Михаил Строганов - Лексикон Таро Страница 14

Роль в социальной мифологии:

Без сочувствия и сострадания люди относятся к тому, кто становится жертвой собственных иллюзий и заблуждений. Потому идея аркана Повешенный хорошо передана в поговорке: «За что боролись, на то и напоролись» и «поделом дураку наука». Впрочем, это совсем не означает звериного злорадства или отсутствие жалости к жертве.

Вид Повешенного вызывает двоякое отношение: с одной стороны это чувство презрительного снисхождения к попавшему в смертельно опасную западню (достаточно вспомнить знаменитое выражение Кутузова, адресованное бегущему из России Наполеону: «Мордой да в говно»). С другой стороны положение Повешенного вызывает у обывателя страх приобщения к «тайной кухне» Судьбы, боязнь навлечь на себя немилость и гнев высших сил за нарушение табу, «подглядывание за переодевающейся богиней».

Одним из важнейших посланий этого аркана является образ фатального одиночества Повешенного. Если фигуры первых пяти арканов (Жонглер, Папесса, Императрица, Император и Папа) как бы демонстрируют себя публике или позируют перед собравшимися почитателями, то висящий над разошедшейся под ним землей Повешенный уже навсегда разделен с людьми. Он остался наедине со своей бедой, страданиями и муками, которые принесет его положение Повешенного и перед лицом бездны, которая приготовилась его поглотить.

Цитата:

«Совет юношеству. Кто есть кормилец твой, — кто прокормляет тебя, питает, — и после Бога и родителей есть «все для тебя» — тому не лукаво отдай всю душу свою. Думай о пользе его, — не о своей пользе, а — его, его, его… ежечасно, ежедневно, ежегодно, всегодно. Сложи в душе своей, что и после смерти его ты должен не забывать его, а молиться о душе его и вечном спасении. И никогда, ни одним словом… нет, я говорю глупости: ни одною мыслью в собственной душе, не осуди его даже и самые его недостатки, так как нет человека без недостатков. Но именно — ему, ему, который питает тебя, ты должен все простить, во всем в душе своей постараться оправдать его, забыть, обелить. Ни в чем не умалить — именно в душе, в душе, в совести…

Не будь хулиганом, — о, не будь хулиганом, миленький.

И вот этот совет мой тебе — есть первый социологический совет, какой ты читаешь в книжках. Первый совет «о социальной связности». Тебе раньше все предлагали на разбой и плутовство. «Обмани кормильца», «возненавидь кормильца». И советовали тебе плуты и дураки: которые отлично «устраивались около общества», т. е. тоже около кормильца своего (читатели). А тебе, несчастному читателю, глупому российскому читателю, — подсовывали нож. И ты — нищал, они — богатели (плутяга Некрасов и его знаменитая «Песня Еремушке»).

Ни от кого нищеты духовной и карманно-русского юношества не пошло столько, как от Некрасова. Это — диссоциальные писатели, антисоциальные. «Все — себе, читателю — ничего». Но ты, читатель, будь крепок духом. Стой на своих ногах, а не

Что ему книжка последняя скажет,

То на душе его сверху и ляжет (Некр.).

И помни: жизнь есть дом. А дом должен быть тепел, удобен и кругл. Работай над «круглым домом», и Бог тебя не оставит на небесах. Он не забудет птички, которая вьет гнездо.

Василий Розанов «Апокалипсис нашего времени»

Ключ:

«Стал Пахом говорить:

— Я вот слышал, у вас купец был. Вы ему тоже землицы подарили и купчую сделали; так и мне бы тоже.

Все понял старшина.

— Это все можно, — говорит. — У нас и писарь есть, и в город поедем, и все печати приложим.

— А цена какая будет? — говорит Пахом.

— Цена у нас одна: тысяча рублей за день.

Не понял Пахом.

— Какая же это мера — день? Сколько в ней десятин будет?

— Мы этого, — говорит, — не умеем считать. А мы за день продаем; сколько обойдешь в день, то и твое, а цена дню тысяча рублей.

Удивился Пахом.

— Да ведь это, — говорит, — в день обойти, земли много будет.

Засмеялся старшина.

— Вся твоя! — говорит. — Только один уговор: если назад не придешь в день к тому месту, с какого возьмешься, пропали твои деньги.

…

Лег Пахом, и не спится ему, все про землю думает. «Отхвачу, думает, Палестину большую. Верст пятьдесят обойду в день-то. День-то нынче что год; в пятидесяти верстах земли-то что будет. Какую похуже — продам или мужиков пущу, а любенькую отберу, сам на ней сяду. Плуга два быков заведу, человека два работников принайму; десятинок полсотник пахать буду, а на остальной скотину нагуливать стану».

