Збигнев Крушиньский - На суше и на море Страница 11

Есть такие, кто даже в костюме выглядит расхристанно. Стефан — больной, в больничном халате, опутанный электродами, с частичным параличом левой части лица — умирал, не теряя ничего из своего блеска, истинный государственный муж (оставив меня, которую прозовут вдовою системы). Он просил читать ему газеты — он, совсем еще недавно сам наполнявший их содержанием. До конца он диктовал мне опровержения. Я не посылала их, жалко было на марки тратиться. Что здесь опровергать, когда везде царит мелочность и спесь. Пусть себе живут в уверенности, что только вчера появились на свет, а нам позволят спокойно умереть.

Я собрала вещи, оставленные в тумбочке. Часы и четки, календарь, расписанный до будущего года, теперь уже ненужный. Людмила настаивала на вскрытии, но я была против. Вскрытие может показать причину смерти, но не повод убийства. Да и показало бы? Столько я наслушалась о тупом инструменте.

Все как ты хотел. Мы посадили самшиты, и я каждый день поливала, жара не сходит. На обед делаю окрошку — простокваша сразу из холодильника на стол. Собака гуляет только утром и ночью, а остальное время проводит на каменных подмостках у ступенек в подвал, наслаждаясь прохладой. Я потеряла ключ от почтового ящика и жду, пока письма совсем не разопрут его. В колодце сухо, и не помогает даже долив до насоса, которому нечего больше сосать. В заливе купаются мальчишки и плавают бочки с огурцами. Одну из них разорвало, и теперь не отличить водной ряски от укропа. Иногда кто-нибудь звонит, говорю, что, мол, ошиблись номером, а после уж не поднимаю трубки.

Нам вручили медаль за долгую супружескую жизнь. Я отослала ее назад, и от твоего имени также. Нечего им считать наши годы, а наград нам и так хватает. Сегодня супругов ими награждают разведенные.

Объявился твой родной брат, спрашивал о завещании. «Да, — сказала я, — оставил», — и послала ему нашу идейную декларацию сорокалетней давности, над которой мы сидели до утра в лесной сторожке, а потом еще на съезде, сражаясь за отдельные формулировки, на которые нападали правые, выраставшие во враждебную фракцию. Я и сегодня не изменила бы в ней ни запятой. К сожалению, сегодня даже знаки препинания расставляют с перспективой роста. Добавила еще галстук, тот, что из кокосового волокна, с уже завязанным узлом. Алчные родственники не могут понять, что завещание адресовано и их потомкам.

В саду появились зяблики, говорят, что их больше, чем людей, только они не так бросаются в глаза. Вот и думаю, может им что отписать.

Прибрала кабинет. Осталась спальня и второй гардероб. Еще раз просмотрела белье и рубашки. Когда убедилась, что все пуговицы на месте, принялась одну за другой снимать с вешалок. Потом все вынесла в мешках в сад, облила керосином и подожгла. Огонь, только огонь справедлив.

ЯН И АННА

С Яном …-ником (фамилия замазана черными чернилами) я познакомилась в 74-м, в июле. Мы оказались вместе на производственной практике, в шесть выезжали из общежития, чтобы к семи успеть на вагоноремонтный завод, расположенный довольно далеко за городом. Мы ничего не ремонтировали, подметали помещения, убирали столярный и лакокрасочный цеха, где нас так душили респираторы, что после того, как мы их снимали, запах растворителя казался нам эликсиром жизни. В двенадцать был перерыв на обед, который мы не ели, потому что был жирный и было жарко. Суп нас не восстанавливал, минеральная вода, слишком теплая и слишком газированная, обжигала небо, а вовсе не охлаждала его. Однако иногда продавали кефир в небольших зеленых бутылках с крышками из алюминиевой фольги, мы их покупали по две и садились в тени сломанного вагона, ждущего у шлагбаума своей очереди на ремонт. Мы разговаривали на самые разные темы. О планах на каникулы. Об экзамене, на котором сыпали. Об учебе, которая начиналась демонстрацией судьбы тех, которые на нее не попали. Демонстрировал ее (судьбу) как раз мастер, то и дело находивший для нас новый мусор, по преимуществу токсичный, да к тому же рассыпанный в чем-нибудь вязком. Должно быть, он свозил его сюда из соседних отделений.

