Алан Маршалл - Я умею прыгать через лужи Страница 12

Вскоре для выяснения причины этих воплей из большого дома вышел тучный мужчина, у которого на золотой цепочке от часов в виде брелока висел миниатюрный портрет его матери, оправленный в золото львиный коготь и какие-то медали.

Он приказал отцу уйти, а когда тот не унялся, замахнулся на него кулаком. Объясняя то, что произошло вслед за этим, отец говорил:

- Я уклонился, перешел в захват и сыграл на его ребрах, как на ксилофоне, а он так охнул, что чуть мою шляпу не унесло.

Потом отец помог своему противнику встать и почиститься, сказав при этом:

- Я как увидел ваши побрякушки, так сразу понял, что вы не в форме.

- Да, - ответил тот растерянно. - Побрякушки... да, да... Меня немножко оглушило.

- Хлебните-ка, - сказал отец, протягивая ему свою бутылку.

Тот отпил из нее, и они с отцом обменялись рукопожатием.

- Он неплохой малый, - говорил нам потом отец, - просто затесался в дурную компанию.

Отец объезжал лошадей Карузерса и дружил с его главным конюхом Питером Финли. Питер частенько захаживал к нам, и они с отцом обсуждали статьи в "Бюллетене" и прочитанные ими книги.

Питер Финли происходил из "хорошей" семьи, но был, что называется, "паршивой овцой", и родные, чтобы избавиться от него, обещали выплачивать ему пособие, если он уедет в Австралию. Он умел поговорить на любую тему. Зато члены семьи Карузерс особым красноречием не отличались. Репутация умных людей, которой они пользовались, была основана главным образом на умении произнести в нужный момент "гм, да" или "гм, нет".

Питер говорил быстро, с увлечением, и его охотно слушали. Мистер Карузерс часто повторял, что Питер умел поддерживать умный разговор, потому что получил хорошее воспитание, и выражал сожаление, что Питер пал так низко.

Питер с ним не соглашался.

- Жизнь моего старика превратилась в сплошную церемонию, - рассказывал он моему отцу. - Да еще какую! Меня самого чуть было не засосало.

Мистеру Карузерсу было нелегко развлекать важных персон, которых он приглашал погостить у себя в поместье. Когда вечером после обеда он сидел с ними за вином, в разговоре то л дело возникали томительные паузы. Путешествовавший сановник или титулованный англичанин не находили ничего занимательного в "гм, да" или "гм, нет", н поэтому, если гости мистера Карузерса были высокопоставленными особами, предпочитавшими пить послеобеденный коньяк за оживленной беседой, он неизменно посылал на конюшню за Питером.

Питер без промедления направлялся к большому дому и входил в него с черного хода. В маленькой комнате, специально для этого предназначенной, стояла кровать атласным одеялом, а на кровати лежал один из лучших костюмов мистера Карузерса, аккуратно сложенный. Питер облачался в него и шествовал в гостиную, где его представляли присутствующим как приезжего англичанина.

За обедом его беседа восхищала гостей, а мистер Карузерс получал возможность с умным видом произносить свои "гм, да" и "гм, нет".

Когда гости расходились по спальням, Питер снимал костюм мистера Карузерса и возвращался в свою комнатку за конюшней.

Однажды он пришел к моему отцу и сказал, что мистер Карузерс хотел бы, чтобы отец продемонстрировал свое мастерство в верховой езде перед какими-то именитыми гостями, желавшими увидеть "настоящую Австралию".

Сначала отец рассердился и послал их ко всем чертям, но затем согласился, с условием, что ему заплатят десять шиллингов.

- Десять шиллингов - это десять шиллингов, - рассуждал он. - Такими деньгами швыряться не следует.

Питер ответил, что хоть это и дороговато, но мистер Карузерс, пожалуй, согласится.

Отец не очень ясно представлял себе, что такое "настоящая Австралия", хотя и сказал Питеру, что тем, кто хочет ее увидеть, надо бы заглянуть к нам в кладовую. Отец иногда говорил, что бедность - это и есть настоящая Австралия, но такие мысли приходили ему в голову только когда он бывал в грустном настроении.

Перед тем как отправиться в усадьбу, он повязал шею красным платком, надел широкополую шляпу и оседла гнедую кобылу, по кличке "Баловница", которая начала брыкаться, стоило только коснуться ее бока каблуков

Высотой она была ладоней в шестнадцать и прыгала не хуже кенгуру. И вот, когда гости уселись на просторной веранде, попивая прохладительные напитки, отец галопом вылетел из-за деревьев, испуская оглушительные вопли, словно лесной разбойник.

