых свежих платьиц. Мисс Доротея никогда не спрашивала, сколько вещей у девочки. Личико Дороти вымыли, и на нем не осталось пятен; розовые щечки так и горели, в черных глазах блестело веселье.

– Ведь ты же не будешь давать мне уроков, тетушка? – спросила Дороти.

– Видишь ли, дорогая, мой отец, а твой дедушка, хочет, чтобы я учила тебя.

– Но ведь это совсем не обязательно!

– Нет, обязательно, дитя мое, это очень важно. Тебя кто-нибудь должен учить.

– О, конечно. Я только думала, что ко мне каждый день будет приходить какой-нибудь учитель, хороший учитель, который научит меня латинскому, греческому языку и всему, что знают умные-преумные люди. Мне совсем не нужно детских уроков. Моя мамочка учила меня, как учат маленьких детей, и я могу хорошо говорить по-французски. Говоришь ли ты по-французски, тетя? – и девочка перешла на французский язык.

Мисс Доротея покраснела:

– Не очень хорошо.

– Ну, так я буду учить тебя французскому языку, – решила Дороти, – буду тебе ставить баллы и, если ты станешь плохо учиться, сделаюсь строгой. Правда, весело?… И это очень поможет мне. Ты будешь громко читать по-французски, спрягать глаголы и все такое.

Маленькое создание низко грациозно присело.

– Ты умеешь танцевать менуэт, тетушка? – опять поинтересовалась Дороти. – Потому что, если ты не умеешь, я могу поучить тебя.

– Нет, дитя мое, меня никогда не учили танцам.

– Как это странно и смешно! Вот мамочка танцевала, и так красиво, так хорошо! Я могу выучить тебя танцевать. Хочешь, сделаем так, тетя: я буду учить тебя французскому языку и танцам, а ты меня ужасному английскому и истории. Один день ты будешь моей учительницей, а другой – я твоей, подумай, как весело! Хочешь? Итак, ты будешь слушаться меня в мой день, а я тебя – в твой день. Ну, как ты думаешь, тетушка Доротея?

Мисс Сезиджер обвила девочку рукой:

– Это совсем никуда не годится, дитя мое, потому что мне уже поздно учиться.