Уильям Теккерей - Ревекка и Ровена Страница 12

- Лучше смерть, чем позор! - воскликнула она, лежа на окровавленном полу. - Я - я плюю на тебя, христианский пес!

- Расскажи обо всем своему альфаки, иудей, - крикнул испанец, пнув ногою прекрасное тело. - Я не отдал бы ее за все золото Берберии. И старый еврей вышел, содрогаясь; вышел за ним и Айвенго.

Оказавшись во внешнем дворе, рыцарь сказал еврею:

- Исаак из Йорка, неужели ты не узнал меня? - И, откинув капюшон, он посмотрел на старика.

Старый еврей устремил на него безумный взгляд, рванулся вперед, словно желая схватить его за руку, но задрожал, отпрянул и, закрыв лицо морщинистыми руками, сказал горестно:

- Нет, сэр Уилфрид Айвенго, нет, нет, я не знаю тебя.

- Пресвятая дева! Что случилось? - произнес Айвенго, в свою очередь, бледнея как смерть. - Где твоя дочь? Где Ревекка?

- Прочь! - сказал старый еврей, шатаясь. - Прочь от меня! Ребекка умерла!

Услыхав роковую весть. Рыцарь Лишенный Наследства без чувств упал на землю и несколько дней был вне себя от горя. Он не принимал пищу и не произносил ни слова. Еще много недель после этого он хранил мрачное молчание, а когда несколько опомнился, сдавленным голосом приказал своим людям седлать коней и ехать на мавров. Каждый день выезжал он на бой с неверными и только и делал, что убивал. Он не брал добычи, как это делали другие рыцари, и оставлял ее своим воинам. Он никогда не испускал боевого клича, как это было принято, и никому не давал пощады. Вскоре "молчаливый рыцарь" уже вселял ужас во всех мусульман Гренады и Андалузии и истребил их больше, чем любой, самый голосистый из военачальников, которые с ними воевали. Военное счастье переменчиво; арабский историк Эль-Макари повествует о том, как в великой битве у Аль-Акаба, который испанцы называют Лас-Навас, христиане отомстили за поражение при Аларкосе и перебили полмиллиона мусульман. Из них пятьдесят тысяч пришлись, разумеется, на копье дона Уилфрида; и было замечено, что после этого славного подвига печальный рыцарь несколько оживился.

Глава VII. Конец представления

За короткое время грозный рыцарь Уилфрид Айвенго уничтожил столько сарацин, что неверные, несмотря на непрерывные подкрепления из Берберии, не могли противостоять христианскому войску и шли в бой, заранее трепеща перед предстоящей встречей со страшным молчаливым рыцарем. Они верили, что в его лице ожил прославленный англичанин Малек Рик Ричард, победитель Саладина, и теперь сражается в стане испанцев, что его вторая жизнь заколдована и тело неуязвимо для сабли и копья, что после боя он ест за ужином сердца молодых мавров и пьет их кровь. Словом, об Айвенго сложили множество самых невероятных легенд, так что мавританские воины выходили на бой уже наполовину побежденными и оказывались легкой добычей испанцев, разивших их без пощады. И хотя ни один из испанских историков, к чьим сочинениям я обращался, не упоминает сэра Уилфрида Айвенго в качестве подлинного творца многочисленных побед, прославивших бойцов за истинную веру, удивляться этому не приходится; чего можно ждать от нации, которая всегда отличалась хвастливостью и тем, что не платила долгов благодарности, как и других долгов, и которая пишет историю испанской войны против императора Наполеона, ни одним словом не упоминая о его светлости герцоге Веллингтоне и о британской доблести? С другой стороны, следует признать, что мы сами достаточно похваляемся деяниями наших отцов в упомянутой кампании; впрочем, этой темы мы сейчас не касаемся.

Словом, Айвенго так лихо расправлялся с неверными, что король Арагонский дон Хайме смог осадить город Валенсию, последний оплот мавров на его землях, где многотысячное мусульманское войско возглавлялось Абу Абдалла Мохаммедом, сыном Якуба аль-Мансура. Арабский летописец Эль-Макари подробно повествует о приготовлениях Абу Абдаллы к обороне города; но я, не желая щеголять эрудицией или сочинять исторический роман в костюмах, не стану описывать город, каким он был при мавританских владыках.

Помимо турок, в стенах города проживало немало иудеев, которые неизменно пользовались покровительством мавров, пока эти нечестивые владели Испанией, и которые, как известно, состояли при мавританских властителях главными лекарями, главными банкирами, главными министрами, главными художниками и музыкантами, - словом, главными на всех должностях. Не удивительно, что иудеи, которые при мусульманах могли быть спокойны за свои деньги, свою свободу, свои зубы и свою жизнь, предпочитали их христианам, угрожавшим каждому из этих благ.

