Джованни Боккаччо - Амето Страница 11

чем и наказан будет их порок.

XXIII

Удержав стихи в цепкой памяти, я опустила глаза долу, не в силах более вынести блеска, и прямо перед собой увидела Венеру на зеленом лугу, подобную Елене, склонившейся над мертвым Парисом. Правой рукой она сжимала отпущенные поводья ожидавшего поодаль коня, а левой удерживала щит и копье. И казалось, что она плачет - если бы могли плакать глаза бессмертных, - устремив взор на юношу в прекрасных доспехах, простертого на траве и, как показалось мне, бездыханного. Как повелевает обычай, я преклонила колени на зеленой траве и, для начала почтив богиню, вопросила: "О священнейшее божество, матерь любовных услад, я, раба твоя, прошу, внемли моей речи и удостой ее ответа божественных уст; и, если моего слуха дозволено коснуться твоим словам, не скрой от меня причину скорби, замутившей ясный божественный лик, скажи мне, кто этот мертвый юноша, на которого ты взираешь?"

Небесным голосом она отвечала: "Милая дева, тот, кого ты здесь видишь, был поручен мне сиротой, и я растила его, обучая, пока он не достиг возмужалости, о которой ты можешь судить по его густой бороде; я даровала ему коня и доспехи; опоясав, сделала своим рыцарем. И вот теперь, когда долгие труды были близки к достойному завершенью, некое божество, похитив у меня его дух, скитается с ним в поднебесье, причиняя мне горчайшую из обид; и оттого меня снедает тоска, которую я едва в силах вынести божественной грудью. Но из-за того, что богам не дано переменять того, что судили другие боги, я не могу положить предел своему страданью".

Внимательно выслушав священную речь и почувствовав жалость, я сказала: "О богиня, дай волю гневу и умерь свое горе, не смягченное сроком, ему не место там, где нужна помощь. Если тебе угодно принять ее от меня, я смертной рукой попробую сделать то, что богам возбраняется их уставом, и, кто знает, может быть, сумею вернуть тебе оруженосца целым и невредимым, всей душой готовым нести твою службу".

Сказав это, я переложила стрелы в другую руку и, приблизившись к охладелому телу юноши, чуть дотронулась до едва трепетавшей обнаженной груди. Он задрожал, выказывая устрашающие признаки близкой смерти, беспорядочными движениями напрягая каждую жилу. Но постепенно теплом собственной руки я согрела похолодевшее тело и почувствовала, как в него возвращается излетевший дух и воскресает в нем и как сердце наполняет кровью каждую жилу. Видя, что желанная цель близка, я сказала: "Богиня, утешься, заблудшая, но не погибшая жизнь возвращается в тело, чей дух, где бы он ни был, мы собственными силами отзовем к исполнению долга".

И я поддерживала теплом руки слабую жизнь до тех пор, пока не увидела, что бледность лица начинает понемногу сменяться румянцем, а члены приходят в движение, подобно водной глади, тронутой легким ветром. Только успела отлетевшая было жизнь вновь укрепиться в теле, как юноша сел, словно тот, другой, который предстал среди Фессалийских гор недостойному сыну Помпея, когда Эрихто заклинаньями вызвала его от Стигийских вод; издав болезненный стон, он тотчас упал бы, если бы я не поддержала его рукой. Обратив глаза, долгое время томившиеся в потемках Дита, к лику сострадательной богини, он едва вынес его сиянье и, пристыженный, еще безгласный, всем униженным видом взмолился о прощении за отступничество. Увидев это, богиня, довольная, выпрямилась во весь рост и благосклонно пообещала ему снисхождение к его провинностям, которое и даровала, как только он испросил его, обретя голос; за это она потребовала впредь не совершать подобных проступков, если только потемки Ахеронта ему не дороже, чем ясный свет ее царства. Сверх того, она приказала ему в искупленье греха не покидать и усердно чтить меня, как спасительницу его жизни, и с радостью в лице поручила его моим благодетельным попеченьям. С этими словами она стремительно исчезла в небе, разлив кругом того места дивный свет и благоухание драгоценнейших ароматов.

