Мара Будовская - Вечер в Муристане Страница 11

Часть 2. Игольчатый экран

Эксодус

Море закончилось, показался белый сияющий город.

«Тель — Авив» — сказал Дедамоня. В полупустом самолете летели те, кто дожидался этой минуты долго и мучительно. Те, кто подавал на выезд еще при Брежневе. Им был знаком ритуал прибытия в Страну — аплодисменты после приземления, пение «Хевену Шалом Алейхем», поцелуй в почву. Дедамоня хлопал, пел и целовал за все свое ассимилированное семейство.

Возле зала приема новых репатриантов маячила высокая фигура, оказавшаяся Натиком Фишелем. Это Катерина не поленилась отправить ему международную телеграмму.

— Физкультпривет! — поприветствовал прибывших Натик.

Долго заполняли какие–то анкеты. Получили временные удостоверения личности и деньги на первые расходы. Потом чиновница с нежной улыбкой предложила поехать в Иерухам, в репатриантское общежитие, но Натик заявил, что забирает их к себе и буркнул:

— Иерухам — дыра!

Чиновница не стала настаивать на Иерухаме, дала талончик на бесплатное такси и переключилась на насмешившее всех своей фамилией семейство репатриантов Полотовых.

Места в такси хватило только старшим, а Мишка нырнул под распахнутое крылышко Натикова фольксвагена. Он глядел во все глаза из окна машины. Финиковые пальмы и апельсиновые деревья. Плоды гниют на земле. Кривой от зноя воздух. Привязанный у обочины ослик. Классные иностранные машины, среди которых затесалась запряженная в телегу–развалюху тощая лошадь. Стадо овец на выжженном лугу, при них — дремучего вида пастух с кассетным магнитофоном на плече. Зеркальные витрины банков и магазинов. Рекламные щиты, дразнящие невозможностью их прочесть.

Натик выжимал из «жука» все соки, несся на всех парах и даже обогнал такси, в котором ехали старшие Фриды. Наконец, «Фольксваген» въехал в тенистый городок, сплошь застроенный двухэтажными особняками с красными черепичными крышами. Возле одного из них Натик припарковался.

— Это что — ваш дом? — удивился Мишка.

— Это дом нашего третьего мужа.

У Изабеллы Евсеевны, мамы Натика, было три мужа, один другого удачнее. Начав с талантливого Марика Фишеля, из страны она выехала с помощью его последователя, которого бросила ради богатого и роскошного Якопо Ломброзо, наследника итальянской еврейской династии. Они познакомились на теннисном корте. Якопо не подозревал, что кареглазая блондинка, обладательница великолепных форм и точного удара — случайная пташка на престижном корте. Ее фирменная юбочка и теннисные туфли куплены у спекулянтов на московской барахолке, а абонемент в кантри–клуб достался от муниципалитета бесплатно как новой репатриантке. Впрочем, Якопо не жалел о сделанном выборе. Она очаровала его братьев, Бенино и Данона, папу и даже маму. Она держала в порядке дом, разбиралась в живописи, музыке и счетах, ее соусу «песто» позавидовала бы любая итальянка. Он любил свою Беллу, и всегда с радостью принимал в доме ее друзей.

Вот и сегодня он учтиво уволок чемоданы в скрытый стеною волосатых пальм флигель и сказал ошалевшим от его гостеприимства Фридам, что они смогут жить в гостевом домике, сколько захотят.

Изабелла застелила привезенный старшими Ломброзо из Венеции в Яффо на зафрахтованном пароходе стол восемнадцатого века советской клеенкой в клубничку, и выставила на него дары Запада и Востока: овечий сыр, лазанью, винегрет, селедку и блюдо жареных шариков фалафеля. Мишкина мама не осталась в долгу, изъяв из чемодана банку красной икры и бутылку «Столичной».

После пиршества Натик предложил Мишке:

— Поехали, погуляем. А то мне завтра в армию возвращаться.

Тель — Авив, утром сверху показавшийся ослепительно белым, ночью изнутри оказался цветным, немного душным, пахнущим морем и чем–то пряным. Они оставили машину на стоянке торгового центра на улице Дизенгофа и вышли к вращающемуся фонтану, который, впрочем, сегодня не вращался. Мишку поразило количество прогуливающихся в темноте людей. Cтолик в кафе нашли с трудом.

— Якопо — классный мужик. Теперь, будь спок, абсорбция пройдет на уровне. — начал разговор Натик.

— Абсорбция? Это, вроде, химический термин, — пробормотал Мишка, сдавший химию ровно две недели назад.

— Ну да, впитывание в среду. Мне, честно говоря, больше нравится «интеграция». Но у нас в Израиле «интеграция» — это совместное обучение бедных подростков из южного Тель — Авива и богатых из северного в школе. Но хрен получается, а не интеграция. Дубасят друг друга на переменах, и тут преимущество на стороне бедных.

