Дмитрий Ризов - Ловцы Страница 11

— Ты посмотри, какая красота. Володя, неужели это все ты на удочку поймал?

Володя промолчал.

— А я ни разу не видела, как рыбу ловят, — пожаловалась она. — Странно. Живешь рядом с речкой, а вот так… Все над корытом, над корытом… На речке когда была? А я ведь, Володя, на речке-то еще до войны была! С отцом еще с твоим. Вот те на… Жизнь над корытом проходит и деваться некуда.

Мать погрустнела, но потом опять встрепенулась:

— Правду скажи — неужели ты сам вытащил вот такую рыбину, — она опять подняла большого голавля, — на вот такой хлыстик? — И засмеялась.

Володя тоже улыбнулся, уклончиво спросил:

— Ты ничего тут не слыхала?

— Слыхала, — поспешно ответила мать, пряча от Володи глаза. — Рыжика подстрелили. Но не до смерти. Ты не пугайся.

Володя кашлянул.

— Ну и кто же? — прозрачно намекнул вопросом, что сам-то он тут ни при чем.

— Говорят, кто-то из Милюков. Может, Гришка? — Мать вытерла руки о передник. — Милюки, мол, воров пуганули. Половину помидорных грядок у них перетоптали. Сколько с этим возни, и в одну ночь половину огорода как корова языком слизнула. Да за это и стрельнуть не жалко! А навел тех воров Рыжик. Его и подстрелили. Я тебе скажу, Володя, это на него похоже.

Она испытующе посмотрела на сына.

— Рыжик что говорит?

— Ты Рыжика не знаешь? С ним сами его родители, говорят, беседу провели, кнутом. Он будто воробьев во дворе у Милюков ловил. Это ночью-то воробьев? Воробьи в дырах в электростанции будто бы ночуют. И зачем ему воробьи? Хотя бы врал похоже, а то чешет без оглядки…

— Ну и зачем ему воробьи?

Мать внимательно посмотрела на Володю, по едва уловимым приметам на ее лице он понял, что она о чем-то догадывается.

— А сам ты не знаешь?

— Что ты, мам!

— А то… говорят, второй парнишка там был. И воробей в ведре. Думал, я не увижу? Тут кошка целый день у ведра с ума сходит, и он чирикает на все сени. «Что ты, мам?» Вот тебе и «что ты»! Оттуда воробей?

— Оттуда… — сознался Володя.

— И воробей оттуда… И помидоры там… Поди теперь, разберись, кто и за чем туда лазил.

Володя насупился, желваки проступали на скулах, задвигались туда-сюда.

— А что еще Рыжик про воробьев говорил? Не слыхала?

— Я почем знаю? Может, что и говорил. Теперь в милицию потянут. И поделом! Если головы на плечах нет. Вам попадет — ладно, сами виноватые, а о Милюках вы подумали?

— Что о них думать?

— О, дурной… Да знаешь ты, что им грозит? Их запечь могут туда, где телята вовсе не родятся. Из-за вас. Давай выкладывай, сынок, за чем к Милюкам лазили.

— За воробьем.

— За воробьем… А помидоры?

— А помидоры не трогали. Ну, Рыжик немножко, штук пять…

Она пригорюнилась.

— Ты что, мам, скисла вся?

— Да вот, кумекаю… Если бы вы за помидорами лазили, вроде бы как и вина у них поменьше. А если за воробьем — им хуже. Строже могут подойти. Тогда, выходит, они как бы действительно над добром с ума сошли, в человека стрельнули ни про что… Я так думаю: брать грех на себя, упекать человека в тюрьму — не годится. Если до суда дойдет, — губы у матери дрогнули, — за помидоры тебе и Рыжику ничего не будет. Мальчишки всегда по огородам страдуют, дело старинное. Самое большое оштрафуют. Да и ладно. У нас и так голо… Если дойдет до беды, в милицию вызовут, о воробьях нужно молчать, а говорить о помидорах.

Володя, сосредоточенно слушая мать, согласно кивнул. И он так думал. К тому же кто поверит, если скажешь, что воробей нужен был кота кормить?

— Слышь, мам, — подвел итог Володя, — ты о воробье тоже никому не говори. За помидорами мы лазили… Ну?

На душе у Володи полегчало. Самое главное — сом в стороне. Он подхватил таз, отправился на задворки рыбу чистить. Под ногами в предвкушении потрохов юлой крутилась кошка, ради этого случая на время прервав стражу у ведра.

Утром следующего дня Володя Живодуев проснулся с мыслью: «Ну и что дальше?» Она была так велика, эта мысль, что заняла всю Володину голову. Удивительно даже, как она в ней умещалась?

Володя лежал некоторое время неподвижно, глядя в потолок, за дощатыми стенами сеней чирикали воробьи. Своего пленника он перенес из сеней в сарай еще вечером, пересадил его в клетку, одолженную у верхнего соседа. Он давно заметил: клетка стоит у того на подоконнике без применения, только зря пылится. Вдруг он с ясной отчетливостью понял: сома ему изловить не удастся, опередят его. Как это произойдет, сейчас знать он не мог, но то, что сом пройдет мимо и, возможно, из-за Рыжика, чувствовал. Он даже губу прикусил от недоброго этого предчувствия.

