Софрон Данилов - Огонь Страница 11

— Как я пойду, если меня сюда привели? В больнице не всё делается по желанию больного.

— Товарищ Нартахов, там очень хорошая палата, тепло, светло, — сказала сестра просительно, и Семён Максимович про себя отметил, что она уже не назвала его безликим словом «больной».

— Люда, поймите, дело не в том, что в палате тепло, а совсем в другом. А чтобы вам не быть виноватой перед главврачом, пригласите сюда Сусанну Игнатьевну.

Медсестра выпустила из рук угол подушки и, круто повернувшись, торопливо пошла по коридору.

— Эх, нехорошо, — заволновался Кейметинов.

— Дед Миитэрэй, садись пока на кровать, — Нартахов подвинулся, освобождая место.

Старик, осуждающе ворча, сел на кровать, подтянул ноги и накрыл их одеялом.

— Чего ты, Сэмэн, из малого дела сотворил большое? Разве обязательно любой разговор превращать в скандал? Ничего бы не случилось, если бы я, человек более здоровый, несколько дней полежал в коридоре.

— Но у меня есть стыд, от которого краснеет лицо порядочного человека.

— Да я всё равно скоро выпишусь, — настаивал старик.

— Ну, выпишешься — тогда другое дело, — примирительно сказал Семён Максимович. Ему совсем не хотелось расстраивать хорошего старика.

Вернулась медсестра Люда и, собрав вещи Кейметинова с тумбочки, кивнула старику:

— Пойдём обратно в палату.

— Ну как, получила нагоняй?

— Нет, — улыбнулась девушка.

— А что я вам говорил? А главврач придёт?

— Нет, она занята.

«Занята, занята, — мысленно продолжил разговор Семён Максимович. — Знаем мы эту занятость. Стыдно ей, вот и не пришла».

После ухода медсестры и старика санитарка как-то по-особенному заботливо поправила одеяло на кровати Нартахова, осторожными движениями взбила подушку.

— Вы что-то задержались на работе, Полина Сидоровна?

— Сменная санитарка заболела, я и осталась. Домой только сбегала, ребёнка в школу отправила — и обратно.

— Мальчик, девочка?

— Мальчик. — Голос у женщины стал распевным. — Да мал только ещё. Когда я его ещё выращу?

— Вырастите, какие ваши годы. — Нартахов хотел ещё сказать что-то ободряющее и снова, в который уже раз, почувствовал, как у него закружилась голова.

…Он снова увидел себя бессильно лежащим на сырой земле, увидел ночь, которая прошла сорок лет назад, услышал боль, рвущую тело. Кружилась голова. Он смотрел на темнеющую в глубине двора хату и ждал.

Вначале начала мёрзнуть спина. Постепенно нервный тряский холод стал проникать внутрь тела, подбираясь к сердцу. С тех пор как женщина ушла в дом, прошло уже немало времени — так, по крайней мере, казалось, — и тревожное беспокойство всё больше и больше охватывало Нартахова. Всколыхнувшаяся было надежда на спасение начала истаивать. Отчего так долго её нет? Плохой это признак. Опасный. Ведь не одна же она живёт, — иначе чего бы ей сразу не забрать Нартахова с собой, — и сейчас в доме, скорее всего, решается судьба раненого: то ли помочь, спрятать, то ли сделать вид, что ничего не видели, не слышали, и отсидеться за запертыми дверями, то ли донести…

Нартахов ещё полежал какое-то время и понял, что надеяться больше нечего. Уйти отсюда он уже не сможет, кончились последние силы, и он вряд ли сможет даже встать на ноги, и потому, похоже, остаётся только одно — честно, по-солдатски умереть. Если на него и не донесут хозяева дома, то едва рассветет, как он будет обнаружен врагами. И тогда необходимо будет принять последний бой.

Постанывая, Нартахов пополз вдоль плетня в сторону тёмного, похожего на копну строения, полагая, что это, скорее всего, амбар или коровник, и не ошибся: теперь с тыла его надёжно прикрывали толстые стены амбара. Поудобнее пристроил винтовку и положил около себя единственную гранату. Он провёл пальцами вдоль тела, вдоль тяжёлой ноги, нащупал влажные лохмотья комбинезона и подумал, что надо бы перевязать хотя бы ногу, иначе он не дотянет и до утра, а если и дотянет, то возьмут его без всякого труда, как берёт разбойничающая собака бескрылого утенка. А такой смерти Нартахов не хотел. Он теперь будет бороться за право выбрать другую смерть, солдатскую.

Нартахов начал осторожно расстёгивать комбинезон, чтобы как-то изловчиться и снять обожжёнными руками с обожжённого тела остатки исподней рубахи, перетянуть раны, удержать в себе жизнь. Удержать хотя бы до утра. Но это оказалось нелёгким делом…

Краем уха он уловил возникший неподалёку звук и не сразу сообразил, что это проскрипела дверь в доме. Нартахов настороженно затих, вглядываясь и вслушиваясь в темноту, и приметил две неясные тени, крадущиеся через двор. Тени остановились там, где Нартахов лежал каких-то десять минут назад.

