Мария Романушко - Карантин Страница 13

Не знаю, не понимаю… Можно стесняться посторонних, но своих, близких?… Не понимаю.

Ночью, вместо того, чтобы спать, наплакалась от души. Первый раз за всё больничное пребывание. А утром, когда пришёл Антоша, выплеснула на него всё своё отчаянье. Хотя понимаю, что нельзя на детей выплёскивать свои проблемы. Но эта проблема – не только моя. Она общесемейная. И нам всем нужно попробовать, постараться понять нашу девочку.

Мы долго сидели с Антошей в промятых креслах у лифта, я, не в силах сдержаться, опять плакала, вот, совсем раскисла, нехорошо это, а сынок гладил меня по голове, утешал, как ребёнка.

“Милый мой мальчик! Ты-то хоть меня любишь?” – “Конечно, люблю, мамася. Да и Ксюша тебя любит, я уверен”.

– Тогда почему же она отталкивает меня?!

– Просто, я думаю, наша Ксюша слишком быстро выросла из детства…

От его слов мне стало ещё печальнее. Я вспомнила, какой Ксюша была ласковой в раннем детстве. Как она расцеловывала каждого из нас перед сном! И меня, и папу, и «Атосю». В лоб, в глазки, в щёчки, в подбородок и даже в нос! “Ксюня, хотя бы в нос не целуй!” Всячески уворачивались, – но она со смехом добивалась своего!

– Антоша, помнишь?

– Помню…

– Что же с ней случилось?

– Вот, слишком стремительно прожила своё детство…

– Да, наверное, ты прав, как это ни грустно. У меня, действительно, нет ощущения, что я общаюсь с четырёхлетним ребёнком. Ей не четыре – ей четырнадцать! У неё переломный возраст со всеми его странностями и заскоками. И если думать именно так: что ей четырнадцать, – то всё объяснимо и ничего странного в её поведении нет. Многие подростки бунтуют против нежностей, отстаивая таким способом свою независимость.

– Да, это так.

– Но ты был другим.

– Я был другим… А Ксюша – такая. Она очень необычный человек.

– Слава Богу, хотя бы ты не отталкиваешь меня.

Антон крепко держал меня за руку, и рука у него – сильная и горячая. Эта рука не даст мне утонуть в волнах отчаянья…

Когда я вернулась в палату, Ксюша сидела и вырезала. Она не спросила меня, где я так долго была, и почему у меня заплаканные глаза. Не заметила? Или ей просто всё равно?

– Посмотри, как я петуха здорово вырезала! – сказала она и протянула мне вырезанного петуха.

– Очень здорово. И хвост, и гребень. Молодчина.

Ну, что ж: так – значит, так. Вот сидит рядом со мной моя доченька. Да, странная, да, непонятная, да, непостижимая. Да, не любит и не умеет целоваться. (На данном этапе жизни. Почему-то разучилась). Так что ж с того? Просто все люди разные… ОНА – ТАКАЯ. И я её люблю. Люблю бесконечно. И буду с ней до тех пор, пока она будет во мне нуждаться.

Конечно, и она любит меня. Разве я не знаю, не чувствую этого? Но она передаёт мне свою любовь, свою нежность не через прикосновения и поцелуи, – а по-другому. Вот она сидит рядышком и вырезает очередного петушка, и просит: “Давай вырезать вместе”. Это и есть её объяснение в любви. А ещё она просит: “Расскажи мне ещё что-нибудь о своём детстве”. Это и есть её нежность, её ласка. Ей всё интересно про меня, она готова слушать меня все дни напролёт, с утра до вечера, – разве это не объяснение в любви? Кому ещё были так интересны подробности моей жизни, все эти детские истории, и не только детские, мои воспоминания о тех, кого я люблю. Кто ещё с такой жадностью, с таким терпением, с таким ненасытным вниманием слушал меня? впитывал?… Разве это не объяснение в любви? Разве это не близость? Разве это не глубже всех прочих, других проявлений любви?

– Расскажи ещё что-нибудь, мне интересно.

– Слушай…

Наше с Ксюшей больничное общение, этот наш уже-почти-месяц очень напоминают мне другой месяц: апрель 74-го года в Риге – мы с отцом в клинике Страдыня. Когда дни проходили в этом же ненасытном: “Расскажи!” – “Слушай… ”

Сейчас – как и тогда, двадцать лет назад, я проживаю свою жизнь заново. Тогда – с отцом, теперь – с дочерью.

Иногда мне кажется, что Ксюша настолько глубокий человек, так глубоко чувствует и переживает, так остро контактирует с людьми (на каких-то своих, непостижимых, уровнях) – что она просто не нуждается в объятиях и поцелуях. Видимо, прав Антон: она переросла их! Да и в словах особо не нуждается тоже…

А каким прекрасным было утро 1-го октября, когда отец Анатолий приехал причащать нас с Ксюнечкой!

