Вольтер - Статьи из Философского словаря Страница 12

Автор вопрошает, где обитает такое Существо; из того, что ни один человек, не будучи бесконечным, не может ответить, где оно есть, автор заключает: его не существует. Но это не по-философски: ведь из того, что мы не в состоянии указать, где лежит причина некоего следствия, мы не в праве делать вывод, будто причины этой не существует. Не видав никогда канониров, но узрев действие пушечной батареи, вы не можете сказать: "Батарея эта действует лишь сама по себе".

Уж не считает ли он, будто сказать:"Бога не существует" -- достаточно для того, чтобы вам поверили на слово?

Наконец, очень весомое его возражение заключено в указании на несчастья и преступления людского рода - возражение столь же древнее, сколь и носящее философский характер; оно общераспространенное, но фатальное и страшное, ибо ответить на него можно лишь надеждой на лучшую жизнь. Но что это за надежда? Наш разум не дает нам в ней никакой уверенности. Однако я осмеливаюсь сказать: когда нам доказано, что огромное здание, построенное с величайшим искусством, воздвигнуто архитектором, кем бы он ни был, мы обязаны верить в существование этого архитектора, даже если бы само здание обагрилось нашей кровью, было загрязнено нашими преступлениями и если бы оно раздавило нас своими руинами. Я пока не допытываюсь, добр ли означенный архитектор, надлежит ли мне удовлетвориться его постройкой или я должен скорее уйти из этого здания, чем там оставаться, а также довольны ли им те, кто поселился в нем вместе со мной на несколько дней; я исследую лишь одно -- правда ли. что у этого здания есть архитектор, или же сей дом, снабженный огромным числом прекрасных аппартаментов и дрянными мансардами, воздвиг себя сам.

Раздел V

О НЕОБХОДИМОСТИ ВЕРИТЬ В ВЕРХОВНОЕ СУЩЕСТВО

Объектом большого интереса, как мне это представляется, будет не метафизическая аргументация, но возможность взвесить вопрос, необходимо ли для общего блага всех людей, этих несчастных и мыслящих существ допускать существование Бога - вознаграждающего и мстителя, служащего одновременно для нас уздой и утешением, или нам надо отбросить эту идею и отдаться нашим бедствиям без надежды и нашим преступлениям без угрызений совести.

Гоббс утверждает: если в каком-либо государстве, где вообще не признают Бога, какой-нибудь гражданин предложил бы религию, его следовало бы повесить.

Под этим чрезвычайным и преувеличенным требованием он явно разумел случай, когда какой-либо гражданин вздумал бы захватить власть во имя Бога; иначе говоря, он имеет в виду шарлатана, вздумавшего стать тираном. Мы же здесь разумеем граждан, чувствующих людскую слабость, испорченность и беду и изыскивающих опорную точку для укрепления морали людей, а также поддержку для них в томлениях и ужасах этой жизни.

Начиная с Иова и вплоть до нас очень многие люди кляли свое существование; итак, мы постоянно нуждаемся в утешении и надежде. Ваша философия ее нас лишает. Миф о Пандоре имел бы большую силу, он оставлял бы нам надежду, но вы его у нас похищаете! По вашему мнению, философия не дает никаких доказательств грядущего счастья. Да, не дает; но вы не располагаете никакими свидетельствами противного. Вполне возможно, в нас содержится неразрушимая монада, чувствующая и мыслящая, но при этом мы менее всего знаем, каким образом такая монада устроена. Разум никоим образом не противится этой идее, хотя один только разум не может ее подтвердить. И разве моя мысль не обладает громадным преимуществом перед вашей? Она полезна людскому роду, ваша же для него гибельна: ваша идея способна, что бы вы там ни говорили, воодушевить Нерона, Александра VI и Картуша, моя же мысль их пригибает к земле.

Марк Антонин и Эпиктет верили, что их монада - какого бы она ни была рода - воссоединится с монадой великого бытия, и они были добродетельнейшими из всех людей.

