Кристиан Крахт - 1979 Страница 12

В конце концов хозяин подошел к моему столику, при этом хлопнув себя тряпкой по обвязанному фартуком бедру, и я подумал, что он хочет забрать деньги. Я поднялся, чтобы уйти, но он положил руку мне на плечо, как бы принуждая опять сесть.

"Вам сейчас уже нельзя на улицу, - сказал он по-английски. Комендантский час наступил. Слишком поздно. C'est l'heure, vous savez"3.

"О, боже..."

Он взял себе стул от соседнего столика и, поставив его задом наперед, уселся рядом со мной, зажав ногами спинку.

"Вы, как я вижу, не американец..."

"Нет".

"Можно?" - он взял одну из моих сигарет.

"Конечно. И что мне теперь делать?"

"Оставайтесь здесь".

"Где здесь - в кафе?"

"Пожалуйста, послушайте меня. Я хочу сказать вам, кто наш большой враг". Он аккуратно сложил мои столовые принадлежности на тарелку, к содержимому которой я почти не притронулся. Он положил справа, на горку жаркого, нож и строго параллельно ему - вилку.

"Что ж, прошу вас, скажите".

"Сказать ли вам, кто черпает из некоей дыры зло и потом выливает его на нас, как навозную жижу, для того чтобы в будущем люди оказались сотворенными по образу и подобию Шайтана?"

"Ах..."

"Пожалуйста, послушайте меня внимательно. Речь идет о квинтэссенции, о сущности жизни; сама-то жизнь будет через пару лет воссоздана заново, камушек за камушком. Сначала возродятся томаты - да-да, такие, как у меня в кафе, вон те, красненькие, - потом козы и в конце концов человек". Он затянулся сигаретой.

"Ваши слова кажутся такими... обдуманными. Они звучат вполне по-библейски или по-коранически, в общем, в таком духе".

"Они не обдуманны. Они правдивы. В Коране, который Вы упомянули, все уже было сказано совершенно точно. Если мы сами не изменим это в себе, мы все будем, как улитки, ползать вслепую вокруг пустого центра, вокруг Большого Шайтана, вокруг Америки".

"Америки?"

"Мы все согрешили, потому что предоставили Америке делать, что она хочет. Нам всем придется пройти через покаяние. Мы все должны будем принести жертву, каждый из нас".

"Ну хорошо, допустим. Хотя я не представляю, какую жертву мог бы принести я".

"Взгляните туда, на улицу. Видите? Шах вскоре покинет Иран, если уже не покинул. В нашей стране начнется новое летоисчисление, для Америки она станет недосягаемой. Есть только одна сила, способная противостоять Шайтану, единственная, которая обладает для этого достаточной мощью: ислам. Все другие силы будут сокрушены. Все другие потонут в пенистом море из пепси-колы, попкорна и фальшивых любезностей. Вы позволите?"

Он взял еще одну сигарету и прикурил от предыдущей.

"Пойдемте, я покажу вам служебный выход. И, пожалуйста, оставьте ваши деньги при себе. Считайте, что я вас угощаю".

"Что ж, большое спасибо. Я вас с удовольствием слушал, хотя и не совсем понял то, что вы говорили об Америке".

"Не важно, мой друг. Достаточно, что вы вообще это выслушали. Пойдемте со мной. Там кое-кто уже ждет вас. А меня, кстати, зовут Масуд".

Он встал, пересек помещение и зашел за прилавок, опять хлопнул себя по бедру тряпкой и стряхнул пепел с сигареты прямо на стеклянную витрину, в которой стояла пиала с помидорным салатом. Я последовал за ним.

Он отодвинул правой рукой коричневую занавеску, а левой - преувеличенно театральным жестом, как я тогда подумал, - пригласил меня войти в кухню. Там пахло то ли козлятиной, то ли бараниной, я этот запах на дух не переносил. Проходя мимо разделочного стола, Масуд взял с него маленький черный кофр, который выглядел как чемоданчик врача.

"Hermes, Paris"4, - сказал он и, повернувшись ко мне вполоборота, подмигнул. Его волосы, прежде зачесанные на лысину, растрепались, и теперь одна черная прядь, закрывая правое ухо, свисала почти до плеча. У меня возникло впечатление, что его волосы покрашены.

"Простите, что вы сказали?"

"Так, полуинтеллектуальная персидская шуточка. Ах, mon Dieu5, это не имеет никакого значения, забудьте. Прошу вас, вот сюда, вниз".

Он носком ботинка сдвинул конец потрепанной ковровой дорожки, откинул находившуюся под ней деревянную крышку люка, вынул из своего кофра - в "Гермесе" я никогда не видал ничего подобного, хотя раньше бывал там довольно часто, - карманный фонарик и сделал мне знак, чтобы я следовал за ним.

Мы спустились по приставной лестнице и двинулись по длинному коридору, где пахло плесенью; я ничего не различал во тьме, кроме танцующего светлого пятна от фонарика впереди меня и подпрыгивавшей, свисавшей вниз пряди Масудовых волос. Он то и дело оборачивался и кричал:

"Вы еще здесь?"

