Шемас Маканны - Мои рыжий дрозд Страница 12

— Ну да. Значит, здравствую?

— Здравствуешь!

— Как мои дела? Как я себя чувствую?

— Спасибо, хорошо, а мои как дела?

Они внимательно смотрели друг на друга.

— Так сколько же мне теперь лет?

— Мне-то, я точно знаю, уже за восемьдесят, а вот тебе, я думаю, лет тринадцать.

— Тебе не надоело со мной разговаривать?

— Да нет, но я как-то устал передо мной стоять. И я еще как-то меня стесняюсь. Я так нагло меня разглядываю…

— Ну, тогда пошли назад в палату?

— Пойдем. Подожди, я пойду с тобой.

В палате уже сидел мрачный доктор Макгрене и молча ждал их.

— Где ты был, сынок?

— Мы ходили мыться. Потом мы друг с другом немножко поговорили. Там такое большое зеркало, очень, знаете, приятный собеседник, — холодно сказал Патрик.

Доктор открыл рот.

— Да, да. — продолжал Патрик, — мы с ним так мило побеседовали, такое в жизни нечасто случается. Скажите еще спасибо, — он перешел на крик, — что у меня сердце не остановилось, когда я все понял! Вы издеваетесь надо мной, да? Вам бы самому такое перенести! Вот я бы на вас посмотрел! Ведь я старик, старик, вы не хотите это понять…

Он закрыл лицо руками и зарыдал.

— Забудьте об этом, — твердо сказал доктор. — Запомните: теперь вам четырнадцать лет. Только четырнадцать.

— Как — четырнадцать? Как это может быть? Значит, сейчас должна начаться первая мировая война? И Гражданской войны еще не было, и образования Ирландской республики? И все это нам еще предстоит, или все теперь будет иначе?

— Да нет, ты меня не понял. Все это в прошлом. Тебя тогда еще не было. Понимаешь? Не было. Ты родился четырнадцать лет назад. Ну, не совсем — родился. Скорее — ты сейчас получил новое рождение, новую жизнь. Считай, выиграл шестьдесят лет.

— Эй, как вас там зовут на самом деле, вы мне не придумывайте всякую чушь про второе рождение, там, возрождение. Возвращайтесь к себе и занимайтесь там этой ерундой, а у нас тут Европа, понятно? Нам этого не надо. И если я жив, мне сейчас восемьдесят два. Все!

Терпение доктора, видимо, иссякло. Он встал перед Патриком и захрипел:

— Да ты видел себя?! Видел? Тот, в зеркале в душевой, ау, сколько ему, по-твоему, лет? Или, может, то мертвец? Двигался он или нет? Ты же видел! Ему на вид восемьдесят? Да? Неужели ты понять не можешь, что на коленях должен благодарить меня за то, что я для тебя сделал!

— Сколько ему лет, вы спрашиваете… Вы же сами говорили, что ему четырнадцать…

— Тебе! Тебе, а не «ему»! Запомни это! — Макгрене положил руку Патрику на плечо.

— Уберите вашу руку! Не смейте ко мне прикасаться! — взвизгнул Патрик.

Доктор удивленно опустил руку:

— Ишь какие мы нежные. Ну что же, больше я никогда не посмею к тебе прикоснуться, будь спокоен.

Дверь распахнулась, и в палату вбежала сестра Бонавентура.

— Что здесь происходит? Я слышала крики. Патрик, мальчик мой, что он от тебя хотел? — Она обняла мальчика, словно пытаясь оградить его от жизни, и от доктора Макгрене в том числе, своими пухлыми руками. Патрик оттолкнул ее.

— Да оставьте вы меня все в покое! — закричал он, сам пугаясь своего крика. — Я же сейчас с ума сойду! Неужели вы все этого понять не можете?!

— Послушай, — сказал Шамаш спокойно, — сейчас ты слишком разволновался, успокойся, если хочешь — поспи, могу дать снотворное. А потом я тебе все объясню.

Патрик молчал. Потом повернул к доктору бледное, измученное ужасом лицо и тихо прошептал еле слушающимися губами:

— Нет, сейчас. Я хочу все знать сейчас.

Шамаш вздохнул, подошел к кровати Патрика и присел на край.

— Ну, если ты так просишь… Может быть, действительно лучше уж все сразу. Ты откинься, ложись поудобнее. — Он стал заботливо поправлять одеяло, подтягивать сползшие подушки.

Сестра Бонавентура тихо подошла к кровати и молча стала рядом. Взглянув на нее, доктор понял, что нет такой силы, которая заставила бы ее сейчас уйти. Ну что же, она заслужила это. Пусть узнает все, возможно, она даже окажется в чем-то полезной.

— Я знаю, — сказал он торжественно, — вам можно доверять. — Сестра церемонно наклонила голову. — Да, на таких, как вы, можно положиться, поэтому я буду откровенен и с вами. Но, я надеюсь, вернее — настаиваю, все должно остаться между нами.

— Да, конечно, доктор. — Сестра Бонавентура дрожала от предвкушения тайны.

