Уильям Теккерей - Виргинцы (книга 2) Страница 13

Глава LIV,

на протяжении которой Гарри сидит дома, покуривая трубку

Дед наших виргинцев с материнской стороны, полковник Эсмонд, о котором упоминалось уже не раз, покинул Англию, чтобы обосноваться в Новом Свете, и некоторую часть долгого американского досуга посвятил писанию мемуаров о днях своей юности. В этих записках немалая роль была отведена госпоже Бернштейн (в девичестве Беатрисе Эсмонд), и так как Джордж не раз читал и перечитывал писания своего деда, он познакомился с этой своей родственницей — молодой, красивой, своевольной девицей, какой была баронесса полстолетия тому назлд, задолго до того, как он ее увидел; а теперь ему довелось снова свести с ней знакомство, уже на склоне ее дней. Когда поблекли щеки и потускнел взгляд, радостно или печально женщине, утратившей свою красоту, вспоминать о тех днях, когда эта красота была в расцвете? Когда сердце одряхлело, приятно ли вспоминать о том, как горячо оно билось, согретое чувством? Когда наш дух стал томен и вял, хотим ли мы помнить, как свеж и бодр он был когда-то, как радужны были надежды, как живо участие, как пылко и жадно радовались мы жизни? Увы, они увяли теперь: и первые весенние бутоны, и пышные розы — зрелая красота лета — и сочные плоды осени… увяли, осыпались, и голые ветви дрожат от зимней стужи.

"А ведь она когда-то была красавицей!" — проносится в голове у Джорджа Уорингтона, когда его тетушка — нарумяненная, вся в бриллиантах, входит в комнату, возвратившись с раута. И эти руины были блистательным дворцом! Толпы поклонников вздыхали у этих дряхлых ног, и блеск этих глаз смущал их покой. Джорджу припомнилось, как у них дома в Уильямсберге жгли фейерверк в честь дня рождения короля и он смотрел потом на обгорелый скелет огненного колеса и пустые патрончики от римских свечей. Когда он раздумывал над мемуарами своего деда, ослепительно яркая жизнь его тетки Беатрисы прошла перед его глазами. Наш простодушный Гарри тоже видел эти мемуары, но он не был книгочием и перелистал их с пятого на десятое; да если бы даже он их и прочел от корки до корки, они бы, вероятно, не заставили его погрузиться в такие глубокие размышления, как его старшего брата, ибо Гарри никогда не был в такой мере, как Джордж, склонен к философствованию.

Мистер Уорингтон полагал, что у него нет оснований сообщать тетушке о том, сколь основательно знаком он с ее прошлым, и потому хранил на сей предмет молчание. Когда они поужинали, тетушка, указав тростью на секретер, попросила служанку подать ей лежавшее там под чернильницей письмо, и Джордж, узнав надпись на конверте, понял, что это то самое послание, которое он привез из дома.

— Судя по этому письму, — сказала старая дама, пристально глядя на племянника, — после вашего возвращения домой у вас с моей сестрой далеко не все шло гладко?

— Вот как? Не думал я, что госпожа Эсмонд станет писать вам об этом, сказал Джордж.

Баронесса достала огромные очки, и глаза, метавшие когда-то огненные взгляды и воспламенившие немало сердец, на минуту приковались к письму; затем она протянула его Джорджу, и он прочел следующее:

"Ричмонд, Виргиния,

26 декабря 1766 года

Милостивая государыня и сестра! Спешу с благодарностью уведомить Вас, что письмо Вашей милости от 23 октября сего года доставлено мне нынче с пакетботом "Роза", и я незамедлительно отвечаю Вам в эти праздничные дни, кои должны были быть исполнены мира и благоволения для всех, однако мы, по воле неба, и в эти дни несем наше бремя земных печалей и тревог. Мое ответное послание доставит Вам мой старший сын — мистер Джордж Эсмонд-Уорингтон, самым чудесным образом возвратившийся к нам из Долины Теней (о чем уже был уведомлен в предыдущих письмах мой бедный Генри) и пожелавший, не без моего на то согласия, посетить Европу, хотя он и пробыл с нами весьма недолго. Я очень опечалена тем, что судьбе было угодно, чтобы мой дражайший Гарри появился на родине, — я имею в виду в Англии, — так сказать, под чужой личиной и был представлен его величеству, всей моей родне и родне его отца в качестве наследника отцовского состояния, в то время как мой дорогой сын Джордж был жив, хотя мы и считали его умершим. Ах, сударыня! Какие муки разрывали сердце матери и брата в течение этих полутора лет его плена! Мой Гарри — нежнейшее существо из всех живущих на земле. Радость при виде мистера Эсмонда-Уорингтона, возвращенного к жизни, заставит его забыть о суетной мирской утрате постигшей его самого. Он не будет слишком страдать, оказавшись, — весьма относительно, конечно, — в положении бедняка. Самый великодушный из людей и самый покорный из сыновей, он охотно отдаст своему старшему брату наследство, которое досталось бы ему, если бы не случайность рождения и не чудесное спасение моего сына Джорджа, возвратившегося к нам по воле провидения.