"Да, конечно".

"Отлично, отлично..."

Через какое-то время я перестал считать свои шаги, а до того насчитал их более семисот, хотя пару раз определенно сбивался со счета. Слева и справа от меня я нащупывал пальцами глинистые стены, скользкие и пахнувшие землей.

Затем я почувствовал, что мы идем как бы в гору, пол начал полого подниматься вверх, и в конце концов мы остановились перед второй приставной лестницей. Масуд перевел дух, стукнул пару раз фонариком по лестничной перекладине, я услышал над своей головой шаги, и крышка люка открылась.

"Давайте же, не бойтесь. Там вас ждет кто-то, кого вы знаете".

Я вскарабкался вслед за ним по лестнице, мы очутились в какой-то комнате, в темноте, поэтому я не сразу узнал человека, который открыл нам люк. Он потряс мою руку, а другой рукой схватил меня за плечо. Это был Маврокордато.

"Замечательно. Замечательно и великолепно. То, что вы добрались сюда, делает вам честь и очень меня радует - да-да, именно так", - сказал он, все еще не выпуская моей руки. Я был совершенно ошеломлен.

"Но откуда вы узнали..."

"Ах, перестаньте", - Маврокордато улыбнулся и покачал головой.

"Il est vraiment un peu simple, celui-la"6, - сказал Масуд и наконец вернул прядь волос на прежнее место, прикрыв ею лысину.

Маврокордато и я сидели теперь в его комнате, на канапе в стиле ампир с обивкой из полосатого, ежевичных оттенков шелка, мы пили чай, и я рассматривал все вокруг. Масуд возился на кухне, там дребезжала посуда, а сам он, хлопоча у плиты, одновременно бурчал себе под нос какую-то песенку.

Комната со всех сторон была до потолка загромождена книгами; полки буквально ломились под грузом книг, журналов, манускриптов, в промежутках виднелись русские и польские иконы, на приставном столике, который казался шатким, стояла ваза с орхидеями, на полу в беспорядке валялись какие-то бумаги, в углу работал раскаленный тепловентиллятор. На стенах косо висели многочисленные акварели Блаллы В. Халлмана7. Горели свечи, подсвечниками для некоторых служили пустые бутылки из-под красного вина. Воск обильно стекал вниз - у Маврокордато было слишком жарко. Я даже снял свой пуловер от Сесилла Битона8.

Посреди комнаты, на нескольких беспорядочно сложенных один поверх другого старых афганских коврах, стоял маленький, вроде бы латунный, аппарат, который выглядел как барометр, но только из его крышки торчала странная фиговина в форме музыкальной трубы, с раструбом, заткнутым черной эбонитовой пробкой.

Окна тоже были занавешены бархатными портьерами, и я не слышал никакого уличного шума, вообще никаких звуков - это жилище вполне могло бы располагаться глубоко под землей, судя по полному отсутствию у меня акустического ощущения относительно того, где я нахожусь.

"О вашем Кристофере я даже и не спрашиваю".

"Отчего же, спрашивайте со спокойной душой". Я взял из пиалы конфету-пралине и надкусил ее. Под шоколадом скрывалась фисташка.

"Не буду".

"Мне теперь все равно. Он... его больше нет в живых".

"Прошу вас, прошу, не рассказывайте мне ничего. Вы здесь хорошо себя чувствуете? Наш друг из кафе наверняка говорил об Америке, как всегда. Вы не ломайте себе над этим голову, отчасти он совершенно прав, но сейчас это не должно вас смущать. Мой дорогой, как же мне приятно снова вас видеть, как это прекрасно", - и Маврокордато подул на свой чай.

Только теперь я заметил, что он распустил свои волосы и они спадают ему на плечи; он выглядел как революционер-хиппи. На нем было что-то вроде кафтана из темно-лилового шелка, волосатые ноги обуты в белые марокканские комнатные туфли из - так, по крайней мере, мне показалось - козлиной кожи.

"Прежде чем мы немножко побеседуем, наслаждаясь покоем, я хотел бы вам кое-что дать". Он встал, подошел к одной из полок, что-то достал оттуда и протянул мне.

"Сигарету?" - предложил он.

И щелкнул черепаховым портсигаром, тем самым, который я потерял в гашишной роще, на вечеринке, вчера - целую вечность назад.

"Заметьте, этот портсигар имеет точно такие же размеры, как и та кассета, которую вам подсунули, кассета с речами аятоллы Хомейни. Ну же, берите, в конце концов, он принадлежит вам".

Масуд, насвистывая, вынырнул из кухонной двери, ухитряясь нести одновременно три миски. Он осторожно поставил их на пол, на один из ковров, лежавших в середине комнаты, вокруг полукругом разложил подушки и опять, бормоча и напевая себе под нос, исчез в направлении кухни - пошел за тарелками, как он сказал.