Джозеф Конрад - Зеркало морей Страница 13

Так было в один серенький день, во время затишья после трехдневного шторма, когда Южный океан еще бесновался вокруг нашего корабля, под небом, закрытым клочьями туч, словно искромсанных острым лезвием юго-западного ветра.

Наше судно, барк в тысячу тонн, построенный на Клайдской верфи, качало так сильно, что сверху что-то сорвалось в море. Не помню, что именно, но ущерб был настолько серьезен, что мне пришлось самому лезть наверх с двумя матросами и плотником: я хотел присмотреть за тем, чтобы они как следует исправили повреждение.

Местами приходилось, бросая все, обеими руками цепляться за качавшиеся мачты, и мы, в ужасе затаив дыхание, ожидали нового сильного толчка. Качаясь так, словно он хотел перевер- нуться вместе с нами, барк с залитыми водой палубами мчался со скоростью десяти узлов в час. Нас отнесло далеко к югу, гораздо дальше выбранного нами маршрута. И наверху, в шкотах фок-мачты, в разгар работы могучая лапа нашего плотника вдруг с такой силой впилась мне в плечо, что я просто взвыл от боли. Глядя мне прямо в лицо, он кричал:

-- Смотрите, сэр, смотрите! Что это? -- И свободной рукой указывал вперед.

Сначала я ничего не увидел. Море было как сплошная пустыня черных и белых холмов. Но в следующее мгновение я различил на его поверхности что-то, полускрытое среди бушующих, пенных волн. Что-то огромное то вставало, то падало, оно было похоже на бурлящую пену, но казалось тверже пены и светилось голубоватым светом.

Это был обломок плавучей льдины, частично растаявший, но еще достаточно большой, чтобы потопить корабль, и сидел он в воде ниже всякого плота, прямо на пути у нас, словно там, среди волн, нам кто-то устроил засаду. Нельзя было терять ни минуты. Я стал кричать сверху, кричал так, что голова у меня чуть не треснула. На корме меня услышали, и матросам удалось убрать с дороги погруженную в воду льдину, которая плыла сюда от самого Южного полюса, чтобы покуситься на жизнь ничего не подозревавших людей.

Случись это часом позже, ничто не спасло бы наше судно, так как невозможно было бы в сумерках заметить светлую льдину, через которую перекатывались волны с белыми гребешками.

Мы стояли рядом на юте -- капитан и я -- и смотрели на льдину, уже едва видную, но все еще совсем близкую от нашей кормы. И капитан сказал задумчиво:

-- Да, не поверни я вовремя штурвал, было бы еще одно "без вести пропавшее" судно.

До сих пор не возвращался никто из "без вести пропавших", кто мог бы рассказать о тяжелой предсмертной борьбе судна и о внезапной мучительной агонии его людей. Никто не скажет нам, с какими мыслями, с какими сожалениями, с какими словами на устах они умирали. Но есть что-то прекрасное во внезапном уходе всех этих душ от тяжкой борьбы и отчаянных усилии, от страшного беснования шторма, от беспредельного, никогда не утихающего в ярости моря в глубокий покой его глубин, спящих мирным сном испокон веков.

XVIII

Но если слова "пропал без вести" уничтожают все надежды и свидетельствуют об убытках страховых обществ, то слово "запаздывает" лишь подтверждает тревогу, уже родившуюся во многих домах на берегу, и открывает дорогу спекуляции страховыми премиями.

Есть категория оптимистов, готовых перестраховать "запаздывающее" судно на большую сумму. Но сердца близких никак не застрахуешь от горького предчувствия несчастья. Моряки моего поколения не запомнят такого случая, чтобы вернулось судно "без вести пропавшее". Но бывало, что название судна "запаздывавшего", которому грозил переход в рубрику, с роковым подзаголовком, появлялось в списке прибывших.

Каким ярким блеском вспыхивала, должно быть, перед тревожным взором, в страхе и трепете пробегавшим страницу газеты, тусклая типографская краска на тех нескольких буквах, из которых состояло название судна! Это название судна в списке прибывших -- словно весть об отмене смертного приговора, нависшсго над многими домами, даже если некоторые из команды этого судна -самые бездомные из смертных, когда-либо странствовавших по морям.

Делец, перестраховавший судно, этот оптимист, спекулирующий на несчастье, удовлетворенно щупает карман. А страховое общество, пытавшееся уменьшить размеры ожидаемых убытков, кается в своем преждевременном пессимизме. Судно оказалось прочнее, небеса -- милосерднее, море -- менее жестоким или, быть может люди на судне сильнее духом, чем рассчитывали страховщики.

"Судно такое-то, направлявшееся в такой-то порт и объявленное запоздавшим, по полученным вчера сведениям, благополучно прибыло по назначению".