В числе валенсианских евреев был один старец - не кто иной, как упомянутый выше Исаак из Йорка, переехавший с дочерью в Испанию вскоре после женитьбы Айвенго (см. том третий первой части нашей повести). Исаак пользовался уважением соплеменников за свое богатство, а его дочь - за высокие качества души, за красоту, за щедрость к беднякам и за искусность во врачевании.

Молодой эмир Боабдил так пленился ее красотою, что, хотя она была значительно его старше, предложил жениться на ней и возвести ее в ранг жены номер один. Исаак из Йорка не стал бы противиться этому браку (ибо подобные смещенные союзы между иудеями и мусульманами не были в те времена редкостью), но Ревекка почтительно отклонила предложение, сказав, что для нее немыслим брак с человеком иной с нею веры.

Вероятно, Исаак неохотно упустил возможность сделаться тестем Его Королевского Высочества; но, слывя человеком благочестивым и имея в роду нескольких раввинов самой безупречной репутации, старик ничего не мог возразить на этот довод Ревекки, а родичи всячески расхваливали ее твердость. Эти похвалы она приняла весьма холодно, заявив, что вообще не намерена идти замуж, а хочет всецело посвятить себя медицине и помощи больным и нуждающимся соплеменникам. И действительно, не посещая благотворительных собраний, она тем не менее делала много добра; бедняки благословляли ее при каждой встрече, а многие пользовались ее щедротами, не зная даже, откуда они исходят.

Однако есть среди иудеев люди, умеющие ценить не только красоту, но и деньги, а у Ревекки то и другое было в таком избытке, что все самые завидные женихи ее племени готовы были к ней свататься. Ее родной дядя, почтенный Бен Соломон, с бородой, как у кашмирского козла, и с репутацией учености и благочестия, живущей и доныне в его народе, поссорился со своим сыном Моисеем, рыжим торговцем алмазами из Требизонда, и со своим сыном Симоном, лысым маклером из Багдада, ибо каждый претендовал на руку своей родственницы. Из Лондона прибыл Бен Минорис и упал к ее ногам; из Парижа явился Бен Иоханаан, думая прельстить ее наимоднейшими жилетами, купленными в магазинах Пале-Рояля; а Бен Джонас привез ей голландских сельдей, умоляя ехать с ним в Гаагу и стать миссис Бен Джонас.

Ревекка всякий раз тянула с ответом как только могла. Дядюшку она сочла чересчур старым. Дорогих кузенов Моисея и Симона она убедила не ссориться и не огорчать этим отца. Бен Минорис из Лондона был, по ее мнению, слишком молод, а Иоханаан из Парижа наверняка большой мот, иначе он не носил бы этих нелепых жилетов, сказала она Исааку. Что касается Бен Джонаса, то она не выносит запаха табака и голландских сельдей, - и вообще предпочитает не расставаться со своим милым папочкой. Словом, она находила бесчисленные предлоги для промедлений, и было ясно, что замужество ей противно. Единственный, к кому она проявила сколько-нибудь благосклонности, был молодой Бевис Маркус из Лондона, с которым она очень подружилась. Но дело в том, что Бевис явился к ней с некоей памяткой, полученной от некоего английского рыцаря, спасшего его от костра, к которому готов был приговорить его свирепый госпитальер Фолько фон Гейденбратен. Это было кольцо с изумрудом, и Бевис знал, что камень фальшивый и не стоит ни гроша. Ревекка также знала толк в драгоценностях; но это кольцо было ей дороже всех алмазов в короне Пресвитера Иоанна. Она целовала его; она плакала над ним; она постоянно носила его на груди; а по утрам и по вечерам, когда молилась, всегда держала его в руке... В конце концов молодой Бевис тоже уехал ни с чем, как и остальные; негодник вскоре после этого продал французскому королю отличный рубин точно таких же размеров, что стеклышко в кольце Ревекки; но всегда потом говорил, что охотнее получил бы ее самое, чем десять тысяч фунтов; и очень возможно, ибо всем было известно, что за нею большое приданое.

Однако без конца оттягивать было невозможно; и вот на большом семейном совете, состоявшемся на Пасху, Ревекке было приказано выбрать себе мужа из числа присутствующих; причем тетки подчеркнули, что отец еще очень к ней снисходителен, позволяя ей выбирать. Одна из теток принадлежала к фракции Соломона, другая стояла за Симона, а третья, весьма почтенная старуха, глава семьи ста сорока четырех лет от роду, грозила проклясть ее и отринуть, если она не выйдет замуж в течение месяца. Все убранные драгоценностями головы собравшихся старух, все бороды родичей тряслись от гнева, - страшное, должно быть, было зрелище.