Другая страна - Джеймс Болдуин Страница 10

Руфус и Вивальдо – Вивальдо особенно – знали тут достаточно многих и даже были с некоторыми из них дружны так давно, что казалось, знакомство это началось еще до рождения. Особенно пугал вид бывших друзей и любовниц, канувших непостижимым образом почти в небытие. Это говорило о том, что еще в прежние времена их подтачивала некая болезнь, вроде рака, которая теперь, возможно, переместилась в нынешних приятелей. Многие за прошедшее время почили, вернувшись в землю, из которой вышли, но другие по-прежнему топтали ее; кто-то стал алкашом, кто-то наркоманом, кто-то убивал время в поисках хорошего психиатра; были и такие, что с горя обзавелись семьей и теперь мирно толстели, обрастая потомством; все они мечтали о том же, что и десять лет назад, в споре приводили все те же аргументы, цитировали тех же властителей дум и, что всего ужаснее, были убеждены, что излучают обаяние, как и прежде, когда у них еще не выпадали зубы и не вылезали волосы. Держались они теперь много враждебнее, недоброжелательство ощущалось и в тоне, и во взгляде, оно, собственно, и оставалось их единственной живой чертой.

Вивальдо остановила тучная добродушная деваха, явно под градусом. Руфус и Леона, стоя поодаль, дожидались его.

– У тебя чудесный друг, – сказала Леона. – Совсем не важничает. Мне кажется, я его тысячу лет знаю.

Теперь, когда рядом не было Вивальдо, на Руфуса и Леону смотрели уже иначе. Обитатели Гринич-Виллидж, одиночки и находящиеся в компании, дружно уставились на них, словно попали на аукцион или на выставку племенных жеребцов.

Весеннее солнце припекало Руфусу затылок и лоб. Леона вся светилась; казалось, она забыла обо всех и всем на свете, кроме него. Достаточно было заглянуть в ее глаза, чтобы отпали все сомнения в искренности ее чувства. Если она так спокойна, подумал Руфус, если ничего не замечает, то почему он-то дергается? Может, просто напридумывал всякого, может, всем на них глубоко наплевать? Но тут, подняв глаза, он встретился взглядом с молодым итальянцем; пробивавшийся сквозь листву солнечный свет дрожал на лице юноши. Итальянец смотрел на Руфуса с нескрываемой ненавистью, а Леону окинул сверху вниз презрительным взглядом, словно последнюю дешевку. Опустив глаза, юнец брезгливо прошествовал мимо по дорожке, заявив таким образом свой молчаливый протест, и даже его спина, казалось, источала яд.

– Подонок, – пробормотал Руфус.

И тут его изумила Леона.

– Ты про мальчишку? Его просто жизнь заела – тоска и одиночество. Не сомневаюсь, что при желании ты легко мог бы с ним подружиться.

Руфус от души рассмеялся.

– Я правду говорю, – упорствовала Леона. – Люди просто одиноки, потому и злобятся. Верь мне, мальчик, я-то уж знаю.

– Слушай, не смей называть меня мальчиком, – взбесился он.

– Прости, – удивилась Леона. – Я не хотела тебя обидеть, дорогой. – Она взяла его за руку, и оба оглянулись, ища взглядом Вивальдо. Того крепко держала за воротничок толстуха, а он, хохоча, вырывался.

Картина рассмешила Руфуса.

– У Вивальдо вечные проблемы с бабами.

– А по-моему, он от души веселится, – сказала Леона. – Да и девушка тоже.

Действительно, толстуха, отпустив Вивальдо, теперь покатывалась со смеху, согнувшись в три погибели и чуть не падая на дорожку. Люди вокруг тоже заулыбались – кто сидя на скамейке, кто прямо на земле, а кто оторвавшись при этом от книги, заулыбались, при виде этих двух типичных живописных обитателей Гринич-Виллидж.

Но у Руфуса их реакция вызвала только новый прилив раздражения. Разве они с Леоной, приведись случай, смогли бы вот так раскрепощенно вести себя у всех на глазах? Какую бы девицу ни подцепил Вивальдо, никто не осмелится смотреть на него так, как сейчас на Руфуса, и на девушку не станут пялиться, как на Леону. Самая распоследняя шлюха в Манхэттене сразу оказалась бы под защитой, иди она под руку с Вивальдо. И все потому, что Вивальдо белый.

Руфусу вспомнился дождливый вечер прошлого года, когда он только что вернулся из Бостона после концерта, и они с Вивальдо решили пойти куда-нибудь поразвлечься, прихватив с собой Джейн. Руфус никогда не мог понять, что Вивальдо нашел в Джейн; та была старовата для него и в придачу ворчлива, нечистоплотна, ее седоватые волосы вечно висели патлами, свалявшиеся свитера, коих у нее было великое множество, болтались на ней как на вешалке, а запачканные краской джинсы пузырились на коленях. «Она одевается как огородное пугало», – сказал как-то Руфус и громко захохотал, увидев испуганное выражение на лице друга. Вивальдо так перекосило, как если бы при нем разбили тухлое яйцо. И все же до того дождливого вечера Руфус еще мог худо-бедно выносить Джейн.

Вечер действительно был жуткий; дождь лил как из ведра, наполняя воздух хлюпающими и рокочущими звуками; ливень был такой сильный, что, казалось, с ним вместе поплыли, растекаясь, фонари, улицы и дома. Он стучал, стекая струйками, в окна грязного бара, куда их привела Джейн и где они никого не знали. Тут было полно неухоженных, тучных женщин, с которыми Джейн иногда днем выпивала по рюмочке, и бледных неряшливых угрюмых мужчин из доков, у которых появление Руфуса вызвало крайнее раздражение. Руфус хотел было сразу же уйти, но помешал ливень, и он остался ждать, пока дождь хоть немного утихнет. Он устал от бесконечной болтовни Джейн, трещавшей без умолку о своих картинах, а за Вивальдо ему было просто стыдно: как можно с этим мириться?.. С чего завязалась драка? Он всегда считал, что спровоцировала ее Джейн. Тогда, чтобы не заснуть под нескончаемую бабью трескотню, Руфус стал задираться, поддразнивать Джейн, но в этом шуточном поддразнивании проскальзывали и серьезные нотки, и Джейн не могла этого не понять. Вивальдо следил за их перепалкой, вымученно улыбаясь. Он тоже изнывал от скуки, находя суждения Джейн невыносимо претенциозными.

– Во всяком случае, – заявила Джейн, – ты не художник и потому не вправе судить мою работу…

– Да перестань, – оборвал ее Вивальдо. – Только вслушайся, как глупо звучат твои слова. Ты что, хочешь сказать, что рисуешь исключительно для шайки недоумков-художников?

– Оставь ее, – сказал Руфус, начиная наслаждаться ситуацией. Он склонился через стол к Джейн, улыбаясь со светской учтивостью. – Куда нам со свиным рылом. Чтобы разобраться в ее мазне, нужны мужики покруче.

– Вы-то как раз и есть снобы, а не я, – парировала Джейн. – Честные, работящие, простые люди, которые приходят сюда, в этот бар, понимают мои картины, они задевают их за живое; вряд ли ваше искусство кого-то так трогает. Вы проводите время в обществе мертвых людей, а эти – живые.

Руфус залился смехом.

– А я-то думаю, чем это здесь воняет. Теперь ясно. Дерьмом. Вот они, живые люди, что делают. – И он снова рассмеялся.

Но одним глазом он уловил, что к ним начинают присматриваться. Повернувшись к слепым окнам, он приказал себе: о’кей, Руфус, будь паинькой. И откинулся