Иван Лазутин - В огне повенчанные. Рассказы Страница 11

На ухабе, образованном плохо засыпанной воронкой от бомбы, машину сильно тряхануло. Галина, ударившись спиной об угол чьего-то чемодана, проснулась. Открыв глаза, увидела перед собой усталое и еще больше постаревшее лицо матери лейтенанта Королькова.

— А ты, доченька, немного уснула… — сказала она и улыбнулась той светлой улыбкой доброты и ласки, которую Галина видела только у своей матери.

— Устала я… Ведь всю ночь на ногах, — ответила Галина, поправляя сползшую косынку.

— А я вот все думаю. Думаю и никак не найду ответа.

— О чем же вы думаете?

— Все о том же… — Горький вздох матери лейтенанта оборвал ее слова. — И кто только, скажите мне, придумал эти войны? Зачем человек убивает человека?

— Как вас зовут, тетенька? — спросила Галина, глядя в глаза пожилой, уже почти совсем седой женщины, которая смотрела мимо нее, через плечо, куда-то далеко-далеко, словно там, в облаках, она искала ответ на мучивший ее вопрос.

— Зовут меня Степанидой Архиповной, доченька. А сыночка моего, с которым я сегодня простилась, зовут Алешей. Без отца вырастила. Один он у меня на белом свете. Сам-то погиб в гражданскую, под Волочаевкой. Небось читала книгу Фадеева «Разгром»?

— Как же, в школе проходили, очень хороший роман, — ответила Галина, заметив, как но лицу Степаниды Архиповны проплыли серые тени.

— Нет, доченька, это не роман. В романах все больше выдумывают. А в этой книжке — правда. Мой Николушка хоть и был немного старше Саши Фадеева, а воевали вместе. И про него в этой книге написано. Только под другой фамилией.

— Сейчас паши лучшие писатели стараются все больше писать исторические романы, чтобы было в них больше правды, — пыталась поддержать разговор Галина.

— Это-то так… — рассеянно отозвалась Степанида Архиповна, продолжая глядеть в сторону, где остался ее единственный сын. Потом, словно вспомнив вдруг что-то, спросила: — А скажи, доченька, мы, случайно, едем не по Старой Смоленской дороге, как ее называли в старину?

— По ней. Только сейчас она называется автострадой Москва — Минск.

— По этой, что ли, дороге Наполеон шел на Москву? — Посуровевший взгляд Степаниды Архиповны поплыл по линии горизонта.

— По этой, Степанида Архиповна.

— И бежал назад тоже по ней?

— По ней. Раньше, еще задолго до войны с Наполеоном, эта дорога соединяла Россию с Францией.

Окончательно сраженный сном, теперь сладко спал и сын полкового писаря Балабанова. Свернувшись калачиком на черном чемодане, он положил голову на фуфайку.

— Стало быть, и Гитлер задумал идти на Москву по этой же дороге? — Степанида Архиповна посмотрела на Галину так, будто та обязательно должна была знать, по какой дороге Гитлер пойдет на Москву.

— Наверное, по ней. Все остальные — узкие, местного значения.

— Ну что ж, пусть идет. Эта дорога для России святая, а для врага проклятая. Только вот боюсь… Чует мое сердце беду… В Россию верю, в народ верю, нас победить нельзя. А вот за своего Алешеньку боюсь.

— Ничего, Степанида Архиповна, скоро будет в войне перелом. По радио передавали, из Сибири движутся несметные полки. Едут и с Дальнего Востока.

— Так-то все оно так, но где сегодня мой сын и твой муж? Ведь уже несколько дней убивают. А в роду нашем мужики долго не живут, все гибли на войнах.

— Так уж и все? — спросила Галина, чтобы не молчать, но сразу же устыдилась своего вопроса, прозвучавшего как бабье любопытство.

— Дед и его брат не вернулись с турецкой, отец мой погиб под Порт-Артуром. Остался вот Алешенька.

К вечеру последняя машина колонны начала отставать. Лейтенант Артюхов, которому было поручено доставить семьи командного состава полка в Смоленск, ехал в головной машине. Всякий раз, когда Артюхов останавливал колонну у какой-нибудь деревни или села, чтобы залить в перегревшиеся радиаторы воду и дать десятиминутный отдых женщинам и детям, которые, с трудом слезая с машин, сразу же спешили в холодок палисадников, он нервничал, бегал от машины к машине и, снова недосчитавшись последней машины, начинал ругать сержанта Кутейникова.

— Ну подожди, дам же я этому губошлепу-верзиле, когда вернемся в полк! Всю дорогу тянет нас за хвост!