— Ну, слушайте, оба слушайте. Потом, я думаю, обо всем этом узнает весь мир, но пока… пока еще рано, пока должны знать вы двое. Итак, — голос доктора стал хриплым, — третьего сентября прошлого года утром у меня на глазах был сбит мальчик, продавец газет. Насмерть. Он погиб тут же. Ну, то есть, Патрик, это был ты. Тело доставили к нам в больницу для вскрытия, оно было в жутком состоянии, переломы, желудочное кровотечение, череп сломан и мозг поврежден, но вот лицо — оно совсем не пострадало. И я, я попробовал, сам еще не зная толком зачем, но я сохранил его. А потом, буквально в тот же день за городом погиб другой мальчик, тоже Патрик. Ты его должен был знать, он, кажется, был твоим внучатым племянником…

— Патрик! Что с ним? Он умер? — тонкие пальцы мальчика нервно сжали край простыни.

— Нет, нет, он не умер, он жив. Он упал на железную ограду, и его мозг… очень пострадал, но сам он остался жив, мне удалось его спасти… Это… Ты не понимаешь? Ведь как раз тогда же тебя сбил мотоцикл, ты помнишь это? Но ты тоже не погиб, просто сердце у тебя тогда отказало, но мозг мне спасти удалось. Так все совпало тогда, что вас обоих доставили в эту больницу. Я вас обоих, их обоих, в общем — я обоих оперировал одновременно, ну и вот… Родителям мальчика я сделал подобие тела, лицо-то ведь осталось, все равно им только так, взглянуть… Ну, теперь ты все понял? Ведь это гениально! Правда? И ты теперь проживешь полторы сотни лет. Я очень волновался, конечно, но теперь уже ясно, что все получилось как надо.

— А тот, первый мальчик?

— От него у тебя только лицо. А все тело — от второго мальчика, твоего родственника, я вложил в него твой мозг.

— Но почему вы так сделали? Почему вы не положили мой мозг в голову Патрика прямо как есть? Я ведь тогда мог бы вернуться домой, Мойра меня бы считала своим сыном. А так, ведь это для нее такое горе. Я и сам все никак в себя не приду, ведь я его очень любил, я завещание на него составил. Как раз тогда.

— Тебе бы все равно никто не поверил. И как бы ты там жил? Нет, тебе надо начинать теперь все заново. Да я и не был уверен, что все получится. — Даже самому себе доктор Макгрене не хотел признаться в истинных мотивах своего поступка. — Получилось так как есть. И теперь это наша тайна, никто этого не знает, кроме нас троих.

— И нас троих, — мрачно добавил Патрик.

— Ну, привыкай, — сказал доктор, улыбаясь, — вас уже не трое, ты один. И, кстати, официально ты — мой сын, и зовут тебя Гильгамеш Макгрене.

Сестра Бонавентура быстро взглянула на него.

— Если вы теперь его отец, я — его мать! — сказала она твердо.

Патрик удивленно посмотрел на обоих: его-то никто ни о чем не опрашивает. Шамаш презрительно пожал плечами:

— Сестра, простите меня, но я сам, как вы могли понять, сделал его, он принадлежит мне.

— Ну что же, — он поджала губы, — если не хотите принять меня в долю, — она усмехнулась, — еще до вечера о ваших экспериментах узнает вся больница.

Патрик с искренним удовольствием смотрел на этот поединок воль и характеров, не думая о том, что наградой победителю должен стать он сам. Как ни странно, узнав правду, он почти не ужаснулся, а остался даже скорее довольным.

Доктор помолчал, потом мрачно процедил:

— Ну что же, будем работать вместе, будем все втроем помогать друг другу.

— Я сам теперь «втроем», — засмеялся Патрик.

— Только физически, сынок, — повернулся к нему Шамаш. — Запомни, ты теперь самый обычный человек, один, в одном экземпляре. Если бы тебе приделали деревянную ногу, ты ведь не считал бы себя сосной, правда?

— Сколько же мне теперь лет?

— Ну, если ты так на этом настаиваешь, можешь считать, что тебе восемьдесят два. Правда же, жизненный опыт, взгляды, интересы — все это осталось как было. Пока. Но на вид, запомни это твердо, тебе только четырнадцать. Все, кто тебя увидит, будут считать тебя мальчиком.

— Ну а дальнейший сценарий вы уже продумали? Что я теперь буду делать?

— Запомни главное: тебе никто никогда не поверит. Тебя, если ты захочешь про это кому-нибудь рассказать, просто сочтут сумасшедшим. Ты ведь не захочешь, чтобы над тобой все смеялись? В школе, например. Но зато, представь, ты историю будешь знать лучше всех в классе, даже лучше вашего учителя. Конечно, сначала тебе будет трудно, но ты втянешься быстро.

— А что, я опять должен буду ходить в школу? Почему это, кто это решил?

— Это решило ваше правительство. Хочешь вступить в конфликт с министерством просвещения? Ты же еще мальчик. Я обо всем уж договорился.