Принесли кофе, штрудель, мороженое и взбитые сливки.

— Сейчас Якопо увлекся рекламным бизнесом. Правда, у нас в стране и телевизионная реклама, и само телевидение в заднице. Но ничего, все еще впереди. В этом бизнесе скоро закрутится куча денег. А то ведь баба Голда с товарищами по партии вообще не хотела телевидение открывать, как источник буржуазной идеологии. До сих пор у нас только один государственный канал. Собираются, правда, открыть еще один, уже на коммерческой основе. Папа Якопо ищет помещение для студии. А мультипликационную студию он оборудовал прямо дома, то есть во флигеле, где вы живете. Пока что в ней работают студенты–кинематографисты. Он их прикармливает с прицелом, что они ему потом отработают на рекламе.

— А меня он туда пустит?

— А ты что — мультипликатор?

— В прошлом.

— Точно, мне же Катерина про студию писала! Пустит, я попрошу. А чем ты собираешься заниматься?

— Может быть, тоже поступлю на факультет кинематографии. Я хочу стать режиссером.

— Забудь. Тут режиссеров не требуется.

— Нигде не требуется. Я — требуюсь.

— Ладно, я рад, что ты такой целеустремленный, не буду тебе обрубать крылья. Скажу только, чтобы ты был готов к тому, что их обязательно обрубят. А с Папой Якопо я договорюсь.

Обратно ехали по шоссе Аялон. Мишка любовался красивыми машинами, звездным небом, огромными рекламами, вывешенными на глухих торцах офисных зданий. С одной из таких реклам во всю длину небоскреба вытянулась длинная, тонкая, модная, родная Катерина.

— Натик! Смотри! Катька!

Натик притормозил и бросил взгляд на рекламу.

— Честно говоря, с той Катькой, какую довелось мне знавать, сходства нет. Но с той фотографией, которую она мне прислала, — несомненно, есть. Только это никакая не Катюха Порохова, а всемирно известная топ–модель Фелишия Фурдак.

— Всемирно известная?

— Ну, не знаю, как в Стране Советов, а тут известная.

Что такое «топ–модель» Мишка не понял, но спрашивать не стал. Очевидно, это девушка, чьим изображением украшают торцы небоскребов.

Когда они вернулись, дом и флигель спали. В саду крутились фонтанчики автоматического полива. В кроне векового дуба сновали летучие мыши. Лабрадор Тереза, повиляв хвостом, вернулась в будку. Спать, несмотря на усталость, не хотелось. Натик тоже не спешил закончить увольнительную.

— Завтра в автобусе отосплюсь, — сказал он, разливая по бокалам белое вино.

Выпили божественного напитка из запасов Папы Якопо. Живительная влага расслабила ту мышцу, что сжимает душу. Пьяненький, ушел к себе. Лег. Из головы не шли пятиэтажные ноги мадмуазель Фурдак и ее хорошенькое личико — копия Катерининого. Впрочем, ежели Фелишия уже развешана на многоэтажках, еще неизвестно, кто чья копия. С этими мыслями и уснул.

Под крылом у Ломброзо

Фриды прекрасно расположились во флигеле. Комнаты ежедневно убирались, одежда стиралась и гладилась, к завтраку, обеду и ужину Изабелла Евсеевна приглашала их сама. Каждое утро, изрядно подкрепившись, впятером шли в ульпан — студию по изучению иврита. Там, в ульпане, наслушались и насмотрелись совсем других историй — кто–то жил в общежитии, кто–то снимал квартиру вместе с родителями после десятилетий раздельного проживания, а кто–то и вовсе с чужими людьми, чтобы сэкономить на квартплате. Семейство Полотовых — мама, папа и двадцатилетний сын Вадик — тоже оказалось с ними в одном ульпане. В процессе обучения выяснилась и причина веселья служащих в аэропорту. Фамилия Полотов переводится на иврит, как «плохо здесь». Прекрасная фамилия для иммигранта.

Чтобы отплатить Ломброзо за гостеприимство, Бабарива пыталась помочь на кухне, а мама с папой — принести из ближайшего супермаркета какие–то продукты, но Изабелла Евсеевна пресекла их попытки, и велела сосредоточиться на изучении языка и общей акклиматизации. В конце концов, решено было, что они останутся, как минимум, до окончания ульпана. Якопо оформил договор о сдаче флигеля, по которому государство выплатило причитающиеся квартирные. Дедамоня попытался отдать эти деньги хозяину, но тот не взял, обратив договор в филькину грамоту, предназначенную исключительно для обмана Еврейского Государства.