Заметки о моем поколении. Повесть, пьеса, статьи, стихи - Фрэнсис Скотт Фицджеральд Страница 11

Они присылают ей шаль на Рождество. Когда дважды в год она приезжает к ним в гости, они ведут ее в «Ипподром»: «Все эти новомодные зрелища маме не понравятся»[41]. Она – не личность, она «бедная» мамочка. Состарившись в пятьдесят лет, она ест у себя в комнате, когда к ужину собирается молодая компания. Она отдала детям столько эгоистичной, безрассудной любви, что, когда они вылетели из гнезда, у нее не осталось ничего, кроме почетного звания «матери», скудной пищи для ее недокормленной души.

Мы наконец-то вняли советам врачей оставлять младенцев в покое. Мы больше не «занимаем» ребенка целый день, не щекочем его, не разговариваем с ним – чтобы потом удивляться, почему к концу дня малыш капризничает, дергается и злится. Материнская любовь к своему чаду больше не измеряется тем, сколько раз за ночь оно призывает ее своим криком. Возможно, когда-нибудь мы научимся оставлять детей в покое и тратить свою жизнь на самих себя. Дом с недостатком лучше, чем дом, где всего через край. Такой дом душит, такой дом давит. Женщина, счастливая со своим мужем, в воздействии на ребенка даст фору дюжине детопоклонниц. И вся энергия, которую тратят на «воспитание» детей, ничего не стоит в сравнении с воображением, способным усмотреть в ребенке личность, потому что рано или поздно ребенок в любом случае станет личностью.

Мой самый позорный поступок[42]

Был канун Рождества. Великие жители города собрались в модной церкви, чтобы погрузиться в благочестивое беспамятство. На целый час банкиры изгнали из утомленных голов количество фермерских закладных, которые нужно выкупить завтра, чтобы нажить свои двадцать процентов. Агенты по недвижимости перестали волноваться, какая новая пошлая ложь должна украсить их проспекты. Даже утомленные фифы-эмансипе обратились к религии, задаваясь вопросом, действительно ли мужчина, сидящий на две скамьи впереди, похож на Валентино, или просто у него так же подстрижен затылок.

И даже я, сидя за обедом в доме, находившемся в двух шагах от церкви, вдруг почувствовал, как на меня нисходит религиозная благодать. Теплая волна, казалось, захлестнула мое тело. Мои грехи были смыты, и когда хозяин дома вытряхнул последнюю каплю из последней бутылки, я почувствовал, что моя жизнь начиналась заново.

«Да, – тихонько сказал я сам себе, натягивая галоши. – Я пойду в церковь. Найду какого-нибудь старого доброго друга, и, сидя рядышком, мы будем распевать рождественские гимны».

В церкви царила тишина. Пастор поднялся на кафедру и застыл там, ловя одобрительные взгляды миссис Т. Т. Конквадин, супруги мучного короля, сидевшей в первом ряду.

Я тихо вошел и двинулся по проходу к кафедре, озирая молчаливые ряды в поисках того, кто станет мне добрым верным другом. Но никто не поприветствовал меня, во всей церкви не раздавалось ни единого звука, кроме металлического лязга пряжек на моих галошах, пока я брел к пастору. У самого подножия кафедры меня осенила счастливая мысль, возможно навеянная слабым духом благодати, исходящим от святого человека. Я заговорил.

– Не обращайте на меня внимания, – сказал я. – Продолжайте службу.

Затем, вероятно не в силах совладать с религиозным чувством, я прошел по другому проходу, ощущая благоговейный трепет, охвативший присутствовавших, и вышел на улицу.

Газеты успели до полуночи отпечатать экстренный выпуск.

В чем виноват несчастный поцелуй,

если девушка – ветеран многочисленных петтинг-вечеринок склонна к интрижкам и после замужества?[43]

Стоит цивилизованному человеку перешагнуть тридцатилетний рубеж, как он понимает, что многие наши институции – не что иное, как проявление «заговора молчания».

Когда священник ради успеха своей проповеди утверждает, что огромное множество мужчин и женщин ведут «нравственный образ жизни», он не имеет при этом в виду (если он человек более-менее разумный), что неделя за неделей из года в год это множество составляют одни и те же люди. Скорее всего, он подразумевает, что в каждый конкретный день склонность людей соблюдать правила преобладает над их склонностью эти правила нарушать. И еще он говорит о том, что эти самые люди, в данный момент стремящиеся к добродетели, со временем объединятся против тех, кто попирает общепринятые моральные законы.

Распутник, сидящий на скамье присяжных, голосует против истца в бракоразводном процессе так же горячо, как и столп церкви. А тремя днями позже столп церкви сбегает с женой причетника, а пять сотен неверных мужей за завтраком вслух читают эту новость в газете сдавленным от потрясения голосом.

Так что, дискутируя на тему, действительно ли мы – человеческие существа – способны на счастливую моногамию, я не хотел бы начинать в том духе, что четыре пятых из нас – лилейно-белые, а одна пятая несет на себе грязноватые оттенки серого. Я допускаю, что в настоящий момент значительное большинство супружеских пар на этом континенте верны друг другу, а меньшая часть впутана в какой-нибудь захватывающий, но совершенно незаконный любовный роман.

Теория моногамии

Мы убедились на собственном опыте, что для нашей расы моногамия есть простейший способ удовлетворения брачного инстинкта. Она стремится удержать людей от беспорядочных связей, и для поддержания брака требуется меньше времени, чем для содержания хористки. Этот способ небезупречен – брак зачастую тяготит по крайней мере одного из супругов, а сама нерушимость уз нередко имеет тенденцию превращать мужчину в громилу, а женщину – в мегеру. Но в общем достоинства перевешивают недостатки, единственная проблема в том, что эта моногамия фиктивна, поскольку одна сторона частенько неверна другой.

Это горькая правда, вопреки всем гневным опровержениям тысяч тех, кто нагрел себе места на церковных скамейках. Чем больше возможностей, тем охотнее молодежь экспериментирует в новых областях. В этом отношении определенные профессии действительно опасны – гастролирующие артисты, коммивояжеры, мужчины, у которых много денег и свободного времени, те несчастные, которых швырнуло друг к другу в толпе, – все эти мужчины и женщины нередко вовлекаются в отношения, которые кажутся им самыми естественными в мире.

Правда в том, что моногамия не является (во всяком случае пока) простым и естественным способом человеческого бытия. Но мы официально даем обет соблюдать ее, считая единственно возможной системой западного мира, по сей день она продолжает работать, поддерживаемая рядом полубутафорских подпорок, – в противном случае она обвалится, и мы совершенно