Не стоило брать Рыжика в компанию. С ним всегда что-нибудь не так… Володины мысли перекинулись на Милюков, на милицию, на вчерашний разговор с матерью. Он, конечно, если дело дойдет до милиции, соврет, скажет, что лазили за помидорами. Но стрельнули-то не в него, а в Рыжика. Как это все меняет! Вся инициатива теперь у него в руках: и судьба Милюков, и сом, и даже сам он, Володя Живодуев. «Хоть круть-верть, хоть верть-круть, а спина сзади…» — вспомнил он поговорку Никитина. Вот кого надо было в напарники брать! И не было бы тогда всей этой запутанной истории. Тот хоть на долото, а свое в любом водоеме изловит, не смотри, что ноги нет.

Володя спешно привел себя в порядок, перекусил, отправился к Опресноковым. Приятеля дома не оказалось. Но вот что странно — мать его, тетка Фрося, елейно, маслено как-то с ним говорила. Не как обычно. Отец тоже вышел, но в разговор не встрял, стоял себе, опершись плечом о косяк сенных дверей, и глаз с Володи Живодуева не спускал. Он смотрел… Ну, как бы это сказать? Так, будто Володя что-то у него потихоньку собирается спереть, а он знает про это, теперь смотрит и внушает: только посмей, только посмей… Уж не сома ли имеет в виду? От догадки все внутри у Володи похолодело.

«Что-то произошло, — думал он, выходя на улицу. — Что-то уже произошло. Рыжик… Где Рыжик?»

Володя Живодуев бежал на речку, не зная, как поступит с Рыжиком, если тот действительно его предал. Милицию он обежал как можно дальше. Деревянные доски моста успели нагреться на солнце, жгли даже задубелые подошвы его босых ног. У противоположного берега, совсем близко к мосту, мелкий заливчик. Весь он сейчас пронизан солнцем, нежные ленты водорослей поднимаются снизу, расплываясь метелками по поверхности, на дно падают от них прозрачные синеватые полоски теней, и еще несколько продолговатых теней медленно передвигаются по дну — от голавлей, приплывших сюда понежиться в тепле мелководья.

Простенькая рыбья жизнь. Ну что в ней хитрого? А он мог бы часами следить за этой жизнью, вникая в ее тайны! Вот они, рыбехи, как на ладони… Володя поднял камешек, швырнул в залив. Голавли метнулись на всплеск, засновали; по дну побежала еще одна рябая тень, вспыхивающая солнечными бликами, — от поднятой на поверхности волны.

По крутой тропе, окруженной запыленной полынью, репейниками и крапивой, вымахавшими в человеческий рост, он сбежал с дамбы. Дальше шли темные сырые заросли кленовой чащи с реденькими блеклыми кустиками чистотела. И, наконец, берег, в кустах цветущего цикория, весь в черных круглых пятнах старых кострищ, окруженных зарослями пастушьей сумки, — зола прибита дождями, поблескивают в ней кусочки оплывшего бутылочного стекла. Вода цветет, — отметил Володя. В гребешках редких волн собирается зелень и, выплескиваясь, прилипает к серому береговому песку.

Володя Живодуев огляделся: возле острова ни души. В воде, как всегда, мелькают синеватые спинки густеры. Стайка маленьких голавликов проплыла мимо, держась кромки берега, в последний момент рыбки увидали его, рывком ушли в глубину. На острове тоже пусто. Там, где он в прошлый раз увидел сомовий плеск, вилась большая стая белых бабочек, они нацелились на чем-то особенным притягательный для них клочок сырого берега у воды и, мешая друг другу лепестками крыльев, то норовили все разом здесь усесться, то снова поднимались белым облачком, отражаясь в воде, как в зеркале…

Живодуев оглянулся на тропу. По ней шли. Только бы здесь не остановились купаться! Шли трое парнишек и двое взрослых: мужчина и женщина. Мужчина нес на согнутой руке байковое одеяло, женщина сумку со всякой всячиной. У мальчишек в руках удочки. Надолго собрались, определил Володя.

— Как вода, мальчик? — поинтересовалась женщина.

— Не знаю, — хмуро ответил он. — Холодная, наверное. Родники со дна бьют. Тут она всегда холодная. И на дне черная тина. Потом ноги фиг отмоешь…

— А мы сами знаем, чай, местные, — улыбнулась она.

— Мам! Давай без остановок, сразу до места, — позвали ее ушедшие вперед мальчишки.

Володя выждал, пока они отойдут подальше, обежал речку до тракторного моста. На сваях из буровых труб покоились отработанные буровые «свечи», тесно уложенные одна к одной. Просвета между настилом и водой почти не было, даже лодке не протиснуться. Воздух здесь звенел от ребячьего визга, песчаное мелководье кипело, разлеталось фонтанами от ударов десятков загорелых рук и ног. Набултыхавшиеся до посинения, неслись во весь дух на мост, блаженно валились на раскаленные солнцем трубы, прижимаясь к ним то животами, то спинами, оставляя на металле следы, которые в следующее мгновенье испарялись, словно их слизывал с труб сухой горячий язык солнца.