…

Идет так Пахом, трудно ему, а все прибавляет да прибавляет шагу. Помереть боится, а остановиться не может. «Сколько, думает, пробежал, а теперь остановиться — дураком назовут». Бежит Пахом из последних сил, а солнце уж к краю подходит, в туман зашло; большое, красное, кровяное стало. Вот-вот закатываться станет. Солнце близко, да и до места уж вовсе не далеко. Наддал из последних сил Пахом, навалился наперед телом, насилу ноги поспевают подставляться, чтоб не упасть.

— Аи, молодец! — закричал старшина. — Много земли завладел!

Подбежал работник Пахомов, хотел поднять его, а у него изо рта кровь течет, и он мертвый лежит.

Поднял работник скребу, выкопал Пахому могилу, ровно насколько он от ног до головы захватил — три аршина, и закопал его.»

Лев Толстой «Много ли человеку земли нужно»

Аркан XIII — Смерть

Трактовка образа:

Карта XIII говорит о всеобщем равенстве перед беспощадным и бесстрастным жнецом — Смертью.

Пусть она выглядит не сверхъестественным существом, и даже не чужаком, потому что предстает перед глазами в обличии скелета, то есть наиболее прочной основы плоти, для любого взявшего в руки Аркан XIII становится очевидным, что Смерти противостоять никто не в силах. И красота девы перед ней, и слава юного владыки — все равно, что трава сорная, перед усердием и навыком трудолюбивого косца. Оттого изображенная Смерть и предстает скорее в образе вышедшего на покос крестьянина, чем в обличии «великого и ужасного» властелина времени Кроноса-Сатурна.

Страх и беспомощность перед Смертью заключены в ее неизбежности, в том, что головы падут точно так же, как падут под звенящей косой тяжелые, налившиеся земными соками травы. Ужас живых в том, что для них в этом заключена великая трагедия и несправедливость, а для Смерти — это всего лишь обыденная работа, привычный круг ее существования.

Психологический аспект:

Времени возникновения ТАРО — XIV веку — европейская духовная культура обязана и появлению такого феномена как Пляски Смерти (лат. Сhorеа machаbaeorum, франц. Danse des morts, Danse macabre, нем. Totentanz). Зародившись как религиозная мистерия, аллегорическая инсценировка на тему чумы и ничтожества человеческой жизни, Пляска Смерти очень скоро выросла в подобие массового искусства. Сценами, изображающими триумф смерти над жизнью, охотно украшали стены храмов, оружие, гобелены и даже ими декорировали предметы туалета. И было в этом очень много отвратительно бутафорного, того, что позднее стали называть кичем.

С распространением книгопечатанья гравюры Плясок Смерти, снабженные стихотворениями или библейскими изречениями, и вовсе стали товаром массового потребления. Тогда же целые селения погружались в коллективное безумие, и люди, не сговариваясь, начинали танцевать и, войдя в экстаз, танцевали уже до смерти…

Так религиозная метафизика выливалась в телесную экзальтацию, а высший духовный строй перекладывался в банальную фабрику смерти. Вернее, в ее конвейер.

Смерть окончательно «легализовалась» и стала привычным и даже желанным гостем на празднике жизни. Узнаваемым, тиражируемым и отлично продаваемым брэндом бытия, которым пугают и возбуждают, на который охотно пялят глаза потребители массового искусства. И которую низвели до низшего атрибута казенщины, выражаемого номерным знаком и справкой с печатью.

Роль в социальной мифологии:

В средневековье люди верили, что Смерть глубоко спит (отсюда и название гробницы — усыпальница), и лишь изредка пробуждается, чтобы напитать свой голод. Поэтому сама жизнь была подчинена стремлению не потревожить Смерть, не пробудить ее кровожадную стихию.

Культура создавала кладбища как некрополи — города мертвых, где все было подчинено умиротворению и успокоению Смерти. Величие и неприкосновенность — два главных принципа положенные в основу почитания Смерти и всего отмеченного ее знаком. Права мертвых (последняя воля) соблюдали даже в том случае, если они противоречили интересам живых, а уважение и преклонение перед ними стало важнейшей частью этики.

Сегодня настоящая, а не киношная Смерть не просто утратила сакральный смысл перехода, но и превратилась для современного сознания в неприятный и досадный конфуз, постыдным физиологическим актом, вроде публичной порчи воздуха.