Вспоминая об этом, он рассказывал мне:

- Значит, выезжаю я из-за поворота к жердевым ротам - земля перед ними плотная, и, хоть усыпана гравием, опора есть. Я всегда говорю, что лошадь с пастбища наверняка себя оправдает, Баловницу я только что объездил и она была свежа, как огурчик. Ну, конечно, она на препятствие слишком рано неопытная была и - я вижу: сейчас зацепит. Ворота были высоченные хоть ходи под ними. Конюхи боялись, что Карузерс кого-нибудь уволит, если поставить ворота пониже. Да с него бы и сталось. - Отец сделал презрительный жест и вернулся к своему повествованию: - Чувствую, что Баловница прыгнула, и приподнимаюсь, чтобы уменьшить свой вес. Между моим телом и седлом можно было просунуть голову. Но меня беспокоили ее передние ноги. Если они перейдут, то все в порядке.

Черт возьми, ну и дрыгала же эта лошадь! Разрази меня гром, если вру! Она извернулась и выжала еще два дюйма прямо в воздухе. Правда, задними она все-таки зацепилась, но, едва приземлившись, через два скачка снова вошла в аллюр. А я сижу в седле как ни в чем не бывало.

Ну, осадил я ее прямо перед верандой и поднял на дыбы под самым носом у гостей Карузерса. А они, не допив своих стаканов, повскакали с мест так, что все стулья поопрокидывали.

Ну, а я вонзил каблуки в бока Баловницы. Она как метнется в сторону и завизжит, что твой поросенок. Хотела прижать меня к дереву, вредная тварь. Я ее повернул, хлопая шляпой по ребрам, а она боком прямо на веранду и давай лягаться, как взмахнет копытами, так и разнесет в щепу стол или стул. Кругом летят стаканы с грогом, женщины пищат, мужчины бегают, а некоторые с геройским видом загораживают дам, те за них цепляются - ну, словом, корабль идет ко дну, спасайся кто может, и давайте умрем достойно! Черт возьми, вот был ералаш!..

Дойдя до этого места в своем повествовании, отец начинал смеяться. Он смеялся до слез, так что ему приходилось даже осушать их носовым платком.

- Да, черт подери... - говорил он, переводя дыхание и заканчивая рассказ. - Прежде чем мне удалось сладить с Баловницей, я сшиб с ног сэра Фредерика Сейлсбэри, или как его там, и он полетел вверх тормашками прямо на выводок павлинов.

- Папа, это было на самом деле? Все это правда? - как-то спросил я отца.

- Да, черт возьми, правда... Впрочем, погоди... - Он нос и потер рукой подбородок. - Нет, сынок, это, пожалуй, и неправда, - признался он. - Что-то похожее было на самом деле, но когда об одном и том же рассказываешь много раз подряд, то стараешься, чтобы получилось занятней и смешнее. Нет, я не врал. Я просто рассказал смешную историю. Ведь хорошо, когда удается рассмешить людей. На свете и так слишком много всякой всячины, наводящей тоску.

- Это вроде рассказа об олене? - спросил я.

- Да, - ответил он, - вроде того. Я ездил на нем верхом, вот и все.

Мистер Карузерс протестовал против моего отца из-за того, что тот прокатился на его олене.

- Олень все ходил и ходил по кругу, бедняга, - рассказывал отец, - а мы с ребятами влезли на забор, и, да олень пробегал подо мной, я взял да и прыгнул ему на спину. Конечно, это они меня раззадорили. - Он умолк; рассеянно уставился вдаль, потер подбородок и, слегка улыбнувшись, добавил "черт возьми!" тоном, который не оставлял сомнений в том как отнесся олень к своему непрошеному наезднику.

Отец ни разу не рассказывал мне подробностей той проделки, - очевидно, он считал ее ребячеством. И когда я продолжал его расспрашивать: "А олень побежал?" - он ограничивался тем, что коротко отвечал: "Да еще как!"

Я решил расспросить об этом эпизоде Питера Финли. По моему мнению, отец не хотел вспоминать о приключении с оленем потому, что олень его сбросил.

- Олень задал отцу трепку? - спросил я Питера.

- Нет, - ответил он, - твой отец задал трепку оленю.

Впоследствии мне кто-то рассказал, что олень обломил об отца рог. Это и вызвало недовольство мистера Карузерса, который собирался, когда олень сбросит рога, повесить их в гостиной над камином, как он это проделывал каждый год.

После смерти мистера Карузерса миссис Карузерс куда-то отправила оленя. Но когда я подрос настолько, что стал тайком забираться в парк, еще можно было деть глубокий след, протоптанный оленем там, где он ходил и ходил по кругу.

Вот почему, а также потому, что все в Туралле, за исключением моего отца, относились к миссис Карузерс с трепетом, я с таким благоговением рассматривал лежавший передо мной ящик и ценил его гораздо выше любого подарка, который мне когда-либо приносили. Он имен такую цену в моих глазах не сам по себе (коробка из под свечей на колесиках доставила бы мне гораздо больше удовольствия), но в нем я видел свидетельство того что миссис Карузерс знает о моем существовании и считает меня важной персоной, достойной получить от нее подарок.