Оливер Голдсмит - Гражданин мира, или письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на востоке Страница 13

Чжоан, как истинный философ, не стал предаваться чрезмерному отчаянию, а счел за благо стойко перенести утрату, и, починив гроб, в котором покоился сам, положил в него неверную жену, а чтобы не пропало свадебное угощение, в тот же вечер женился на вдове с большим веером.

И поскольку оба заранее узнали слабости друг друга, они умели прощать их в супружеской жизни. Так прожили они согласно много лет, и, не ожидая блаженства, были довольны тем, что обрели.

Прощайте.

Письмо XIX

[Как англичане обходятся с неверными женами и как с ними обходятся

русские.]

Лянь Чи Альтанчжи - Фум Хоуму,

первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.

Вчера мне нанес визит господин в черном, сопровождавший меня по Вестминстерскому аббатству. После чая мы решили погулять в окрестностях города и отдохнуть на лоне природы, которая вновь начинает облекаться в зеленый наряд. Однако в предместье нам преградила путь толпа, которая обступила супружескую пару, ссорившуюся так громко и яростно, что нельзя было разобрать ни единого слова. Зеваки радовались перебранке, которая, как после выяснилось, разгорелась между аптекарем Какафаго и его благоверной. Насколько можно было понять, доктор, зайдя на половину жены без предупреждения, застал там джентльмена при обстоятельствах, не вызывающих ни малейшего сомнения.

Будучи ревнителем чести, доктор решил сразу же отомстить за столь наглое оскорбление и, схватив с каминной доски ржавый мушкетон, прицелился в осквернителя супружеского ложа и спустил курок. Негодяй, конечно, получил бы пулю в лоб, если бы не оказалось, что мушкетон уже много лет как никто не заряжал. Кавалер удрал через окно, а дама, превосходно изучившая нрав своего супруга, тотчас затеяла с ним перебранку. Муж был вне себя от гнева, жена вопила что есть мочи; на шум сбежалась толпа, но не для того, чтобы помирить их, а чтобы позабавиться их ссорой.

- Увы, - сказал я своему спутнику, - что станется с несчастной женщиной, уличенной в измене? Поверьте, я жалею ее от всего сердца: ее муж, полагаю, ее не пощадит. Сожгут ли ее заживо, как заведено в Индии, или отрубят ей голову, как в Персии? Будут сечь бичами, как в Турции, или обрекут на вечное заточение, как у нас в Китае? Объясните мне, как карают за такой проступок английских жен?

- У нас никогда не наказывают оступившуюся даму, - ответил мой собеседник, - за все расплачивается муж.

- Вы, разумеется, шутите! - прервал я его. - Я чужеземец, а вы насмехаетесь над моим невежеством!

- Я и не думаю шутить, - отвечал он. - Доктор Какафаго застал жену на месте преступления, но, поскольку у него нет свидетелей, он ничего не сможет доказать. А потому ему придется просто отправить ее к родственникам, причем выделив ей часть своего дохода.

- Невероятно! - воскликнул я. - Мало того, что ей позволяют жить отдельно от предмета ее ненависти, так он еще обязан давать ей деньги, дабы она не пала духом.

- Вот именно, - сказал мой собеседник, - а вдобавок все будут называть его рогоносцем. Мужчины станут смеяться над ним, дамы - жалей" его, и даже самые близкие друзья не смогут сказать в его оправдание ничего кроме:

"Бедняга никому не делал зла".

- Погодите! - прервал его я. - Неужели никак нельзя наказать изменницу? Неужели у вас нет исправительных домов для таких особ или другой кары за такое преступление?

- Милейший! - с улыбкой заметил мой собеседник. - Да если бы к каждому, кто был повинен в подобном проступке, относились бы так сурово, то половине королевских подданных пришлось бы сечь другую. Признаюсь, дорогой Фум, будь я на месте английского супруга, то больше всего на свете остерегался бы ревновать или совать нос в дела жены, если ей было бы угодно держать их в тайне. Допустим, я уличу ее в неверности, что из этого воспоследовало бы? Если я спокойно проглочу оскорбление, надо мной будут смеяться только она и ее любовник, а если я, наподобие трагического героя, примусь громогласно сетовать, то стану посмешищем всего света. А посему, уходя из дому, я непременно сообщал бы жене, куда я иду, дабы ненароком не встретить ее где-нибудь с любезным ее сердцу обманщиком. По возвращении же я всегда стучал бы в дверь на особый манер и вдобавок, неторопливо подымаясь по лестнице, предупреждающе кашлял бы раза четыре. Я ни за что на свете не стал бы заглядывать к ней под кровать или за занавески, и даже случись мне узнать наверное, что тут прячется капитан, я, невозмутимо прихлебывая холодный чай, принялся бы в самом почтительном тоне рассуждать об армейских чинах.