Таков официальный текст помилования, обращенный к людям на берегу, над которыми висел тяжкий приговор. И слова эти приходят быстро с другого конца света, бегут по проводам и кабелям, ибо электротелеграф -- великий утешитель встревоженных сердец. За первым сообщением следуют, конечно, подробности. Может, это будет рассказ о том, как люди были на волосок от смерти, как их упорно преследовали неудачи, рассказ о резких ветрах и штормовой погоде, о льдах, о бесконечном штиле или противном ветре, о перенесенных невзгодах, о борьбе с ними кучки людей среди великой пустыни моря? Рассказ о мужестве, о находчивости, а быть может, и о беспомощности...

Из судов, выведенных из строя морем, беспомощнее всех пароход, потерявший винт. Если его отнесет в пустынную часть океана, он очень скоро попадет в разряд "запоздавших". Опасность "запоздать" и в результате стать "без вести пропавшим" очень часто грозит пароходам, которые питаются углем, выдыхают в воздух черный дым и презирают ветер и волны. Один такой большой пароход, всегда аккуратно в срок прибывавший в порт, несмотря на ветер и бурное море, раз лишился гребного винта где-то в южных водах, на пути в Новую Зеландию. Это было в зимний мрачный период холодных ветров и сильного волнения на море. Когда у парохода оторвало гребной винт, жизнь словно сразу ушла из его большого тела, и от упрямой и дерзкой активности он перешел к пассивности бревна, несомой течением. Судно, пострадавшее из-за своей слабости, не трогает нас так, как судно, побежденное в борьбе со стихиями,-и в этом-то внутренняя драма парохода. Моряк не может без сострадания смотреть на искалеченное судно. Однако парусное судно, лишившееся своих высоких мачт, представляется ему побежденным, но не покоренным воином. Обломки мачт, подобно искалеченным рукам, торчат в воздухе, словно все еще бросая вызов грозно рычащему бурному морю. Высокое мужество чувствуется в обводах его корпуса, устремленных к носовой части. И стоит только, наспех укрепив мачту, распустить по ветру полотнище паруса, как судно снова с неукротимым и гордым мужеством подставляет грудь свою волнам.

XIX

Успешное плавание парохода зависит не столько от его стойкости, сколько от энергии, которую он носит в себе. Энергия эта бьется, как пульсирующее сердце, в его железной грудной клетке, и когда оно останавливается, пароход (который не столько состязается с морем, сколько презрительно игнорирует его) слабеет и умирает на волнах.

А парусное судно с его бесшумным корпусом как будто живет таинственной, неземной жизнью, граничащей с магией каких-то невидимых сил, жизнью, поддерживаемой дыханием ветров, живительным, но часто и смертоносным.

Большой пароход, о котором я говорил, потеряв гребной винт, был убит одним ударом, и его громадное неуклюжее тело, как труп, относило с пути других кораблей. Пароход, конечно, попал бы в список "опаздывающих", а то и "пропавших", если бы в снежную вьюгу на шедшем из полярного рейса китобойном судне не заметили вдалеке неясный предмет вроде странного плавучего острова. На борту парохода был большой запас продуктов, и вряд ли пассажиры его в этом необычном положении испытывали что-либо, кроме невыносимой скуки или неясного страха. Да и понятна ли когда-нибудь пассажиру жизнь судна, на котором его везут, как дорогой, легко портящийся груз? Я не могу ответить на этот вопрос, так как никогда не плавал на судах в качестве пассажира. Знаю только, что для моряка нет более тяжкого испытания, чем ощущать под ногами мертвое судно.

Это ощущение ни с чем не спутаешь -- такое оно гнетущее, мучительное и сложное, столько в нем горечи и беспокойства. Если бы нужно было придумать кару на том свете для грешных моряков, умерших в море без покаяния, то нельзя вообразить себе более страшной для них муки, чем пребывание их душ на призрачных мертвых кораблях, вечно носящихся по бурному океану.

Поврежденный пароход, качавшийся на волнах в снежную бурю, показался матросам китобойного судна темным видением в мире белых хлопьев. Но, очевидно, они не верили в призраки, так как по приходе в порт капитан их сделал самое прозаическое заявление о том, что видел потерпевший аварию пароход на широте приблизительно 50° и долготе еще более неопределенной. На розыски вышли другие пароходы и в конце концоъ привели его на буксире с холодного края моря в гавань с доками и мастерскими, где удары молотов оживили его стальное сердце, и оно снова забилось. И вот уже пароход, гордый своей силой, питаясь огнем и водой, выдыхая из своих легких черный дым, подрагивая всем корпусом, снова надменно прокладывал себе путь среди высоких водяных валов, в слепом презрении к ветрам и морю.