Александр Соболев - Ефим Сегал, контуженый сержант Страница 12

Андреич низко опустил голову, обхватил ее руками.

- Но, - шумно выдохнул он, - не зря сказано, что человек слабее мухи и крепче железа. Выжил я, стало быть, в той преисподней. Переписки с женой был как враг народа лишен... Вернулся из заключения в Москву - ни жены, ни детей. В комнатах моих чужие люди. «О вашей семье ничего не знаем, вроде выслали в Сибирь, еще в тридцать девятом». - Заплакал я, Ефим, как дите малое: остался одинешенек... Потом заковылял в отдел кадров: может, там что узнаю о жене и девочках своих. Родионов встретил меня душевно: «Ваня, Ваня, как же это ты тогда промашку дал?» Рассказал он мне, что вскоре после моего ареста жену с детьми выслали в Красноярский край. Слышал от кого-то, что жена моя там недолго промаялась - умерла, девочек отправили в детский дом. В какой? Где? Он не знал. Меня пообещал взять обратно на завод, мол, наказание свое ты отбыл, на фронт не годишься, а специалисты нам нужны, мастером вряд ли удастся поставить, а контролером... пожалуй, уговорю первый отдел. Начнешь работать, разыщешь девочек и заживешь. Не горюй, сказал, всякое бывает... Вот я и говорю тебе теперь: он хмурый, но душевный, хорошему человеку поможет.

Начал я работать там, где ты меня застал. Комнат моих мне и не думали вернуть, дали вот эту хоромину. Собрал я кое-какой мебельлом, деньжат поднакопил немножко, взял отпуск и поехал в Красноярский край. Отыскал могилу жены, поклонился ей... Нашел детдом, где мыкались мои сиротки. Привез их сюда. Старшей теперь тринадцать, младшей двенадцать. Голодно, холодно... Отправил я их в деревню, в Пензенскую область к тетке, там посытнее. Пишут, ничего живут, по хозяйству помогают, учатся... Вот так, Ефим. Дорого мне обошлись сталинские оспинки... Только ты про это нигде, никому, ни-ни! Я тебе рассказал одному, по дружбе, доверяю тебе. Смотри же! - Андреич приложил палец к губам. — Молчок! А то, знаешь, и тебе влетит, как пить дать. С этим у нас просто.

—    Не беспокойтесь, я — не решето. А за доверие — спасибо.

Ефим глянул на ходики: полночь.

—    Поздно, надо идти. Прощайте! — он с чувством пожал руку Андреича. — Крепитесь! Берегите себя для ваших девочек.

—    Прощай!.. А ты заходи, не забывай, всегда рад буду... Жаль, горькой маловато было. Раньше я ее, проклятую, в рот не брал. А теперь - сам понимаешь...

* * *

Полночной пустынной улицей брел Ефим в общежитие. Не во хмелю, хмеля-то и не было. Брел под тяжестью только что услышанного от Андреича, сопережитого с ним. «За оспинки, за оспинки!» - звучало в ушах, будто эхом отдавалось со всех сторон. За сталинские оспинки честному простодушному человеку пришлепали ярлык «враг народа», раздавили, повергли во прах-разделались, как с истинным врагом. Ефим был потрясен. Вопиющая нелепость рассказанного Андреичем казалась ему непереносимо тяжкой вдвойне; в его сознании рушилось годами сложившееся иное отношение к действительности. Ефим был ровесником Октября, представителем поколения, выросшего и повзрослевшего при Сталине, поколения, для которого Сталин оставался непогрешим, более того, свят, несмотря ни на что. Как и все, он привык верить Сталину, пусть человеку крутого нрава, но личности выдающейся. И было остро больно оттого, что жуткая повесть Андреича заставляла усомниться в безупречности лучшего друга и отца всех народов, в святости всеобщего идола.

«Неужели Сталин ничего не знает о беззакониях и произволе, чинимых энкавэдэшниками?» — мучительно размышлял Ефим, не смыкая глаз на жесткой общежитской кровати. На фронте ему часто приходилось слышать о зверствах фашистов, немало встречать свидетельств их варварской работы. Но то были чужие, ненавистники, захватчики. А эти?.. Ведь это наши, советские люди! Как же так, мучился Ефим... А Сталин? Видит, знает что творится - и помалкивает?! Это не укладывалось в сознании... Ефим гнал от себя крамольные мысли.

Проснулся он разбитым, с больной головой. Чтобы хоть чуть встряхнуться, облился водой из-под крана. Вспомнил: в десять надо быть в отделе кадров. Вот некстати, подумал он, с таким самочувствием да на неприятное свидание.

У Родионова Ефим застал Яшку и седеющего худощавого человека в добротном костюме.

-    Якова Ивановича вы знаете, товарищ Сегал, - сказал Родионов. - А это - заместитель председателя завкома товарищ Званцев.

Званцев глянул с настороженным любопытством на Ефима, молча кивнул. Ефим сел на свободный стул рядом с Яшкой. Тот боязливо покосился на него, осторожно отодвинул свой стул поближе к Званцеву. На щеке Яшки заметно розовел шрам.

