Мишель Турнье - Философская сказка (сборник) Страница 11

* * *

Новая прислуга приступила к работе, и баронесса была ею очень довольна. Сама похожая на шкаф, Эжени с легкостью двигала мебель. Ее появление пришлось очень кстати: баронесса, как обычно в конце зимы, затеяла генеральную уборку - эти уборки переворачивали дом вверх дном и приводили в бешенство барона. В такие дни домовитые женщины оккупировали всю территорию, и ему оставалось только спасаться бегством. К тому же выяснилось, что Эжени в данном случае представляет собой куда большую опасность, чем старушка Селестина. Это барон испытал на собственной шкуре: однажды он полетел кувырком, когда она случайно задела его, пятясь задом и примостив на животе комод.

Эжени, с точки зрения баронессы, обладала еще одним достоинством. Немногословная, как и подобает людям ее положения, она умела слушать и при этом выражала интерес к беседе и соглашалась, открывая рот не чаще, чем следовало. Их диалоги основывались на извечном сговоре женщин против мужчин, но Эжени умело держала дистанцию между прислугой и хозяйкой, постоянно давая понять, что в этих деликатных вопросах она, конечно же, менее сведуща.

В то утро она была во всеоружии, как настоящий воин домашнего фронта: тюрбан на голове, туго повязанный передник, засученные рукава и целый арсенал швабр, метелок, половых щеток и щеточек для полировки мебели. Баронесса ходила за ней из комнаты в комнату, то следом, то впереди, руководя ее действиями.

- Зимой, - говорила баронесса, - пыль не так заметна. Но с первыми лучами солнышка видишь, какая предстоит работа.

- Да, мадам, - соглашалась Эжени.

- Я хочу, чтобы мой дом был безукоризненным. Заметьте, я вовсе не помешана на чистоте. Разумеется, хлопьев пыли под кроватями не допускаю. Но вот моя бабушка заставляла свою прислугу шпилькой выковыривать пыль между половицами. Мне бы такое и в голову не пришло.

- Нет, мадам.

- Рамки, мелкие безделушки, фарфор - это все не трогайте. Я сама займусь.

- Хорошо, мадам.

- Вот с кабинетом мужа - отдельная проблема. Когда он у себя, заходить нельзя: ему, видите ли, мешают. А когда его нет, так, послушать его, туда и вовсе носа нельзя сунуть. Приходится подметать и вытирать пыль так, чтобы он ничего не заметил.

- Понятно, мадам.

- Когда я была маленькой, настоятельница моего пансиона говорила: "Дом, содержащийся в чистоте и порядке - отражение чистой души, обращенной к Богу".

Именно в этот момент Эжени передвинула на столе стопку бумаг, и на ковер из-под нее посыпались картинки и брошюрки эротического содержания.

- Опять эта гадость! - вырвалось у баронессы. - Я так и знала, что он их где-то прячет!

Она нагнулась, собрала их и посмотрела с отвращением.

- Эти голые телеса напоказ - какое безобразие!

- Что верно, то верно, - согласилась Эжени, заглянув через ее плечо.

- И что тут интересного? Решительно только мужчины с их скотскими позывами самцов способны что-то в этом находить.

- Да уж, точно, мужчины - они скоты и есть.

- Эжени! Речь идет о моем муже!

- Прошу прощения, мадам!

- Ладно, мужчины, такими уж они созданы, - пустилась в рассуждения баронесса. - Это я могу понять. Но вот кого я никогда не пойму - женщин, которые потакают их прихотям.

- Может, заради денег, - отважилась высказать свое мнение Эжени.

- Ради денег? Это бы еще полбеды. Но я так не думаю. Среди женщин, знаете ли, попадаются такие порочные создания, которым это нравится.

- Да уж, верно, увы, попадаются такие! Баронесса поднялась и подошла к камину, заставленному трофеями с конных состязаний.

- Меня поместили к сестрам Благовещения в девять лет, - произнесла она мечтательно, с едва заметной улыбкой. - В пансионе были ванные комнаты. Четыре на всех. Каждая пансионерка мылась раз в неделю. Рядом с ванной висело что-то вроде плаща из плотного сурового полотна. Чтобы можно было раздеться, помыться и одеться, не видя своего тела. В первый раз я не поняла, зачем это. Помылась так, без ничего. И вот, когда надзирательница заметила, что я не воспользовалась этой похожей на гасильник накидкой, знаете, что она мне сказала?

- Нет, мадам.

- Она сказала: "Как, дитя мое, вы разделись догола при свете дня! Разве вы не знали, что ваш ангел-хранитель - юноша?"

- Надо же! Никогда не думала.

- Вот и я прежде не думала, Эжени, - кивнула баронесса, - но с тех пор я не переставала об этом думать. Да, я непрестанно думала об этом юноше, нежном, чистом и невинном, который всегда со мной, как самый верный спутник и самый лучший друг...

