Чарльз Диккенс - Торговый дом Домби и сын, Торговля оптом, в розницу и на экспорт (Главы XXXI-LXII) Страница 11

Пока она отсутствовала и никого не было в доме, к нему приблизился, но не с той стороны, куда ушел брат, джентльмен, быть может, уже не первой молодости, однако здоровый, цветущий и статный, с веселым ясным лицом, приятным и добродушным. Брови у него были еще черные, черными были и волосы, но седина уже заметно их посеребрила и красиво оттеняла широкий чистый лоб и честные глаза.

Постучав в дверь и не получив ответа, джентльмен сел на скамейку на крылечке и стал ждать. Ловкое движение пальцев, которыми он барабанил по скамье, напевая и отбивая такт, как будто обличало в нем музыканта, а необычайное удовольствие, какое он испытывал, напевая что-то очень медлительное и тягучее, лишенное определенного мотива, казалось, обличало в нем глубокого знатока музыки.

Джентльмен еще развивал музыкальную тему, которая все кружилась, и кружилась, и кружилась вокруг себя самой, подобно штопору, который крутят на столе, и отнюдь не приближалась к концу, когда показалась Хэриет. Увидав ее, он поднялся и остался стоять со шляпой в руке.

- Вы опять пришли, сэр! - сказала она, запинаясь.

- Я осмелился это сделать, - ответил он. - Не можете ли вы уделить мне пять минут?

После недолгих колебаний она открыла дверь и впустила его в маленькую гостиную. Джентльмен уселся там напротив нее, придвинул свой стул к столу и сказал голосом, вполне соответствовавшим его внешности, и с обаятельным простодушием:

- Мисс Хэриет, вы не можете быть гордой. В тот день, когда я зашел сюда, вы дали мне понять, что вы горды. Простите, если я скажу, что я смотрел вам в лицо, когда вы это говорили, и оно противоречило вашим словам. И снова я смотрю вам в лицо, - добавил он, ласково коснувшись ее руки, - и оно противоречит им все больше и больше.

Она была слегка смущена и взволнована и ничего не могла ответить.

- Ваше лицо - зеркало правдивости и кротости, - сказал посетитель. Простите, что я доверился ему и вернулся.

Тон, каким были сказаны эти слова, делал их совершенно непохожими на комплимент. Тон был такой чистосердечный, серьезный, сдержанный и искренний, что она наклонила голову, как будто хотела и поблагодарить его и признать его искренность.

- Разница лет, - сказал джентльмен, - и честность моих намерений дают, полагаю я, право говорить откровенно. И я это делаю; потому-то вы и видите меня вторично.

- Бывает особая гордость, сэр, - помолчав, отозвалась она, - или то, что может быть принято за гордость, но в действительности это просто чувство долга. Надеюсь, всякая другая гордость мне чужда.

- А гордость собой? - спросил он.

- И гордость собой.

- Но... простите... - нерешительно начал джентльмен. - А что вы скажете о вашем брате Джоне?

- Я горжусь его любовью, - сказала Хэриет, глядя в упор на своего гостя и мгновенно меняя тон; хотя он оставался по-прежнему сдержанным и спокойным, но была в нем глубокая, страстная серьезность, благодаря которой даже дрожащий голос свидетельствовал о ее твердости. - И горжусь им! Сэр, вы, который каким-то образом узнали историю его жизни и повторили ее мне, когда были здесь в последний раз...

- Только для того, чтобы завоевать ваше доверие, - перебил джентльмен. - Ради бога, не подумайте...

- Я уверена, - сказала она, - что вы заговорили о ней с добрым и похвальным намерением. В этом я совершенно уверена.

- Благодарю вас, - отозвался гость, быстро пожав ей руку. - Я вам очень признателен. Уверяю вас, вы отдаете мне должное. Вы начали говорить, что я, знающий историю жизни Джона Каркера...

- Вы можете обвинить меня в гордыне, - продолжала она, - когда я говорю, что горжусь им. Да, горжусь. Вам известно, что было время, когда я им не гордилась - не могла гордиться, - но время это прошло. Унижение в течение многих лет, безропотное искупление вины, искреннее раскаяние, мучительное сожаление, страдания, которые, как мне известно, причиняет ему даже моя любовь, так как он считает, что я заплатила за нее дорогой ценой, хотя богу известно, что я была бы совершенно счастлива, если бы только он перестал горевать!.. О сэр, после всего, что я видела, умоляю вас, если вы будете облечены властью и кто-нибудь провинится перед вами, никогда, ни за какую провинность не налагайте кары, которую нельзя отменить, пока есть бог на небе, заставляющий изменяться сердца, им созданные.

- Ваш брат стал другим человеком, - сочувственно отозвался джентльмен. - Уверяю вас, что я в этом не сомневаюсь.

- Он был другим человеком, когда совершил преступление, - сказала Хэриет. - Он другой человек сейчас и стал самим собой, поверьте мне, сэр!