В четыре мы возвращались усталые и грязные. Наше сознание развивалось вразрез с установками. Теперь мы точно знали, кем мы не станем. Ремонтниками подвижного состава, даже если весь он сломается. После полудня, снова в общежитии, мы пересаживались в спальные вагоны. Пару часов мы, разделенные стеной, валялись на кушетках, слишком узких, чтобы так называться. Вечером мы шли в город, инициатива была обоюдо-симметричной. Он заявил о своем намерении, а я обрадовалась, потому что, как оказалось, каждому из нас захотелось выпить пива на Рыночной площади, причем совершенно конкретного — Пястовского, и в совершенно конкретной пивной. Мы шли от студенческого района через большую пустую территорию, которую немцы сровняли с землей под аэродром, который в центре города должен был помочь эвакуации. Вылетел отсюда только один самолет, немцы убирались по суше, но взлетная полоса осталась, и теперь по ней колесили трамваи, тяжелобрюхие, медлительные, бескрылые, нелетающие. Мы проходили по висячему мосту, гудящему жизнью городского транспорта. Опускаю описание Одры, текущей под нами, на ней — утки, байдарка без рулевого, тем не менее ровно идущая намеченным курсом, зато неровно отбитая арка прежнего Амта, преобразованного в новое Управление, а еще — луна в вышине, несущественный элемент, произвольно сравниваемый, например, с монетой, над кубышкой Музея, скопившего сокровища культуры.

С Анной …-увной (фамилия указана правильно) я познакомился на студенческой практике, в июле, в 74-м. Мое внимание привлекла ее стройная фигура, которая, когда Анна вылезала из рабочего комбинезона, была похожа на статуэтку, появляющуюся из глыбы материала. Относительно платья не уверен. Раз, кажется, в горошек, равномерно рассыпанный на ткани, другой — в клетку, волнами расходящуюся по материалу. Ходила она и в брюках, тогда еще не зауженных снизу.

Нас разместили в общежитии, на время каникул пустом. Над кроватью на стене висела соломенная плетенка, напоминавшая об уюте, а на шкафчике — там и сям вбитые гвозди для вешания на шнурке кухонной утвари. Мы работали на вагоноремонтном заводе, находившемся в другом конце города. На работу нас отвозил автобус, переделанный из грузовика и для верности снабженный надписью: «Внимание, перевозка людей». — «Товары, — шутили хохмачи, думая наверняка и об Анне, — товары, на выход!» Но никто не выходил, группа практикантов сохраняла образцовое единство, понимая, однако, что через минуту она будет разъединена работой.

Мы мели цеха, и без того довольно пыльные. Когда мы хотели сделать перерыв, то закрывались в каком-нибудь из вагонов, за окном пейзаж не перемещался и не останавливался, сдерживаемый семафором, только иногда кто-нибудь из рабочих качнет нас крюком портального крана, ища запчасти, которые достать им еще труднее, чем поймать рыбу. Там и произошло первое наше сближение, если то, что я присел рядом с Анной, можно считать сближением. «Не занято?» — спросил я. «Нет, — ответила она, — для нас ведь забронировано».

Помню, что другую жажду мы гасили скисшим молоком, которое привозили с молочного комбината, когда молоко не удавалось продать свежим, привозили его в литровых прозрачных бутылках с крышкой, вздутой от брожения, с сывороткой, подмывающей берега сливок. Мастер гонял нас не слишком. Когда пыль от метелок стояла в воздухе слишком долго, ремонтируемый вагон выглядел так, будто съехал с путей в пыльное поле, и тогда мастер просто брал шланг и поливал все помещение, не внемля нашим протестам. Мы сушились на солнце во дворе.

В три часа мы возвращались в автобус, грязные, потому что в душевой не работал душ. «Ничего с вами не станет, — говорил вызванный нами санитарный инспектор, — небось не шахта». Мы мылись над раковинами зернистой пастой, которая хорошо растворяла машинное масло, но оставляла красные пятна на коже, экзему на предплечье от локтя до запястья.

Вечером я ложился на койку. Все не мог заснуть, как после долгой дороги, вместо стука колес в ушах сто ял писк станков, это как бы все время тормозить, никогда при этом не останавливаясь. На потолке мне виделась Анна — перемещенная, потому что на самом деле она жила за стеной. Возможно, я инстинктивно хотел исправить ошибку, поскольку руководители практики заботились, чтобы парней с девушками не селить на одном этаже, так что мы были соседями не совсем легально, не по своей инициативе.

Вечером мы, как правило, ездили в Центр на тряском трамвае мимо находящегося в ремонте Имперско-Грюнвальдского моста. В глаза било солнце, заходящее где-то за костелом Девы на Песках, лебеди обнимались, а проходившее с левой стороны Воеводское управление отражалось в воде правильной аркой, выгнутой в сторону, противоположную излучине реки, так что течение, хоть и главное, было как бы заключено в скобки.