Мне кажется из всех народов наиболее мудро при подобных обстоятельствах ведут себя русские. Жена обещает мужу никогда не попадаться на нарушении обета верности, а он обещает без малейшей злобы избить ее до полусмерти, если она все-таки на этом попадется. Словом, каждый из них знает заранее, что его ждет при таких обстоятельствах. Жена грешит, принимает обещанные побои, потом вновь обретает расположение супруга, и все начинается сначала.

Посему, когда русская девица собирается замуж, ее отец, держа в руке палку {1}, спрашивает жениха, берет ли он эту деву в жены, на что тот отвечает утвердительно. Тогда отец трижды поворачивает невесту кругом и трижды легонько ударяет ее палкой по спине, приговаривая:

- Голубушка моя, - в последний раз колотит тебя любящий батюшка; передаю отныне отцовскую власть вместе с палкой твоему суженому, а уж ему лучше ведомо, как тем и другим распорядиться.

Искушенный в правилах приличия, жених берет палку не сразу, а уверяет будущего тестя, что жене палка не нужна и он к ней ни за что не прибегнет. Однако отец, которому лучше известно, что нужно дочери в замужестве, настаивает на своем. Затем, являя пример русской учтивости, один просит принять его палку, а другой от нее отказывается; дело, однако, кончается тем, что жених уступает, после чего невеста в знак покорности кланяется ему, и обряд продолжается по установленному обычаю.

В таком сватовстве есть удивительное чистосердечие; жениха и невесту, таким образом, подготавливают ко всем будущим превратностям супружеской жизни. Брак сравнивали с игрой, где ставкой служит жизнь, а посему весьма похвально, чтобы игроки с самого начала объявили друг другу, что карты у них меченые. В Англии же, как мне говорили, обе стороны пускаются на все уловки, чтобы утаить до свадьбы свои недостатки, и потому семейную жизнь можно считать расплатой за первоначальный обман.

Прощай.

Письмо XX

[Некоторые сведения об английских литераторах.]

Лянь Чи Альтанчжи - Фум Хоуму,

первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.

Выражение "литературная республика" - широко распространено среди европейцев, однако сопрягать его с учеными людьми Европы совершенно нелепо, затем что нет ничего столь не похожего на республику, нежели сообщество, которое здесь так именуют. Судя по этому выражению, можно вообразить, будто ученые тут составляют единое целое, не отличаются интересами и соревнуются в осуществлении одних и тех же замыслов. А посему естественно возникает искушение сравнить их с литературными обществами в Китае, где каждый подчиняется разумной иерархии и способствует созиданию храма знаний, не пытаясь из зависти или невежества чинить препятствия другим.

Здесь же дела обстоят совсем иначе. Каждый гражданин этой воображаемой республики жаждет власти, и никто не хочет подчиняться; каждый видит в собрате не соратника, а соперника. Все клевещут, оскорбляют, презирают и высмеивают друг друга. Стоит одному из них написать книгу, которая нравится публике, как остальные принимаются сочинять памфлеты, где тщатся доказать, что книгу эту можно было бы написать гораздо лучше или что она вовсе никуда не годился; стоит одному написать о чем-то новом, как другие тотчас принимаются убеждать читателей, будто всем это давным-давно известно и какой-нибудь Кардан {1} или Бруно или еще какой-нибудь ученый муж, до того скучный, что никто его не читает, давно предвосхитили это открытие. Вместо того, чтобы объединиться, подобно гражданам одного государства, они, наоборот, разделяются, и у них сколько людей, столько и клик, а посему гораздо справедливее назвать это враждующее сообщество не литературной республикой, а литературным хаосом.

Правда, встречаются здесь и люди поистине даровитые, которые почитают и ценят друг друга, но взаимное восхищение не в силах защитить их от поношений толпы. Мудрецов мало, и хвалят они вполголоса, глупцам же несть числа, и хулят они что есть мочи. Великие люди редко вступают в общества, нечасто встречаются, чураются интриг, тупицы же громогласно травят свою жертву до тех пор, пока не погубят ее доброе имя, а за дележом добычи рычат и кусают друг друга. Здесь ты увидишь, как компиляторы и книжные обозреватели чернят честного человека, грызясь при этом между собой злобно и непрерывно. Они вроде русских волков, которые рыщут в поисках оленя или лошади, а в случав крайней нужды не брезгуют и себе подобными. Пока еще есть книги, о которые можно поточить зубы, они уничтожают их за братским пиршеством, но как только на их беду запас иссякнет, критик пожирает критика, а компилятор обкрадывает компилятора.