* * *

Не зря баронесса говорила аббату Дусе: весна - это не только время всходов и цветения, это пора волнений и тревог. Не успела Эжени закончить генеральную уборку, не успела расставить и разложить свои швабры, метелки, щетки и щеточки по местам, словно оружие после битвы, размотать тюрбан и снять передник, как на ее имя пришла телеграмма из Пре-ан-Пая. Сестре Эжени предстояло родить, и семерых ее детей нельзя было оставить одних, хотя старшей, Мариетте, уже сравнялось восемнадцать.

Эжени все объяснила баронессе. Эта самая сестра, по ее словам, всегда была бесталанная, да еще и замуж вышла за пьяницу, который только и умеет, что делать детей. Мариетта же - просто испорченная девчонка, в голове у нее ветер гуляет, ничего, кроме нарядов да иллюстрированных журналов для женщин она знать не хочет, и на нее рассчитывать не приходится. В общем, Эжени попросила двадцать четыре часа, чтобы съездить к сестре и выяснить, как обстоят дела.

Двадцать четыре часа прошли, прошли и тридцать шесть, и сорок восемь. На второй день, ближе к вечеру, когда баронесса отлучилась - надо же было кому-то сходить за покупками, - в дверь позвонили. Барон окликнул жену и тихо ругнулся, обнаружив, что ее нет дома. Твердо решив не двигаться с места, он поглубже уселся в кресло и отгородился от всего мира газетой. Но тут опять раздался звонок - на этот раз требовательный, нестерпимо пронзительный, почти угрожающий. Барон вскочил и поспешил в прихожую, готовясь выбранить нахала по заслугам. Он рывком распахнул дверь и отпрянул, словно ослепленный вспышкой. Кто же стоял перед ним? Сесиль Обри собственной персоной. Он был поражен, глазам своим не верил. Но вот же ее упрямая детская мордашка под тяжелой копной волос, надутые губки, дерзкие зеленые глаза, и вдобавок неуклюжая повадка деревенской девчонки и сильнейший запах дешевых духов - от всего этого веяло нормандской землей, и то сказать, она была близко.

- Я могу увидеть мадам баронессу де Сен-Фюрси? - выпалила гостья.

- Это я... То есть, я хотел сказать, я барон де Сен-Фюрси. Моей жены сейчас нет дома.

- А-а, - с облегчением выдохнула девушка.

Она одарила барона широкой улыбкой, не дожидаясь приглашения, вошла в прихожую и по-хозяйски огляделась.

- Вот, значит, - сказала она. - Я - Мариетта, племянница Эжени. Тетя пока не может приехать. Никак. Мама моя все хворает. В больнице она. Восьмой ребенок, сами понимаете. По мне, лучше б ему вовсе не родиться. Главное, в деревне у нас больше никогошеньки, и помочь-то некому. Вот я и подумала, может, я вас выручу, буду тут пока вместо нее.

- Вы? Вместо Эжени? Собственно... почему бы нет?

К барону вернулась его самоуверенность; чудеса лавиной ворвались в его жизнь, и он стал прежним Тетеревком.

- Что ж, все-таки разнообразие. А... Это Эжени вас прислала?

- Ну... не совсем. Я ей говорю: давайте, поеду. А она плечами пожала. От тебя, сказала, все равно проку не будет.

- Подумать только!

- Ну да, правда же? А потом, вы ж понимаете, жизнь у нас в Пре! Я восемнадцать лет это терплю!

- Восемнадцать лет? - удивился барон. - А где же вы были раньше?

- Раньше? Да не родилась еще!

- Ах вот как!

- Ну, я и решила - такой случай никак нельзя упустить. Собралась и поехала, никому ничего не сказала. Только записку в кухне на столе оставила: мол, еду помогать мадам баронессе.

- Отлично, отлично.

- А как вы думаете, мадам захочет, чтоб я осталась?

- Наверное. То есть, наверное, нет. Но здесь я решаю, не так ли? А я говорю: все в порядке, решено и подписано, вы наняты. Берите-ка вашу амуницию, я покажу вам, где вы будете квартировать. Или нет, давайте сперва посмотрим дом. Вот мой кабинет. Здесь всегда чересчур ретиво убираются. Ворошат мои бумаги, я потом ничего не могу найти. На этой фотографии - мой отец, генерал де Сен-Фюрси. А это я в чине лейтенанта. Мне тогда было двадцать лет.

Мариетта взяла фотографию в руки.

- Ох, как же месье изменился! Надо же! Ни в жизнь бы не узнала. Такой был молоденький, такой красавчик!

- Конечно, это естественно в таком возрасте.

- И что только годы с людьми делают!

- Ладно, ладно, довольно.

- Только знаете что, - поторопилась добавить Мариетта, - по мне вы теперь лучше.

- Очень мило с вашей стороны.

- По мне если мужчина совсем еще юнец, так это и не мужчина вовсе.

- Я тоже так думаю. Браво, браво. Прошу сюда, вернемся в прихожую и пройдем в столовую.