Ваше благорасположение к моему дражайшему Гарри особенно дорого нам сейчас, когда его доля наследства, как младшего сына, становится ничтожной! Много лет назад нам представлялась весьма заманчивая возможность прочно укрепить его положение в наших краях; сейчас он был бы уже хозяином крупного поместья со значительным количеством негров-рабов и влиятельной фигурой в наших кругах, если бы в свое время посчитались с желанием матери и небольшое состояние, оставленное ему отцом и помещенное под скромные проценты в английские бумаги, было бы использовано для этого необычайно выгодного приобретения. Но юридические формальности и, как ни грустно мне в этом признаваться, сомнения, выраженные моим старшим сыном, одержали верх, и великолепный случай был упущен! Гарри убедится в том, что его личный доход тщательно сберегался и накапливался, — да будет его жизнь долгой, долгой и да принесут эти сбережения ему радость! И да благословит небо Вас, дорогая сестрица, за все то, что Ваша милость соблаговолит добавить к его небольшому капиталу! Как я заключила из Вашего письма, назначенное Гарри содержание не могло покрыть его расходов в том избранном обществе, в котором он вращался (а внук маркиза Эсмонда, уже почти ставший его наследником, само собой разумеется, имеет право быть принят как равный в любом кругу английской знати), и посему, располагая некоторой суммой, давно предназначенной мной для моего дорогого дитяти, я доверила часть ее моему старшему сыну, искренне, надо отдать ему справедливость, привязанному к своему брату, и поручила ему распорядиться этими деньгами с наибольшей выгодой для Гарри".

— Эту сумму я употребил вчера на то, чтобы вызволить его из-под ареста, сударыня. Полагаю, что лучшее применение этим деньгам трудно было бы найти, — сказал Джордж, прервав чтение письма,

— Нет, сударь, я никак с этим не согласна! Почему было не купить ему офицерский чин или какое-нибудь поместье с неграми, если ему хочется пожить своим домом! — воскликнула старая дама. — Тем паче, что я имела намерение сама покрыть его долг.

— Вы позволите, надеюсь, сделать это за вас его брату. Я хочу, чтобы мне предоставлена была возможность быть в этом случае его банкиром и, рассматривая эту сумму как взятую в долг у матушки, выплатить ее моему дорогому Гарри.

— Вот как, сударь? Налейте-ка мне вина! Вы сумасбродный юноша! Читайте дальше и увидите, что именно так думает ваша маменька. Пью за ваше здоровье, племянник Джордж. Это неплохое бургундское. Ваш дед не любил бургундского. Он признавал только кларет, да и вообще пил мало.

Джордж снова взялся за письмо.

"Посланная мною сумма должна, мне кажется, с лихвой покрыть все расходы, которые мой бесценный Гарри мог себе позволить, находясь в заблуждении относительно своего истинного положения. Я была бы счастлива, если бы могла с такой же уверенностью положиться на благоразумие его старшего брата, как на моего Гарри! Но боюсь, что, даже побывав в плену, мистер Эсмонд-У. не научился истинно христианскому смирению, кое я всегда пыталась воспитать в своих детях. Если вам угодно будет дать ему прочесть эти строки, когда величественный океан разделит нас, — да хранит господь тех, кто пускается в открытое море на корабле! — он увидит, что благословение и молитвы любящей матери всегда и везде пребудут с обоими ее детьми и что любой мой поступок, любое мое желание, сколько бы мало ни был он склонен ему последовать, всегда продиктованы только одним — горячей заботой о благополучии моих дражайших сыновей".

Здесь большая клякса, словно на бумагу упала капля влаги, и какое-то слово как будто соскребли перочинным ножом.

— Ваша маменька хорошо умеет писать, Джордж. Должно быть, у вас с ней были кое-какие размолвки? — вкрадчиво спросила тетушка.

— Да, сударыня, и немало, — с грустью отвечал молодой человек. Последняя размолвка произошла у нас из-за денег — из-за выкупа, который я обещал старому поручику, помогавшему мне бежать. Я уже говорил вам, что он имел сожительницу — индианку, и она тоже помогла мне и была очень ко мне добра. Месяца через полтора после моего возвращения домой эта бедняжка появилась в Ричмонде; она проделала такой же путь через леса, как и я, и принесла мне один предмет, который Мюзо должен был мне прислать, ибо таков был наш с ним уговор, когда он согласился на мой побег. В Дюкен, как я узнал, назначили нового коменданта, вместе со значительным подкреплением для гарнизона, а против Мюзо было, по-видимому, выдвинуто обвинение в казнокрадстве, но его посланница не могла ничего объяснить толком. Так или иначе, его арестовали, он пытался бежать, но оказался не столь удачливым, как я, был ранен при попытке перебраться через крепостную стену и уже в тюрьме, лежа на смертном одре, нацарапал мне записку, в коей просил меня переслать ce que je savais {Здесь: то, о чем уговорились (франц.).} некоему нотариусу в Гавре для передачи родственникам в Нормандии; эту записку вместе с часами моего деда и доставила мне его индианка. Бедняжку наверняка скальпировали бы где-нибудь по дороге, если бы мой приятель охотник по прозвищу Серебряные Каблуки не помог ей добраться до меня. Но в нашем доме бедную женщину приняли крайне сурово. Ее еле пустили на порог. Я не стану распространяться о том, какие подозрения зародились на наш с ней счет. Несчастная стала напиваться, как только ей удавалось раздобыть хоть грош. Я распорядился, чтобы ей были предоставлены кров и пища, и она сделалась мишенью насмешек всех наших негров и предметом скандальных сплетен всех выживших из ума болтунов нашего городка. По счастью, губернатор оказался человеком здравомыслящим; я сумел с ним договориться и раздобыл для нее пропуск, дабы она могла вернуться к своим. Она очень горевала, расставаясь со мной, и это, разумеется, только укрепило злопыхателей в их подозрениях. Какой-то проповедник, говорят, обличал меня с кафедры. Еще одного молодчика мне пришлось отделать тростью. Кроме того, я выдержал жестокую ссору с госпожой Эсмонд из-за того, что настаивал на выплате наследникам Мюзо денег, которые обещал ему за мое освобождение из плена, и эта ссора не забылась и по сей день. Как видите, сплетни цветут пышным цветом и в самых отдаленных уголках земли, и в Новом Свете так же, как и в Старом.