— Да ведь туточки он и был. — Семён признал голос давешней женщины.

— Ушёл, стало быть, — облегчённо выдохнул другой голос, который мог принадлежать только пожилому человеку. — Пойдём в хату. Ночь ведь. Не ровен час…

— Да куда он уйдёт? Немцы кругом, — жалостливо сокрушалась женщина. — Ждал, ждал, поди… Тебя пока разбудишь да растолкуешь тебе — все жданки могут кончиться.

— Стал быть, сумел мужик уйти и немцев миновал. Иначе мы бы стрельбу услышали. И дай ему бог удачи… Идём в хату. Ныне время такое, что на улицу лучше и не высовываться.

— Да куда он уйдёт? Я же тебе говорила, раненный он весь. Может, он здесь близко. Покликать надо. Э-эй, хлопец!

— Да тише ты, Леся, тише, — умоляюще зашептал старик. — Ну и дурная же ты. Услышит кто чужой. Беда будет.

Женщина понизила голос:

— Товарищ, а товарищ! Если ты здесь, отзовись. Мы свои тебе.

— Здесь я, — отозвался Нартахов. Он хоть почти сразу же поверил в самые добрые намерения женщины, но слово «товарищ», такое родное и привычное с детства, растопило последние сомнения и прозвучало самой прекрасной музыкой.

Женщина мигом оказалась рядом.

— Заждался, поди? Встать-то можешь?

— Могу, могу, — обрадованно дышал Нартахов. Опираясь на винтовку, он медленно поднялся, но почти сразу же стал заваливаться на бок.

Женщина скользнула ему под руку, придержала, не дала упасть.

— Татусь, пособи.

Торопливо, со свистом дыша, подошёл старик, встал с другого бока, подпёр плечом.

— Терпи, хлопче, терпи. Сейчас в хате будем.

— Это больной, поступивший к нам сегодня ночью. С пожара. Его фамилия Нар… Нартахов.

— Знаю, знаю, Люда. Здравствуйте, Семён Максимович. Я чувствую, что вы не спите.

Бинт на голове, похоже, ослабел, сбился на глаза, Семён Максимович не сразу разглядел, кто с ним разговаривает, а убрал с глаз белесую кисею — признал: врач Сардана Черова, дочь знаменитого охотника с Юрюядяха Степана Черова. Семён Максимович когда-то даже принимал некоторое участие в её судьбе. В позапрошлом году девушка, получив диплом врача, была направлена на работу в другой район, хотя и очень стремилась в родные места. Оказавшись в Якутске на совещании, Нартахов через обком партии сумел добиться перевода Черовой на прииск.

— Здравствуйте, Сардана Степановна. Вы мой лечащий врач? Я рад. И, как я тут понял из разговоров, от вас, от вашего решения зависит моя судьба: или домой идти, или продолжать продавливать койку в больнице.

— В этом случае всё зависит не от меня, а от вашего состояния, — строго сказала девушка.

— Да какое состояние? Руки-ноги целы, на перевязку буду приходить из дому…

— Я смотрю, вы тут без меня уже всё сами решили. Только я хочу сказать, что у человека, кроме рук и ног, ещё и голова есть. Отверните-ка рубашку, Семён Максимович.

Нартахов послушно повиновался, почувствовал холод никелированного фонендоскопа, скользящего по груди, терпеливо выполнил все команды врача.

Увидев под левой лопаткой рубцы, Сардана Степановна спросила:

— Война?

— Она самая. В танке горел.

— Не везёт вам с огнём. Вот и теперь умудрились обгореть. Сейчас поедем в перевязочную.

Черова произнесла все слова чётко, даже несколько строго, деловито хмурилась, и Семён Максимович понял, что девушка всеми силами старается выглядеть старше своих лет, прячет свою молодость за этой излишней строгостью.

— Вы что-то хотите сказать, Семён Максимович?

— Спросить хочу. Волкова, который вместе со мной поступил с пожара, вы будете лечить?

— Я. А что?

— Мне бы знать, как он? Ведь товарищ по несчастью.

— Волков поправляется, — без всякого сомнения ответила Черова. — Немного обжёг лицо. Можно бы день-два продержать его здесь, но он, как и вы, просится домой. Так что, скорее всего, сегодня мы его выпишем.

— А меня?

— Вам придётся полежать. И несколько дней — постельный режим. Даже не вставать.

— Мне бы Волкова увидеть.

— Я ему сказала, чтобы он навестил вас, — отозвалась медсестра Люда. — Он что-то ответил, но я не разобрала, а переспросить постеснялась.

«Почему же он не хочет навестить человека, которого спас? Или теперь жалеет, что полез в пекло?» — Семён Максимович ощутил, как обидное недоумение начало проникать в душу, но не дал этому чувству окрепнуть.