В том сомнении, в каком пребываем мы оба, я не говорю вам вместе с Паскалем: примите то, что более достоверно. Не бывает никакой достоверности в неуверенности. Ведь речь идет здесь не о пари, а об исследовании: необходим вывод, а наша воля не детерминирует наше суждение. Я не предлагаю вам ничего необычного для того, чтобы вывести вас из затруднения; я не говорю вам: ступайте в Мекку и облобызайте черный камень, чтобы вы просветились; держите руками коровий хвост; обрядитесь в рясу, станьте фанатиком и одержимым во имя снискания благосклонности верховного Существа. Я говорю: продолжайте культивировать добродетель, будьте милосердны, взирайте с отвращением или сожалением на все суеверия, но восхищайтесь вместе со мной замыслом, обнаруживающим себя в целокупной природе, а значит, и Творцом этого замысла - начальной и конечной причиной всего; надейтесь вместе со мной, что наша монада, мыслящая о великом вечном бытии, обретет с помощью самого этого великого бытия счастье. Здесь не содержится никакого противоречия. Вы не докажете мне немыслимость подобного счастья, точно так же как я не могу вам математически доказать, что дело обстоит именно так. В метафизических рассуждениях мы опираемся на одну только вероятность; мы плаваем в море, берегов коего никогда не зрели. Горе тем, кто сражается между собой во время этого плавания! Пусть атакует, кто может; но тот, кто мне крикнет: "Вы плывете вотще, гавани нет!" - лишит меня мужества и отнимет все мои силы.

О чем же идет речь в нашем споре? Да о том, чтобы найти утешение в нашем злополучном существовании. И кто из нас дает это утешение - вы или я?

В отдельных местах вашего труда вы признаете сами, что вера в Бога удерживала некоторых людей на грани преступления, - этого признания мне довольно. Если бы это предотвратило на Земле всего лишь десять убийств, десяток клевет и десять несправедливых приговоров, я полагаю, весь мир должен был бы ее принять.

Религия, говорите вы, породила несметное число преступлений, но скажите лучше: их породило суеверие, царящее на нашей мрачной планете; суеверие -самый жестокий враг чистого поклонения, которым мы обязаны верховному Существу. Будем же презирать это чудовище, вечно раздиравшее лоно собственной матери; люди, сражающиеся с ним, - благодетели человечества; суеверие -- змей, обвивший религию своими кольцами; ему надо размозжить голову, не раня при этом религию, которую он отравляет и пожирает.

Вы опасаетесь, как бы, поклоняясь Богу, люди тотчас же не оказывались бы суеверными фанатиками, но разве не следует скорее бояться, что, отрицая Бога, они предадутся самым жестоким страстям и самым страшным из преступлений? Разве между этими двумя крайностями не существует вполне благоразумной середины? Каково же убежище между двумя этими подводными рифами? Убежище это -- Бог и его мудрые законы.

Вы утверждаете, что от поклонения до суеверия - всего один шаг. Но для ладно скроенных умов между тем и другим лежит бесконечность, а таких умов ныне очень много; они стоят во главе народов, влияют на нравы общества; из года в год фанатизм, заполонивший Землю, видит, как у него забирают то, что он безобразно узурпировал.

Еще кое-что я скажу в ответ на ваши слова на странице 223: "Если предполагать какие-то взаимоотношения между человеком и этим невероятным бытием, надо ему воздвигать алтари, нести дары и т.д.; если мы ничего не понимаем в сущности этого бытия, надо обращаться за разъяснениями к священнослужителям, которые... и т.д., и т.д., и т.п.". Великая беда собраться в пору жатвы для благодарения Бога за хлеб, нам даруемый! Подобная идея смехотворна. И где тут беда, если гражданину, именуемому старейшиной или священником, вменяется в долг выполнить эти обряды благодарения, возносимого божеству от лица других граждан, при условии, конечно, что таким служителем культа не будет ни Григорий VII25, шагавший по головам царей, ни Александр VI, осквернивший кровосмешением лоно собственной дочери, которую он зачал в прелюбодейной связи, и убивавший и отравлявший при содействии своего бастарда почти всех соседних с ним государей; разумеется, таким служителем не может быть и приходской священник, жульнически обворовывающий исповедуемых им кающихся и употребляющий украденные деньги на обольщение наставляемых им девочек; таким служителем не может быть Ле Телье, ввергающий в пожар целое королевство мошенничествами, достойными позорного столба, ни Уорбуртон, нарушающий законы общества, предающий гласности секретные бумаги члена парламента, чтобы его погубить, и клевещущий на любого, кто не придерживается его взглядов, хотя эти последние случаи весьма редки. Духовный сан -- узда, принуждающая к благопристойности.

Глупый священник возбуждает презрение; злой священнослужитель внушает ужас; добрый духовный отец, мягкий и благочестивый, свободный от суеверия, милосердный, терпимый - человек, коего мы должны ценить и уважать. Вы опасаетесь злоупотреблений - я также. Давайте же объединимся, дабы их предотвратить; но не будем осуждать обычай, если он полезен для общества и не извращен фанатизмом либо предательской злобой.