А я осталась одна с юношей, чье тело уже совсем согрелось, и, довольная подарком богов, видя, что юноша уже обрел дар речи, спросила, из каких мест он родом, как его имя и что с ним случилось, чтобы лучше понять, кто же был мне дарован. Он отвечал мне: "Прекраснейшая дева, единственная опора и надежда моей жизни, над Ксанфом, красивейшей рекой во Фригии, несущей ясные воды, еще видны развалины града, некогда окруженного высочайшей стеной, которую возвел Нептун под звук Аполлонойой кифары. Но когда ярость греков обрекла прожорству огня все, чем он мог напитаться, и высокие башни, с великой затратой сил вознесенные к небу, вершинами коснулись земли, а та, что была причиной несчастий, вернулась в оставленную спальню супруга, тогда-то из города вышла на вечное изгнание толпа молодых людей. В скитаниях оставив за собой африканские берега и громаду, придавившую надменную главу Тифея, и обильные царства Авзонии, они переправились через жадные волны Рубикона и Родана и остановились на приветливых берегах Сены; с теми же упованьями, с какими Кадм некогда воздвиг Фиванскую крепость, они основали там город и поселились в нем на благо себе и своим потомкам. С тех пор как среди смертных явилось божественное дитя, протекло в том городе двенадцать веков и еще девять десятых от тринадцатого столетья - подобно тому как сейчас от четырнадцатого протекло две пятых - до того времени, когда от одних благородных родителей родилась дочь, которую они в положенный срок благочестиво с факелами выдали замуж за служителя Марса, полагая, что совершают добрый поступок. А тем временем между скудных гор, примерно ни полпути от Корита до земли кормилицы Ромула, у Тритолема, человека безвестного, без имени и достатка, из нужды служившего Сатурну и Церере, от простой нимфы родился мальчик, чье имя, ничем не прославленное, я не стану упоминать.

Унаследовав поле и все, чем владел отец, он, однако, переменил занятье, не желая идти по стопам родителя, скрыл под обманчивой личиной грубые нравы и с величайшим усердием принялся служить Юноне; благосклонная к нему богиня привела его к берегам Сены, где он долго жил в изобилии благ, выдавая себя за человека знатного рода и от всех знатных людей скрывая правду о своем ремесле. Между тем в доме молодой женщины, чью свадьбу омрачил зловещим криком унылый филин, исполнилось дурное предзнаменование: жестокая смерть похитила у нее того, кто проживи он еще немного, стал бы моим отцом; юная годами и разумом, она осталась без супруга на вдовьем ложе и в горьких слезах проводила темные ночи до тех пор, пока не увидела, правда, не знаю где, чужестранца, юношу почтенного вида; а увидев его, тотчас воспылала к нему любовью, подобно Дидоне при виде чужестранца Энея. И как у той память о Сихее канула в Лету, так у этой - о первом муже, как только она предалась новой любви в надежде возместить утраченные радости с новым возлюбленным; но как ни мало их оставалось, и им вскоре по вине его положила конец печальная смерть. Он, не менее прельщенный ею, чем она им, но сжигаемый более пылкой страстью, немало сил положил на то, чтобы найти способ утолить свое пламя; и может быть, оно не погасло бы, если бы не возымел дурных последствий обман. Молодая женщина, дорожа своей честью, воспротивилась его желаньям и, в страхе перед родными братьями, упорно не поддавалась натиску пылкой страсти; как ни старался юноша, никак не мог привести дело к тому, чего так желал.

Однако при помощи многочисленных ухищрений ему наконец удалось привести в исполнение один из своих замыслов. И когда наконец он остался наедине с молодой женщиной в укромном месте, то оба в страхе смиренными голосами призвали Юнону, прося ее освятить их объятья нерасторжимыми узами брака и тайну его сохранить до тех пор, пока обстоятельства не дозволят им с должной торжественностью открыться перед всем миром, а под конец поклялись друг другу Юноной, что никогда он не будет принадлежать другой, а она другому, если не вмешается смерть, и скорее Сена потечет вспять от моря, чем они нарушат свою клятву. Юнона, находясь рядом, подала знак, что вняла мольбам, и милостиво не позволила остаться бесплодными их любовным объятьям; от них и родился я, который достался бы лучшему отцу, если бы Атропос не поспешила оборвать нить его жизни; родители нарекли меня именем Ибрид, и так я по сей день прозываюсь.

Однако отец мой, недостойный такой супруги, следуя своему жребию, попрал обеты и клятвы, данные им моей матери. А боги, равнодушные к вероломству человека дурного, придержали до поры до времени месть и как бы махнули на него рукой, будь, мол, что будет; он же обманом взял себе в жены одну свою соотечественницу. Но и Юнона и Гименей, вторично призванные, на этот раз отказали в благословении; мало того, осердясь на прелюбодейку-жену и обманщика-мужа, Юнона в праведном гневе лишила его большей части дарованных благ, уготовила ему полное разорение, предвещая гибель, и предала проклятию все их потомство, продолжая насылать беды на тех, кто так или иначе способствовал делу. Между тем я достиг отрочества и в угоду богине, которой младенцем был оставлен на попечение, стал посещать палестры и пробовать силы на разных поприщах; а Фортуна оказалась ко мне столь милостива, что я прослыл и слыву опасным соперником в состязаниях.