И только минут через десять — пятнадцать, увидев показавшийся на дороге грузовик. Кутейникова, лейтенант Артюхов успокаивался, шел к колодцу, снимал гимнастерку и, пыхтя и фыркая, обливался холодной водой. Но даже и в эти минуты, умываясь, он то и дело вскидывал голову и смотрел в сторону приближающегося к колодцу ЗИСа, словно боясь: а вдруг он ошибся, вдруг это не их машина?

Галине было искренне жаль молчаливого и безответного сержанта Кутейникова, в машине которого что-то не ладилось с двигателем. Глядя на потрескавшиеся и пересохшие губы сержанта, на его воспаленные от напряжения и бессонной ночи глаза и выгоревшие на солнце брови, Галина хотела заступиться за шофера, злилась на Артюхова, который, отчитывая Кутейникова, всякий раз находил для него ядовитые и обидные слова. Молча выслушивая брань лейтенанта, сержант еще больше краснел и, обливаясь потом, лез под капот машины. Пока все отдыхали в холодке, он копался в двигателе.

— Свеча барахлит, товарищ лейтенант, — не глядя на Артюхова, объяснял причину отставания Кутейников и, посматривая в сторону колодца, спрашивал: — Разрешите залить холодненькой, а то в радиаторе уже кипяток. Я мигом.

— Только живо! Третий раз сегодня из-за тебя, растяпа, теряем по полчаса!

Откуда-то из-под сиденья сержант достал помятое, видавшее виды ведро и метнулся к колодцу. Сидя на бревнах перед покосившейся избенкой с окнами, уходящими в землю, и худой, почерневшей от времени и дождей соломенной крышей, Галина видела, как, жадно припав к ведру, сержант большими глотками пил холодную колодезную воду и оторвался от ведра только тогда, когда услышал окрик Артюхова:

— Хватит! Лопнешь! Ведь ледяная! Пожалей утробу!

Сержант спустил из перегревшегося радиатора кипяток и залил в него два ведра холодной воды. Глядя на пассажиров, уже забравшихся на свои места в кузове, он впервые за день улыбнулся и, поправив пилотку, подмигнул сыну полкового писаря:

— Как Балетка?

— Хорошо… — ответил мальчуган и, подняв щенка на руки, показал его шоферу.

— Не искусал никого? — на полном серьезе спросил Кутейников.

— Он не кусается.

— Смотри, а то лейтенант ему задаст! — Сержант сел в кабину и захлопнул за собой дверцу.

Дневная жара спадала. Струистое марево зноя гасил набегавший со стороны леса прохладный ветерок. Почерневшие кособокие избушки смоленских деревень вызывали в душе Галины грустные мысли. Не такой представлялась ей Смоленщина, край русского воинства, земля, помнящая баталии с Наполеоном, места, где партизаны под водительством Дениса Давыдова и Сеславина показали, на какие подвиги способен русский человек, когда на карту поставлена судьба Отечества…

И снова последняя машина отстала. Шофер, до конца выжимая газ, отчего двигатель ревел зверем, старался изо всех сил сократить разрыв между машинами. И снова в эти минуты в душе Галины вспыхивала жалость к сержанту.

Первым «раму» заметил Костя. Ладонью заслонив лицо от солнца, он напряженно во что-то вглядывался.

— Ты чего, Костя? — спросила Галина, прочитав на лице мальчишки тревогу. Что ты там увидел?

— «Рама»!.. — выдохнул Костя и показал рукой туда, где над кромкой леса, прямо над дорогой, по которой они ехали, повис немецкий «фокке-вульф».

Все, кто сидел в машине, уже знали, что такое «рама», когда она, снижаясь почти до вершин сосен и делая круги над военным городком, поливала пулеметным огнем тех, кто не успел скрыться в подвалах домов. Хотя бы вчерашний случай… Летчик не пощадил даже старушку с двухлетним внуком. Когда площадка перед домами, в которых проживал командный состав, опустела и на ней остались только двое — старуха в длинной черной юбке и белом платочке и малыш, играющий в песке, — «рама» сделала новый разворот, снизилась так, что чуть ли не задевала за трубы казарм, и пошла прямо на детскую площадку. Прицельная пулеметная очередь была точна. Убитые наповал старушка и малыш так и остались лежать, уткнувшись в песок.

Расстояние между «рамой» и грузовиком быстро сокращалось. Костя, пробравшись по узлам к кабине, начал что есть мочи колотить по крыше кулаками. Теперь «рама» казалась уже не повисшим черным бруском, а зловеще разрастающейся черной птицей с застывшими крыльями.

Резко затормозив, машина прижалась к обочине шоссе и остановилась. Из кабины выскочили сержант Кутейников и его напарник — боец с облупленным красным носом. Вытаращив испуганные бесцветные глаза, боец что есть духу крикнул сидящим в кузове:

— Во-оздух!.. — И в тот же миг бросился с протянутыми руками к машине, принял на руки дочку писаря Балабанова, прижал ее к груди и побежал с ней к дорожному кювету.