Мы так волновались, так ждали! Утром помолились, читали Евангелие.

Потом убирали палату, навели чистоту и красоту. То и дело выглядывали в окошко: не идут ли папа с батюшкой? Волновались: починил ли Серёжа Трофимов машину? А если нет, то согласится ли батюшка ехать на трамвае? Впрочем, почему бы ему и не согласиться?…

К счастью, машину Серёжа починил и с ветерком доставил батюшку к воротам инфекционной больницы. (Наверное, это и был тот самый дирижабль, который он надул для нас во сне?…)

Батюшка прошёл в отделение беспрепятственно. А с ним – и наш папочка, который по причине своей бородатости был тоже принят за священника. В руках он нёс большущий пакет с пирожками от Гали Трофимовой, Серёжиной жены, Галя – великая мастерица в этом деле, – Ксюша оценила.

Папа вошёл в палату – и ахнул: “Как же у вас красиво, девочки! Просто филиал Речвока!”

…А потом я исповедовалась, а Ксюнечка общалась с папой. Они вышли в коридор и сидели там в обнимку в “шастиновском” кресле. Они не виделись до этого двенадцать дней! (Не считая одного раза через окошко). Самая долгая разлука папы с дочкой.

…Потом мы с Ксюнечкой причащались. А десятки глаз – сквозь внутренние окна – смотрели на нас.

И на следующий день, в воскресение, у нас опять гостил папа! Уже по-настоящему, без спешки. Дежурила приветливая медсестра Галина Павловна, и, хотя не положено, но она с улыбкой пропустила к нам папочку. Вернее – с улыбкой “не заметила”, как он нырнул в наш бокс.

Ксюша так и повисла на нём!… И даже не стёрла со щеки папин поцелуй!

Папа был у нас целых три часа. И всё это время они с Ксюшей играли, играли, играли… А ещё читали, читали, читали…

А я сидела, привалившись спиной к стене, смотрела на них и – ОТДЫХАЛА!

А потом мы все вместе, как дома, пили чай и обсуждали планы: чем нам ещё тут можно заняться? Вроде вырезанием, раскрашиванием и лабиринтами Ксюша немного пресытились.

– Учитесь читать, – сказал папа.

– Ну, это по ходу дела… Это потихоньку происходит, ненавязчиво. Но это не может быть наполнением жизни.

– Тогда, может, пластилин принести?

– Пластилин не хочу! – неожиданно сказала Ксюша.

– Тогда что?

И тут меня осенило:

– Придумала! Мы с Ксюшей будем заниматься рукоделием. Будем шить, вышивать и делать мягкие игрушки!

– Ура!… – завизжала от восторга Ксюня.

– Но для этого, милый папочка, нам нужно очень многое: лоскутки, нитки, иголки, пяльцы, крючок…

И я принялась составлять очередной список необходимого для жизни.

А на следующий день к нам в палату пробралась… Анюта! С целым рюкзаком лоскутков, ваты, ниток, пуговок, бисера и прочего материала для рукоделия.

Ксюня прыгала и хлопала в ладоши.

Весь вечер общались и делали вместе игрушки. Анюта учила нас делать забавных зверушек из разноцветных шерстяных ниток. Это оказалось просто: берёшь пушистый комок ниток и мнёшь его, мнёшь, мнёшь, как глину… И постепенно из него “вылепляется” кто-то пушистый и смешной. И тогда прошиваешь его нитками, чтобы закрепить навсегда его образ. А глаза делаются из круглых прозрачных таблеточных упаковок, которые пришиваются к зверушке, а внутрь вставляются цветные бисеринки – и там бегают, как зрачки! Совершенно живые глаза получаются. Потрясающе!

Сделали чёрного лохматого Чудо-Юдо (Ксюша его придумала и участвовала в его “лепке”). А ещё сделали глазастого филина, очень похожего на Феликса, Ксюшиного крёстного – такой же получился удивлённый и немного грустный…

Анюте у нас понравилось, она ведь любительница больниц. “Ой, я в следующий раз обязательно принесу фотоаппарат с цветной плёнкой! Это всё надо снимать в цвете”, – сказала она, рассматривая стены нашей обители.

А ещё Анюта сказала: “Поселиться бы и мне здесь, рядом с вами… Вот было бы весело!”

От Анюты исходит какой-то особый уют. Она несуетлива, обстоятельна, у неё удивительно талантливые руки: за что ни возьмётся – всё получается феерически: рисует ли, вышивает, или мастерит игрушки. С ней никогда не скучно. Ксюша обожает наблюдать, как рождаются Анютины шедевры…

Ну, и не только наблюдать, конечно! Порой даже и не поймёшь, кто генератор, кто зачинщик идеи. Двадцать один год разницы в возрасте, но когда играют, кажется – ровесницы!