- Но мы живем по-прежнему, - сказал посетитель, рассеянно потерев лоб рукой и задумчиво барабаня пальцами по столу, - по-прежнему, не отступая от заведенного порядка, изо дня в день, и не можем ни заметить, ни проследить этих перемен. Они... они относятся к метафизике. Нам... нам не хватает для них досуга. У нас... у нас не хватает мужества. Этому не обучают в школах и колледжах, и мы не знаем, как за это взяться. Одним словом, мы чертовски деловые люди, - сказал джентльмен, подходя к окну и снова возвращаясь и усаживаясь с видом чрезвычайно недовольным и раздосадованным.

- Право же, - продолжал джентльмен, опять потерев себе лоб и барабаня пальцами по столу, - у меня есть основания полагать, что такая однообразная жизнь, изо дня в день, может примирить человека с чем угодно. Ничего не видишь, ничего не слышишь, ничего не знаешь; Это факт. Мы принимаем все, как нечто само собой разумеющееся, так и живем, и в конце концов все, что мы делаем - хорошее, дурное или никакое, - мы делаем по привычке. Только на привычку я и могу сослаться, когда придется мне оправдываться на смертном одре перед своею совестью. "Привычка, - скажу я. - Я был глух, нем, слеп и неспособен на миллион вещей по привычке". - "Действительно, это очень деловое объяснение, мистер такой-то, - скажет Совесть, - но здесь оно не поможет!"

Джентльмен встал, снова подошел к окну и вернулся, не на шутку взволнованный, хотя это волнение и выражалось своеобразно.

- Мисс Хэриет, - сказал он, садясь на стул, - я бы хотел, чтобы вы разрешили мне быть вам полезным. Посмотрите на меня: вид у меня должен быть честный, ибо я знаю, что сейчас я честен. Не так ли?

- Да, - с улыбкой ответила она.

- Я верю всему, что вы сказали, - продолжал он. - Я горько упрекаю себя за то, что двенадцать лет я мог знать и видеть это и знать и видеть вас, и, однако, не знал и не видел. Вряд ли мне толком известно, как я вообще пришел сюда - я, раб не только моих собственных привычек, но привычек других людей! Но теперь, когда я все-таки пришел, разрешите мне сделать что-нибудь для вас. Я прошу со всею честностью и уважением. Вы удивительным образом пробуждаете во мне и то и другое. Разрешите мне что-нибудь сделать.

- Мы ни в чем не нуждаемся, сэр.

- Вряд ли, - возразил джентльмен. - Думаю, что это не совсем так. Есть кое-какие маленькие радости, которые могли бы скрасить вашу жизнь и его. И его! - повторил он, полагая, что произвел на нее впечатление. - Я по привычке своей думал, что для него ничего нельзя сделать; что все решено и покончено; словом - вовсе об этом не думал. Теперь я рассуждаю иначе. Разрешите мне сделать что-нибудь для него. Да и вам, - добавил посетитель с заботливой нежностью, - следует хорошенько следить за своим здоровьем ради него, а я опасаюсь, что оно пошатнулось.

- Кто бы вы ни были, сэр, - отозвалась Хэриет, подняв на него глаза, я вам глубоко благодарна. Я чувствую, что вы хотите сделать нам добро и никаких других целей не преследуете. Но мы уже много лет ведем такую жизнь, и отнять у брата хоть частицу того, что сделало его таким дорогим для меня и доказало его благородную решимость, умалить в какой-то мере его заслугу, заключающуюся в том, что он в одиночестве, без всякой помощи, никому неведомый и всеми забытый, заглаживает свою вину, - значило бы лишить утешения и его и меня, когда для каждого из нас пробьет тот час, о котором вы только что говорили. Эти слезы выражают мою благодарность вам лучше, чем любые слова. Прошу вас, верьте этому!

Джентльмен был растроган и поднес к губам протянутую ему руку так, как мог бы любящий отец поцеловать руку примерной дочери, но с большим благоговением.

- Если настанет день, - сказала Хэриет, - когда он будет отчасти восстановлен в том положении, которого лишился...

- Восстановлен? - с живостью воскликнул джентльмен. - Как можно на это надеяться! В чьей власти его восстановить? Разумеется, я не ошибаюсь, полагая, что завоевание им бесценного сокровища, благословения всей его жизни, является одной из причин вражды к нему его брата.

- Вы касаетесь предмета, о котором никогда не бывает речи между нами. Даже между нами, - сказала Хэриет.

- Прошу прощения, - сказал гость. - Мне бы следовало это знать. Умоляю вас, забудьте об этих неуместных словах. А теперь я не смею больше настаивать, ибо я не уверен, вправе ли я это делать, - хотя, бог знает, быть может, даже это сомнение тоже является одной из привычек, - добавил джентльмен, снова с безнадежным видом потирая лоб. - Разрешите же мне, человеку чужому и в то же время не чужому, просить вас о двух одолжениях.