-    Итак, товарищи, разберемся по существу, - начал Родионов, - вопрос серьезный. Речь идет о дальнейшем пребывании на нашем заводе товарища Сегала, бывшего фронтовика, инвалида Отечественной войны.

-    Разве он инвалид войны? - заморгал реденькими ресничками Яшка.

-    Да. А вы разве не знали? - спросил Родионов.

-    Конечно нет. Мне и в голову не пришло... Знал бы... тогда другой компот!

-    Расскажите нам, Яков Иванович, почему вы не поладили с товарищем Сегалом, почему он вас ударил?

Ефим с напряжением ждал ответа. Неужели Яшка посмеет повторить свой гнусный навет при нем?

-    Я прощаю товарища Сегала, — скороговоркой пробормотал Яшка, глядя себе под ноги.—Ударил он меня больно, да Бог с ним, инвалид, фронтовик...

-    Убогий, сумасшедший... - добавил, загибая пальцы, Ефим, - какой с него спрос?!

-    Пока мне не понятно, как же все произошло, Яков Иванович, - вступил в разговор Званцев, - нам надо выяснить: была это ответная реакция товарища Сегала на вашу бестактность или дело обстояло иначе? Хулиган заводу не нужен. Такого я, как представитель профсоюза, защищать не буду.

Яшка молчал.

-    Вам, — обратился к нему Ефим, - невыгодно изложить здесь правду. Так это сделаю за вас я. - И он живо, в лицах, представил происшедшее.

-    Вот как, Яков Иванович, - укоризненно сказал Родионов, - выходит, зачин-то был ваш, а не Сегала. Драться, конечно, не годиться... Но...

-    Если Сегал говорит правду, - перебил Родионова Званцев, - это круто меняет дело... Ну так что, Яков Иванович, правду говорит Сегал или сочиняет?

-    Не помню, не помню... сами знаете, какая у меня нервная работа, мог сгоряча и сболтнуть неподходящее. Ну и что из того? Не я ударил солдата, а он меня.

-    Такие смирненькие, разумеется, не дерутся, - едва сдерживая возмущение, заметил Ефим. - Кулаком не ударят, пресс-папье в ход не пустят, зато пакостными словами подденут под самый дых.

Яшка в полнейшем недоумении переводил взгляд с Родионова на Званцева, со Званцева на Сегала.

-    Ничего не понимаю, - пробормотал он, на этот раз удивляясь неподдельно, - словами, под самый дых... Да что тут такого? Мало ли меня начальство обзывает, я и внимания не обращаю. Сколько раз сам начальник ОРСа товарищ Рызгалов выгонял меня из кабинета, говорил, пошел отсюда вон, туды-т твою мать, сукин сын. Я и уходил. Подумаешь, эка беда!

По лицу Родионова пробежала тень. Званцев хмыкнул. Ефим брезгливо поглядел на своего соседа: экземпляр! Ну и ну. Человеческим достоинством Бог не наградил, и сам не обзавелся...

-    Вы сами, - обратился Яшка к Званцеву, — не раз песочили меня и пятиэтажным крестили. Я же на вас за это с кулаками не лез?!

-    Я тебя правильно песочил за твои штучки, - нехотя проговорил Званцев, - а ты, выходит, обидел товарища солдата за здорово живешь.

-    Я?! Обидел?! - искренно удивился Яшка. - Если так, что ж, я извиняюсь.

-    Кажется, все ясно? - обратился Родионов к Званцеву.

Тот согласно кивнул.

-    Мне можно уйти? - спросил Яшка и, не дожидаясь ответа, вышел, почему-то пригнувшись.

-    Не все ясно мне, - неожиданно для Родионова и Званцева сказал Ефим, - неясно, во-первых, почему такой хам, если не сказать хуже, занимает должность, где нужны особая чуткость и предельная человечность. Во-вторых, почему молодой и здоровый, судя по цветущему виду, мужчина - не на фронте? А дважды, трижды раненые солдаты курсируют из госпиталей на передовую и обратно... Вам это известно?

Родионов и Званцев молча, во все глаза смотрели на Сегала. Первым нашелся Родионов.

-    Итак, установлено, - сказал он, не отвечая на вопросы Ефима, - что Яков Иванович первым нанес вам оскорбление. Правильно, товарищ Званцев?

Званцев ответил не сразу. «Ну и штучка этот солдат», - думал он, косо поглядывая на Ефима, и вполголоса промямлил:

-    Правильно.

-    А об остальном как-нибудь позже, товарищ Сегал, - продолжал Родионов. В душе он был согласен с этим, как он теперь убедился, прямым и умным парнем. Но что он мог ему сказать, да еще при Званцеве? - Позже, - повторил он, — а на заводе мы вас оставим. Да? — обратился он к Званцеву. Тот ничего не ответил. — Так оставим Сегала на заводе, товарищ зампредзавкома? — повторил Родионов.

Званцев молча прикидывал: «Гнать бы такого умника с завода подальше. Но - опасно: фронтовик, языкатый... Сказал бы Родионов: «не оставим», с удовольствием бы согласился... Связываться с таким?! Не пойдет! Себе дороже» - кивнул: оставим.